Полвека теория геополитики находилась почти под запретом. В СССР эту отрасль науки называли буржуазной. На Западе она считалась неполиткорректной, занимались ею, как правило, только провинциальные профессора, не имевшие шансов войти в истеблишмент. В новой России либеральная часть специалистов пошла в хвосте западной политкорректности, а антилиберальная часть — евразийцы — стала с наслаждением проповедовать такие кондовые перепевы геополитиков столетней давности, что на долгие годы задержала ее возвращение в интеллектуальный оборот.
Мне было жалко эту теорию. Во-первых, потому, что она была всегда правильной. А во-вторых — из-за ее романтического флера. Она напоминала о подвигах Дежнева и Ермака, Лоуренса Аравийского и сэра Сесиля Родса. Она полна была чудесными цитатами типа «Кто контролирует Баб-эль-Мандебский пролив (вход в Красное море. — С. К.), контролирует мир». Особенно мне нравилась поговорка XV века о моей любимой Венеции: «Тот, кто контролирует Малаккский пролив (между Малайзией — Сингапуром и о. Суматра), держит Венецию за горло» (она до XVI века была главным входом восточных пряностей в пресную Европу). Жалко было и предшествовавшие поколения — со времен Платона и Аристотеля — ученых и пикейных жилетов, рассуждавших о мировой политике. Которая всегда ключевым образом зависела от географии — была геополитикой.
Единого определения геополитики нет. Но в наиболее общем виде это область науки, исследующая отношения между внешней политикой государств, международными отношениями и географическим, природным окружением.
Непопулярность геополитики во второй половине ХХ века была результатом нескольких факторов.
Геополитика воспринималась как нацистская теория. Основатели ее немецкой школы, и особенно Карл Хаусхофер, считались отцами внешнеполитической идеологии гитлеризма с его идеями «жизненного пространства».
К чудовищным результатам в Европе привело мышление, основанное на близкой к геополитике теории баланса сил, когда все должны балансировать всех. Результатом были сотни войн. А в ХХ веке — две мировые, уничтожившие поколения.
Непопулярности геополитики способствовало и ядерное оружие, во многом убившее ее военно-политическую дочку — геостратегию и сделавшее войну гораздо менее удобным и морально приемлемым инструментом политики.
Научно-техническая, зеленая, затем цифровая революции сокращали расстояния, резко увеличивали производство продовольствия и уменьшали удельное потребление сырья, энергии на производство единицы ВНП. Создавалась иллюзия победы человека над природой и над пространством. Территории начали считаться активом, стремящимся к нулю, контроль над ними — бессмысленным. К таким же выводам подталкивал и бесславный конец империй, подорвавшихся на удержании колоний.
С 1970-х до 1990-х в мире доминировала и другая теория, хоронившая геополитику, — о грядущем отмирании государства, смываемого волнами экономической глобализации.
Новая легитимность геополитики
Ситуация начала меняться с наступлением нового века, и сейчас геополитика снова стала расхожим термином, быстро возвращает себе политическую корректность и легитимность.
И теперь заявления о том, что от ситуации в Ормузском проливе (выход из Персидского залива), через который идет 40% мировой торговли нефтью, или в том же Малаккском проливе, через который идет 40% всей международной торговли, зависит судьба человечества, не кажутся преувеличениями. Если их кто-то вдруг перекроет, начнут рушиться страны и континенты.
Возвращение термина и стоящей за ним научной дисциплины интересно, разумеется, не само по себе. За этим ренессансом стоят новые реальности.
Взрывной рост Азии увеличил потребность в сырье, энергии, продовольствии, особенно в воде и водоемких товарах. Резко возросла политическая и экономическая ценность территорий, на которых они могут производиться. Развернулась конкуренция не только за острова на периферии Китая с их шельфами и природными ресурсами, но и за всеми забытую на десятилетия Африку. Ее для производства продовольствия и сырья снова открыл Китай. И за нее начался новый тур конкуренции, который во многом стоит за нынешним вниманием к местным кризисам, на которые раньше попросту плевали.
Возвращению геополитики содействует и изменение климата. Наиболее развитая часть человечества на какое-то время почти забыла о природе, закрылась от нее в городском комфорте и изобилии. Но природа это пренебрежение отвергает. Участившиеся перепады погоды, наводнения, засухи, которые ведут к социальным взрывам в огромных регионах, напоминают о том, что люди по-прежнему зависят от природы и географии. Загрязнение окружающей среды и его последствия заставляют снова «возвращаться к корням».
Геополитика возвращается и из-за начавшейся ренационализации мировой политики. Реакционные мечты — в том числе мои любимые, о концерте великих держав, или либеральные, о мировом правительстве, которое бы правило миром на основе демократического мандата, — не сбылись. Оказались неуместными и страхи о грядущем всевластии международных корпораций. Они и связанные с ними круги влиятельны, но повсеместно вынуждены уступать государствам и национально ориентированным политикам.
Подъем Азии — это подъем национальных государств с опорой на суверенитет и традиционные внешнеполитические ценности.
Наконец, возвращение геополитики — результат ухода двуполярной гегемонии времен холодной войны и однополярности 1990-х. Этот тип отношений был несправедлив. Но он навязывал внешние рамки поведения, замораживал конфликты, в том числе территориальные. Которые из-за ухода гегемонов выходят на поверхность.
