Завершение очередного внешнеполитического сезона обещает быть
ударным. После саммита Россия – ЕС и примыкающей к нему встречи в
верхах финно-угорских народов президент Дмитрий Медведев длинным
путем – через Азербайджан, Туркмению и Казахстан – отправится на
заседание «большой восьмерки» в Японию. Учитывая, что совсем
недавно он посетил Астану, Пекин, Берлин и Минск, картина
впечатляющая.
Явно рано делать выводы о том, наметились ли контуры какой-то
особой внешней политики Медведева. Однако кое-какие наблюдения,
основанные на публичных высказываниях главы государства, правомерны
и сейчас.
Несмотря на всеобщее внимание, наименьший интерес представляет
речь на Петербургском экономическом форуме. Во-первых, по набору
идей она напоминает аналогичное выступление Владимира Путина год
назад.
Разве что добавилось прямое обвинение США в мировых
экономических проблемах. Во-вторых, вариации на тему о мировом
финансовом центре можно, конечно, считать официальным
целеполаганием, но цель столь абстрактная и отдаленная, что из нее
не вытекает текущая политика.
Более любопытны два других текста – выступление Дмитрия
Медведева в Берлине и его пространное интервью агентству Reuters
перед саммитом Россия – Евросоюз.
Корреспондентам Reuters Дмитрий Медведев предложил формулу
российской внешней политики: «Наша внешняя политика не может
характеризоваться ни как либеральная, ни как консервативная, ни как
какая-то иная – это должна быть политика, которая подтверждает,
поддерживает наши национальные интересы. И в этом ее суть».
Противопоставление «национальных интересов» принципам внешней
политики («либеральная» или «консервативная») некорректно. Первое –
цель, второе – средства. Национальные интересы можно отстаивать при
помощи самой разной политики, главное – существует ли эффективный
механизм формулирования самих этих интересов. Утверждение, что в
основе внешней политики лежат национальные интересы, по сути,
тавтология, поскольку иной внешней политики не бывает нигде и
никогда. Повторяя его, российские руководители демонстрируют, что
никак не могут избавиться от частью реальной, частью надуманной
травмы предшествующего периода, когда Россия якобы находилась «на
внешнем управлении». Однако у Дмитрия Медведева звучит и другой
мотив. Президент не открещивается от предшественников, причем не
только от непосредственного.
Заметно желание опровергнуть распространенную точку зрения о
том, что российская внешняя политика переходного времени – это
раскачивание маятника из стороны в сторону.
Медведев действительно подчеркивает преемственность, но не
только по отношению к курсу Путина, а и в целом ко всему периоду
новой России. В интервью Reuters он говорит о внешней политике,
«которую Российская Федерация выстрадала за всю новейшую историю,
за последние два десятилетия.
В эту политику могут вноситься те или иные коррективы, тем не
менее ее суть остается неизменной». Иными словами, обстоятельства и
условия меняются, а принципиальные российские представления о
миропорядке остаются.
В данном контексте примечательны прозвучавшие в Берлине отсылки
к предыдущим эпохам. Упоминание о «единстве всего
евроатлантического пространства от Ванкувера до Владивостока»
реанимирует идеи времен еще Михаила Горбачева. Предложение
«разработать и заключить юридически обязывающий договор о
европейской безопасности», своего рода «новый Хельсинкский акт», –
это привет из «лихих 90-х». Именно тогда российская дипломатия в
надежде предотвратить расширение НАТО добивалась придания широких
полномочий ОБСЕ, той самой организации, которую сейчас в Москве
принято исключительно ругать. Более того, президент прямо
возвращается к тогдашней инициативе: «Казалось бы, воплощать вновь
обретенное единство европейской цивилизации должна такая
организация, как ОБСЕ. Но ей этого не дают. Не дают превратиться в
полноценную общерегиональную структуру».
Вопрос, который естественно возникает в связи с предложениями о
новой европейской архитектуре безопасности, – предусматривается ли
участие в ней США. Когда-то включение в общеевропейский процесс
Соединенных Штатов стало компромиссом, на который СССР пошел во имя
окончательного подтверждения границ, установившихся после Второй
мировой войны.
В Берлине прозвучала четкая фраза: «Атлантизм как единственный
принцип исторически изжил себя». Когда-то и Владимир Путин
обмолвился в том духе, что он не понимает, в чем теперь, после
окончания «холодной войны», смысл трансатлантического союза, то
есть альянса между Европой и Соединенными Штатами.
Непонятно, зачем делать такие заявления публично, ведь реакция
на них предсказуема – Россия, мол, цинично раскалывает западное
сообщество. Эффект будет, скорее, противоположным.
Но саму постановку вопроса отвергать трудно. Политические цели
Европы и США не совпадают. В отсутствие цементирующего врага,
каковым был Советский Союз, разница в широте горизонта очевидна: у
Америки он глобальный и стратегический, у Европы, скорее,
локальный, сконцентрированный на саморазвитии. Соединенные Штаты
неизменно будут работать на укрепление собственного мирового
лидерства, а это требует крупных начинаний в отдаленных от Европы
регионах. Вашингтон хотел бы, чтобы Старый Свет его поддержал, но
найти там желающих воевать вне традиционной зоны ответственности
НАТО все сложнее. Даже для операции в Афганистане, освященной
авторитетом ООН и пользующейся поддержкой мирового сообщества,
набор европейских военнослужащих составляет большую проблему. Что
уж говорить об иных театрах военных действий.
Принято ссылаться на ценностное единство двух берегов Атлантики.
Это, безусловно, так, фундамент общих ценностей более чем солиден.
Однако представления о том, каким образом ценности воплощать в
жизнь, расходятся.
О ценностях часто говорит и новый президент России. «Российскую
и европейскую демократию объединяют общие гуманитарные корни. У нас
единый ценностный набор», – говорилось в Берлине. И далее: «Мы сами
считаем права человека базовой, фундаментальной ценностью, они ни
на что не должны размениваться».
В интервью Reuters тот же лейтмотив, теперь уже напрямую о
внешней политике: «Отстаивать национальные интересы России… исходя
из прагматических соображений, исходя из тех ценностей, которые мы
считаем для себя определяющими. А мы считаем для себя определяющими
ценности свободы, демократии, защиты права собственности. Вот их мы
и будем отстаивать в наших взаимоотношениях с другими
международными партнерами».
Со свободой и демократией еще более или менее понятно, но вот
«защита права собственности» как базовая ценность для внешней
политики – нечто оригинальное.
Возможно, это надо понимать так, что международная деятельность
будет нацелена на гарантии приобретений российских компаний на
иностранных рынках. Очевидно, поэтому «определяющие» ценности идут
в связке с «прагматическими соображениями».
Судя по высказываниям отечественных руководителей, у России нет
четкой концепции того, чего страна хочет добиться на международной
арене. Меркантилизм в сложной пропорции перемешан то ли с
остаточными, то ли с нарождающимися проявлениями мессианизма.
Однако обвинять в этом только Москву несправедливо. Весь
современный мир – это переходное состояние от одного порядка к
другому, когда элементы разных идеологий, религий и интересов
замешены в крепкий коктейль. И способность просто адаптироваться к
меняющейся среде и адекватно реагировать на неожиданности важнее,
чем когда бы то ни было.
