Морально-политическая катастрофа, которая постигла Германию в середине ХХ века, с тех пор остается предметом самого внимательного анализа — научного, художественного, нравственного. Вопрос о том, как одна из самых развитых и культурных наций Европы клюнула на наживку человеконенавистнического популизма и поддалась иллюзии совсем простых решений, не дает покоя исследователям. И хотя Европа извлекла уроки из произошедшего в 30-е годы прошлого столетия, едва ли прививка действует бессрочно.
В основе нацистской идеологии лежала абсолютизация национализма в его самой примитивной расовой форме. И, несмотря на все перемены, национализм как способ самоидентификации и структурирования политического пространства никуда не делся. Напротив, по мере стирания всех и всяческих границ, которое становится следствием глобализации, стремление людей уцепиться за что-то привычное, традиционное усиливается. А национальная идентичность, которая включает в себя определенное понимание истории, культуры, религии,— самая естественная опора.
Ситуация усугубляется социальным размежеванием. Проблема современных западных обществ — эрозия, истончение среднего класса, того самого, который всегда считался залогом демократического строя. Часть его успешно вписывается в транснациональную реальность, превращается в космополитическую прослойку, которая и способна извлекать выгоды из открытой всемирной экономики возможностей. Но есть и другая часть, большая по численности,— те, чьи возможности как раз сокращаются из-за того, что им теперь приходится конкурировать практически со всем миром, с дешевой рабочей силой Юго-Восточной Азии или программистами в Индии и Белоруссии, которые методом аутсорсинга выполняют их прежнюю работу. Это теряющее опору и опасающееся за свой статус и свое будущее сообщество — ядро недовольства. Они становятся приверженцами протекционизма в самом широком понимании — как защиты привычных для себя условий существования, укорененных в национальной почве. И их гнев может быть направлен на разные объекты — брюссельскую бюрократию, транснациональные корпорации, иностранных толстосумов, скупающих виллы на побережье, мусульман-мигрантов, число которых растет.
Триумф нацизма был, конечно, связан с Великой депрессией, поразившей мир в конце 1920-х годов, но экономика служила скорее катализатором. Гитлер добился успеха на выборах, когда ситуация начала выправляться. Фюрер умело использовал чувство национального унижения, в котором пребывало немецкое общество после Первой мировой войны. Оно же стало результатом мстительности и ненасытности победителей, которые непременно хотели растоптать побежденного противника.
Сейчас этого, к счастью, нет, и большая война в развитой части мира практически исключена. Однако сознание, уязвленное из-за обиды на несправедливость окружающего мироздания,— тоже весьма мощный фактор. Особенно если речь идет о социальных группах, утрачивающих уровень потребления и жизненный стандарт, которые они считали гарантированными. Нынешнее поколение европейцев понимает, что они будут жить хуже своих родителей, а их дети, вероятнее всего, хуже них. Исчерпание модели государства всеобщего благосостояния, которая обеспечивала мир и развитие Европы с 1950-х годов, опасно именно этим ощущением регресса, неприятным сравнением — как было, как стало и как будет. Отсюда феномен молодежного бунта (например, во Франции или Испании) с консервативным пафосом — ничего не менять, не трогать, оставьте все, как было. Разительный контраст с 1968 годом, когда протестанты страстно требовали перемен.
Эти настроения, а нет оснований считать, что они исчезнут в обозримом будущем, благоприятствуют двум категориям политических сил — крайне левым и крайне правым. Первые клеймят «жирных котов», вторые — «понаехавших». Моделью наиболее удручающего развития может служить Греция, страна-банкрот, которую искусственно держат на плаву. На последних выборах в 2012 году наибольший прирост голосов был как раз у леваков и ксенофобов-националистов. Кабинет в итоге сформировали партии центра — вместе они наскребли необходимое большинство. Но задача у этого правительства только одна — исполнение предписаний кредиторов под лозунгом «у нас нет другого выбора». Понятно, что радикалы ничего тоже не предлагают, но в такой ситуации достаточно деструктивной программы — все надо делать иначе.
Поляризация крайностей при отсутствии реальной альтернативы проводимой политике — это Веймарская республика в последние годы ее существования. Греция — пример экстремальный, в других странах юга Европы до подобной безнадежности не дошло, но параметры те же. Правительства технократов, стиснув зубы, реализуют драконовские меры, с ужасом ожидая выборов, на которых избиратели могут отомстить. Вопрос в том, наступит ли момент, когда партии мейнстрима решат вступить в альянс с крайними силами, чтобы использовать их в своих интересах. К чему это привело в Германии, известно.
Гитлер пришел к власти демократическим путем. Классический пример того, что демократия — инструмент, процедура, а не средство решения проблем и не панацея от социальных бед. Общество, не имеющее традиции либо обуреваемое сильными чувствами и эмоциями, как правило, не способно наполнить демократическую оболочку подобающим содержанием. Этот, казалось бы, очевидный урок подзабыли к концу ХХ века, когда с легкой руки победителей в холодной войне демократизация превратилась в подобие светской религии со своими незыблемыми догмами. Ближний Восток сейчас — сцена, где разыгрывается очередной акт исторической пьесы, грозящий в очередной раз дискредитировать понятие демократии.
Каждый период истории имеет свою драматургию — завязку, кульминацию, развязку,— подчиняющуюся определенной логике, из которой следует поучительное моралите. Затем занавес опускается для перемены декораций, а когда он поднимается вновь, на подмостках разыгрывается уже другая пьеса. Пусть она сюжетно и связана с предыдущей, но развивается в соответствии с собственной фабулой. И совершенно необязательно, что выводы, которые были преподнесены зрителю на прошлом спектакле, останутся в силе на новой постановке.
| Ъ-Огонек
Версия для печати