Наконец, геополитика возвращается и из-за экономической глобализации. Огромное увеличение международной торговли, взаимозависимости государств делает их зависимыми от географии и безопасности транспортировки товаров. Все более ощутимо мировая политика садится на оси не караванных путей, как тысячу лет тому назад, или железных дорог, как в XIX или ХХ веке, а морских путей — существующих и перспективных. Рост авиаперевозок лишь частично корректирует, но не отменяет эту тенденцию. И Иран, наверное, давно подвергся бы нападению, если бы не его возможность перекрыть Ормузский пролив. США столь настойчиво избавляются от зависимости от ближневосточной нефти, чтобы не зависеть от Иранов.
Ну а в конце этого эссе немного о том, что возвращение геополитики означает для России. Москва умело ведет жесткую, основанную на традициях реальной политики и геополитики внешнеполитическую игру. Она прибавляет возможностей и веса стране, чьи экономические активы невелики и чей интеллектуально-идентификационный кризис не позволяет использовать даже унаследованное от прошлого культурное наследие, «мягкую силу».
Этому относительному успеху в немалой степени способствуют именно геополитические факторы. Российская территория — с ее сырьевыми ресурсами, способностью производить в растущей степени дефицитные водоемкие товары, продовольствие — вновь становится мощнейшим активом. Правда, пока только потенциально.
Энергетические богатства и способность — благодаря географии — влиять на энергобогатый, но разваливающийся большой Ближний Восток — от Пакистана до стран Магриба — тоже актив.
Россия как балансир
Все более откровенный рост соперничества между США и Китаем также усиливает внешнеполитический вес России, позволяя ей играть роль балансира. И она пока делает это довольно ловко. То участвуя в явно антиамериканских в глазах Пекина морских учениях вместе с Китаем. То в морских учениях старого Запада и его союзников в Тихом океане. В многосторонней политической «битве за острова» между Китаем, Японией, Южной Кореей, Вьетнамом, Филиппинами, США Москва не участвует. Но, думаю, некоторые ее дипломаты довольно ухмыляются.
На ближайшее десятилетие центром мировой экономики и геополитического соперничества будет Тихий океан. Видимо, к концу десятилетия — с ростом Индии, серией новых войн на большом Ближнем Востоке — этот центр частично сместится в Индийский океан. А лет через 10-15 из-за всех этих соперничеств, перегрузки и уязвимости транспортных артерий, роста потребности в сырье будет возрастать геополитическая значимость Арктики, особенно ее российской части. Теневое виртуальное соперничество за регион уже началось. Россия впереди, из-за того что первой сделала заявку на возможные месторождения углеводородов в регионе. И главное — из-за чистой географии: вдоль ее берегов проходит потенциальная частично альтернативная индоокеанской и тихоокеанской транспортная артерия — Северный морской путь. Который сейчас реально действует от Норильска на запад. Нужно начинать обустраивать его восточную часть.
И, конечно, огромная потенциальная выгода для России — взрывной экономический рост тихоокеанской Азии. Но, что вызывает невеселое изумление, мы этим ростом, предоставляющим огромные возможности для развития Забайкалья, всей страны, толком пока воспользоваться не можем. Кроме строительства новых газопроводов к Тихому океану.
Провели саммит АТЭС, обустроили Владивосток и успокоились. Комплексной стратегии развития региона как не было, так и нет. А то, что предлагается, столь разительно напоминает позднесоветские мечты, что плакать хочется от жалости к себе.
Понятно, что геополитика и новая мировая экономика требуют качественного увеличения внимания к российскому востоку. Но политика должна строиться не только на основе геополитических расчетов, даже если они снова важны. И было бы верхом глупости под влиянием раздражения от морализаторства европейцев и мелких интриг их бюрократии начать отворачиваться от Европы. Во-первых, это будет означать отход и от лучшего и наиболее передового в себе. Экономическая, социальная и духовная модернизация на протяжении всей истории — от Византии — и особенно последних 300 лет шла из Европы, и отказываться от нее означало бы отказываться от себя. Во-вторых, Европа может воспрянуть, пусть и в усеченном виде, вокруг Германии. То, как она со своими северными союзниками в назидание южанам обрушила Кипр, внушает надежду.
И последнее. Возвращение геополитики прошлого не отменяет будущего. А в нем в растущей степени вес страны, ее возможности воздействовать на внешний мир в своих интересах определяются качеством человеческого капитала, уровнем образования, здоровья и, наконец, патриотизмом ее элит и населения. Можно сколько угодно вкладывать в транспортную инфраструктуру (чего мы не делаем) или в вооружения (в которые вкладываем), но эти инвестиции в новом, на качество более чем когда бы то ни было сложном и динамичном мире бессмысленны без нового образованного и динамичного человека. Можно до одурения продолжать спорить о том, что лучше для развития — авторитаризм или демократия, но одно очевидно: ни один рывок в развитии, особенно в последние десятилетия, не был сделан без опережающих вложений в образование и воспитание молодого поколения.
Впрочем, это было правильным и во времена старой геополитики. Недаром самым известным приписываемым великому канцлеру Бисмарку изречением было, что военными победами его страна обязана прусскому учителю.
