Когда чуть больше года назад американская администрация устами
вице-президента Байдена объявила о намерении нажать «кнопку
перезагрузки» в отношениях с Россией, почти само собой разумелось,
что начать следует с переговоров о сокращении стратегических
наступательных вооружений. Предпосылки для такого вывода казались
очевидными.
Во-первых, Москва давно на этом настаивала, но не встречала
интереса предыдущей администрации. Во-вторых, у обеих стран имелся
обширный опыт диалога в данной сфере. И в российской, и в
американской столице хватает специалистов, которые с давних времен
любят и умеют искать хитроумные «развязки» по двусторонним ядерным
вопросам. В-третьих, Барак Обама вообще решил реанимировать тему
ядерного разоружения для укрепления международного имиджа Америки.
Наконец, предполагалось, что успех по этой теме даст общий
позитивный импульс отношениям и позволит перейти к более запутанным
вопросам.
Пока создается впечатление, что эффект от возвращения ядерных
переговоров оказался иным. Спору нет, опыт накоплен действительно
уникальный, но именно в нем спрятана ловушка.
Переговоры на привычную тему возродили к жизни дискуссию эпохи
холодной войны, хотя сегодня никто, включая наиболее агрессивных
ястребов в Москве и Вашингтоне, всерьез не верит в возможность
ядерного столкновения двух стран.
Но логика стратегической стабильности, которая с середины
прошлого века лежит в основе российско-американских отношений,
имеет свои законы. И, принимая эту логику, неизбежно втягиваешься в
диалог, заведомо предполагающий противостояние. А тогда невозможно
не споткнуться о главный камень преткновения, каковым является
вопрос о системе ПРО.
Если Россия и США обсуждают сокращение взаимной угрозы, которую
несут ядерные арсеналы (а речь идет именно об этом), то Москва
совершенно правомерно ставит вопрос об увязке наступательного и
оборонительного компонентов стратегических вооружений. Создание,
пусть пока и гипотетическое, ядерного щита даст одной из сторон
преимущество, которое уничтожит принцип неотвратимости возмездия.
Между тем, именно на нем и базируется гарантия неприменения силы.
Не случайно Договор по противоракетной обороне 1972 года, из
которого Соединенные Штаты вышли при президенте Буше, был
краеугольным камнем и неотъемлемой частью системы соглашений времен
холодной войны.
Вашингтон не устает повторять – Россия нам давно уже не враг,
ПРО не направлена против нее, цель – обезопасить Соединенные Штаты
и их союзников от третьих стран, прежде всего Ирана и Северной
Кореи, а Москва может принять участие в проекте. Звучит разумно,
особенно с учетом того, что «ядерная многополярность», то есть
расползание ядерной угрозы за рамки «клуба» — реальность XXI
века.
Но о чем тогда переговоры по СНВ? Как одновременно обсуждать
сокращение (весьма незначительное) арсеналов, направленных друг на
друга, и создание универсальной защиты против них же?
Ведь первый процесс, продолжающий традицию многих десятилетий,
исходит из того, что Москва и Вашингтон находятся в состоянии
конфронтации, но, будучи ответственными игроками, снижают уровень
двусторонней напряженности. Второй же возможен только в том случае,
если Россия и США не считают друг друга главной угрозой, зато
схожим образом оценивают угрозы со стороны.
Взаимопонимание по противоракетной обороне было бы намного
важнее параметров сокращения и способов проверки, вокруг которых
спорят специалисты. Собственно, с ПРО и надо было начинать – оценка
угроз, рассмотрение возможностей и вариантов охвата, меры доверия,
круг участников. Если бы удалось договориться на противоракетную
тему, собственно СНВ во многом был бы делом техники. Но это
невозможно в рамках нынешней переговорной парадигмы, которая сама
по себе запрограммирована на воссоздание подходов прошлого, а не
поиск ответов на вызовы будущего.
Справедливости ради надо заметить, что три года назад российская
сторона делала предложения о совместной работе по ПРО, причем без
увязки с СНВ. Как теперь признают многие американские официальные
лица, администрация Буша напрасно проигнорировала идеи, которые
Владимир Путин высказывал летом и осенью 2007 года.
Инициативы Москвы об использовании объектов в Габале и Армавире,
как минимум, предполагали серьезную дискуссию о целях и задачах
проекта. Однако в Вашингтоне тогда были нацелены исключительно на
размещение элементов ПРО в Польше и Чехии. Сейчас это уже не
рассматривается, но изменилась и вся обстановка. Причем, как ни
парадоксально, переговоры о сокращении стратегических
наступательных вооружений ее только осложняют.
Договор, вероятно, скоро будет подписан. Неудача окажет слишком
деморализующее влияние на обе стороны, да и отправляться без
документа на обзорную конференцию по Договору о нераспространении
ядерного оружия в мае Вашингтону и Москве просто стыдно. Но надежды
на то, что успех соглашения стимулирует прогресс в других областях,
едва ли оправдаются. Во-первых, договор самоценен, это сложная
система разменов, которые встроены внутрь. И достигнутый компромисс
там внутри и остается, не распространяясь на смежные сферы.
Во-вторых, переговоры пока скорее повысили уровень взаимной
подозрительности, чем наоборот.
Наконец, ратификация чревата неприятностями, во всяком случае –
в Конгрессе США.
Россия и Соединенные Штаты остаются заложниками прежнего
восприятия друг друга, хотя десятки раз заявляли о том, что
холодная война закончилась и все изменилось. Но выбраться из
ловушки СНВ не удается.
