Результаты предстоящих в США выборов структурно не так значимы для долгосрочного политического развития страны, как это пытаются представить оппоненты от обеих партий. Победа того или иного возрастного кандидата определит тактические детали и стилистику «перестройки» партийно-политической системы. Но стратегически судьбу страны будет решать новое поколение американского политического актива.
«Америке нужна своя перестройка»
За последние несколько лет внутриполитическая ситуация в США стала одним из ключевых факторов, определяющих их внешнеполитическое поведение и стратегическую конкурентоспособность. К иссушению экономического превосходства добавился внутриполитический раскол, а последние несколько месяцев свидетельствуют о значительном снижении управляемости политической машины и культурной деградации элит. По крайней мере, той их части, которая поддержала разрушение памятников и уничтожение других культурных и исторических артефактов, составляющих сам фундамент страны как социально-политического явления.
Для российских наблюдателей процессы до боли знакомы – многие симптомы охватившей Соединённые Штаты болезни угадываются в позднем СССР. Такие сравнения делались и ранее, главным образом в свете стратегической недальновидности Вашингтона и его идеологической зашоренности, но в последние несколько месяцев сходства приняли системный характер. Пожалуй, наиболее ярко и лаконично это сравнение выразил в своей статье Василий Кашин. Он указал, что каждое кризисное явление по отдельности – стратегическая дезориентация, экономическое ослабление и внутриполитические проблемы – не создают ощущения системного кризиса, особенно в сравнении с формальными показателями других стран. Но в совокупности эти явления рисуют картину проседания, соразмерного с советским кризисом эпохи Михаила Горбачёва. Данное сравнение ценно, прежде всего, напоминанием о том, что даже самая мощная сверхдержава может выгореть за считанные несколько лет не из-за внешнего давления, а в силу внутриполитической дезориентации.
На первый взгляд ситуация в американской политике едва ли не хуже, чем в позднем СССР, во всяком случае на высшем этаже политической власти. Все три ключевых кандидата в президенты: республиканец Дональд Трамп и основные претенденты от демократов – Берни Сандерс и Джозеф Байден – сильно старше семидесяти лет. И это при том, что средний возраст американцев составляет около тридцати восьми лет – то есть все основные кандидаты более чем в два раза старше своего избирателя.
Избранный в 2018 г. 116-й конгресс статистически является одним из самых возрастных составов американского парламента за всю историю. Тревожным индикатором является увеличение среднего срока пребывания законодателей в должности, который с 2010 г. последовательно снижался: с 10,3 лет (5,2 срока) до 8,8 (4,4 срока) в 2016 г. у представителей и с 13,4 (2,2 срока) до 9,7 лет (1,6 срока) у сенаторов. Пик этого показателя, косвенно отражающего обновляемость конгресса пришёлся на «революционный» 2016 г., однако в 2018 г. он вновь вырос: средний опыт пребывания избранных парламентариев в палате представителей достиг 9,4 года, а в сенате – 10,1 года. Это может означать некоторое замедление притока «новичков», но скорее индикатор тянется вверх за счёт всё той же стареющей верхушки, которая не готова пока расставаться со своими мандатами.
Демократическая партия, фактически представляющая интересы «вашингтонского болота» – столичной бюрократии, медиаэлит и культурно-идеологического мейнстрима – на первый взгляд действительно являет собой призрак поздней КПСС. Партия страдает от огромного поколенческого и нарастающего мировоззренческого разрыва между руководством и партийным активом. Средний возраст демократов-председателей комитетов в обеих палатах 118-го конгресса приближается к семидесяти, что на двадцать лет превышает средний возраст рядовых конгрессменов. Во главе нижней палаты конгресса стоит восьмидесятилетняя Нэнси Пелоси, представленное демократами парламентское большинство в Палате представителей возглавляет восьмидесятиоднолетний Стэнли Хойер, а должность партийного организатора демократов там занимает восьмидесятилетний Джим Клэйберн. В сенате демократов возглавляет семидесятилетний ветеран политических джунглей Чак Шумер, а должность партийного организатора принадлежит многоопытному семидесятишестилетнему Дику Дарбину. Эта седовласая партийная верхушка поддержала выдвижение в президенты семидесятисемилетнего Джо Байдена и не приемлет, очевидно, слишком молодого в душе семидесятивосьмилетнего мечтателя Берни Сандерса, признанного лидера левого крыла.
