Два саммита, которые проходят в Минске, глав государств Таможенного союза и СНГ, выходят за рамки дипломатической рутины. Через месяц в Вильнюсе пройдет встреча «Восточного партнерства», на котором, как ожидается, Украина подпишет с Европейским союзом соглашение об ассоциации, которое включает в себя глубокую и всеобъемлющую зону свободной торговли. Атмосферу вокруг этого события перегрели: и Россия, и ЕС приложили руку к тому, чтобы бюрократическая процедура воспринималась как геополитический Рубикон.
Однако все согласны, что Вильнюс знаменует новый этап в развитии того, что по инерции называют постсоветским пространством.
Мы привыкли считать, что выбор делают страны-соседи, которые мечутся между Россией и кем-то еще — Европой, Китаем, Америкой. Между тем сейчас не менее серьезный выбор встает перед самой Россией.
Москве придется решить, как далеко она готова двинуться во имя интеграционного проекта и до какой степени можно пойти на уступки сегодня и завтра ради строительства объединения, которое, возможно, принесет дивиденды в будущем. И еще один важный момент. Если Украина действительно вступает на путь, исключающий ее институциональное сближение с Россией (а об этом сейчас говорят все), то союз, который отстаивает Москва, может оказаться совсем не таким, как планировалось.
Не секрет, что наиболее серьезные интеграционные начинания России — Единое экономическое пространство и Таможенный союз — затевались во многом с прицелом на Украину. По причинам как экономического, так и — в первую очередь — геополитического свойства. Пока членство Киева не исключалось, название «евразийская интеграция» было условным. В предполагавшемся ядре к «евразийству» отношение имел Казахстан, три другие страны ориентировались на Европу — не ЕС, а культурно-исторический и географический ареал. То есть речь шла о создании альтернативного центра притяжения именно в Европе.
Если исключить Украину, то «евразийскость» становится более реальной. Прежде всего с точки зрения перспектив возможного движения — основным направлением становится восточное и юго-восточное. Насколько такой вектор российского государства отвечает настроениям российского общества, которое переживает всплеск антимигрантских настроений и склонно к изоляционизму на азиатском фланге, вопрос отдельный.
Но отсутствие Украины имеет еще одно следствие.
Всякое объединение, которое предусматривает принятие совместных решений и делегирование части суверенитета, требует внутреннего баланса. Все участники должны быть уверены, что, уступая свои права, они не окажутся объектами дискриминации. Такие гарантии в первую очередь должны давать институты сообщества, система сдержек, которая обеспечивает выравнивание возможностей.
Институты, однако, развиваются параллельно с интеграцией и силу набирают не сразу (если вообще набирают, впрочем, в ином случае никакой интеграции и не происходит). Поэтому соотношение веса и влияния партнеров, возможность равновесия принципиально важны.
Когда интеграция начиналась в Европе в 1950-е годы, ее основоположники были примерно равновелики — Франция, Германия, Италия и Бенилюкс. Постсоветская интеграция с участием России обрекает проект на встроенный дисбаланс: все возможные партнеры кратно уступают по экономическому, политическому, демографическому масштабу. Украина, конечно, полноценным противовесом России не стала бы, однако общий баланс получился бы иной — все-таки более чем сорокамиллионная страна с потенциально сильной экономикой и очень неуступчивым политическим менталитетом. Отсутствие такого государства в объединении — проблема, как ни странно, самого сильного участника, которого все будут бояться.
На эту тему недавно высказался только что ушедший с поста главы Национального банка Казахстана Григорий Марченко, один из наиболее авторитетных экономистов на территории бывшего СССР. Беседуя с телеканалом «Россия 24», он заметил, что «полностью интегрироваться в Европейский союз не получится ни у Украины, ни у Турции. Поэтому их вместе надо пригласить в Таможенный союз и сделать такой процесс принятия решения, чтобы они не боялись доминирования со стороны России и чтобы они не боялись, что их интересы не будут должным образом учтены».
«Они» в данном случае эвфемизм, имеется в виду, конечно, «мы». И Казахстан, и Белоруссия столь же озабочены проблемой равноправия. Далее экс-банкир замахнулся на большее — по его словам, объединенному или расширенному Таможенному союзу нужно сразу провести переговоры об ассоциации с Китаем и Монголией: «И вот тогда совсем другая будет критическая масса и совсем другие будут отношения и внутри Таможенного союза и с европейскими соседями».
Чтобы вообразить Таможенный союз, в котором вместе с постсоветскими государствами участвовали бы Турция и Китай, требуется смелый полет фантазии. Зато легко себе представить, чьи товары будут доминировать на этом общем рынке.
Однако ход мыслей Марченко понятен:
в нынешнем виде переход к качественно более глубокой интеграции маловероятен, зато если добавить подлинных тяжеловесов, то менее крупным странам будет между кем маневрировать.
Александр Лукашенко, который тоже высказывался на тему Таможенного союза на этой неделе, зашел с противоположной стороны. Он против расширения в принципе (Армения и Киргизия — наиболее вероятные кандидаты), пока внутри тройки не отработан механизм обеспечения равноправия. А если подлинного равноправия не будет — то и ценность интеграции невелика.
Перед Россией — сложная дилемма. Она слишком велика и обладает чересчур яркой экспансионистской историей для того, чтобы осуществлять проект региональной интеграции, не вызывая опасений соседей. И недостаточно велика (экономически и по набору инструментов влияния), чтобы преодолеть сопротивление других центров силы и очертить собственную устойчивую орбиту. В сфере безопасности это еще возможно — грузинская война остановила расширение НАТО. А вот в области созидания собственного пространства норм и правил, которое притягивало бы других, — нет.
Иными словам, способность Москвы противостоять конкурирующим центрам, будь то ЕС или Китай, ограниченна, ставка на недопущение «ухода» потенциальных партнеров может быть бита, как, похоже, происходит с Украиной.
Альтернатива — не конкуренция, а строительство совместного пространства с кем-то из тех самых центров. Но тогда придется отстаивать собственное равноправие.
На западном направлении «сотворчество» вряд ли возможно: Евросоюз допускает интеграцию только на своих условиях, то есть за счет принятия другими готовых европейских норм и правил. На восточном направлении пространство для гибкости больше — там нормы и правила будут создаваться заново, но и отстоять свое видение будет сложно, если всерьез допускать участие в проекте таких гигантов, как Китай или Турция. Остается идея моста между двумя большими зонами интеграции, и она заложена в программных документах, включая статью Путина двухлетней давности. Но рецепта ее реализации на практике нет, она слишком абстрактная.
Когда появился евразийский проект, все представлялось проще: оправившаяся от геополитического шока Россия хочет восстановить то, что можно восстановить от былого величия на бывшей советской территории.
Но оказалось, что это как раз нереально. Зато от судьбы этого начинания зависит самоидентификация России. И может статься, что в результате успешной реализации идеи евразийской интеграции Москва как раз не будет главной столицей Евразии.