Неудивительно, что в предвыборной платформе Байдена нет ни одной прорывной идеи, она практически списана с предвыборной платформы Барака Обамы с коррекцией на текущую политическую обстановку.
На фоне этой картины поражение Трампа на предстоящих выборах в США можно было бы сравнить с победой ГКЧП или поражением Бориса Ельцина на выборах президента РСФСР: победа реакции, свёртывание реформ, возврат власти в руки серого, идеологически зашоренного мейнстрима. Вообще сравнение Трампа с Ельциным симптоматично и соблазнительно с точки зрения исторических аналогий: постоянный полураспад администрации, кадровая чехарда, отсутствие стратегии, импульсивность в принятии решений, семейственность, опора на дочь и её мужа в качестве близких советников. В то же время – необъяснимая харизма и острое политическое чутьё, позволяющие держаться на плаву. Напрашивается и аналогичная оценка его роли с точки зрения двигателя реформ – да, он деструктор, но если не он, то кто?
Впрочем, при всей занимательности, а иногда и кажущейся безошибочности исторических аналогий, увлекаться ими ни в коем случае нельзя. Как правило, они создают искажённую картину. На деле поражение или победа Трампа играют уже не столь значимую роль в определении долгосрочных социально-политических трендов и уж тем более его поражение не будет означать долгосрочного триумфа закостенелой реакции. Американская политическая система амортизирует «популистскую волну» 2016–2017 гг. и готовится к более плавной модели перестройки партийной системы. Чтобы понять направление и ход этой перестройки следует смотреть на неё не «сверху» – анализируя политические противоречия на верхних этажах американской властной вертикали, а «снизу», обратив большее внимание на процессы, происходящие на региональном и местном уровнях, а также на условных «комсомольцев» – новое поколение политиков федерального уровня в обеих партиях.
Откат от революции
«Если и есть политика, то только местная»[1], – говорил бывший спикер Палаты представителей и один из мастодонтов американской политики рейгановской эры Томас «Тип» О’Нейл.Теоретически именно там следует искать основные перемены. Ведь если на федеральном уровне, в Вашингтоне, кадровое и политическое обновление американской системы тормозится, «на земле» политики – теоретически! – в гораздо большей степени чувствительны к запросам населения. Модель, при которой региональный уровень предоставлял кадры и политические ресурсы для обновления партийно-политической системы, работала в американской истории не раз.
В региональной политике наметилось несколько противоречивых трендов. Прежде всего, нельзя не обратить внимание на кадровое обновление губернаторского корпуса, который играет важную роль и как политически влиятельная корпорация, и как источник кадров для федеральной исполнительной власти. Из пятидесяти губернаторов штатов тридцать три были избраны и вступили в полномочия в 2016 г. или позже, при этом двадцать один губернатор был избран в 2018 г. (или позже). Для российской политической жизни это было бы беспрецедентное обновление. Впрочем, для американской это хотя и некоторое превышение нормы, но всё же не революция. Некоторые штаты ограничивают полномочия одним сроком, большинство – двумя сроками и многие окончания полномочий пришлись как раз на последние два-четыре года.
Более того, нельзя сказать, что это обновление способствует омоложению и решению проблемы смены поколений – около трети (пятнадцать) губернаторов старше шестидесяти пяти, средний возраст приближается к шестидесяти. Запрос на новые лица удовлетворяется по большей части лицами «старыми» и хорошо известными – опытными политиками регионального уровня. Большинство новых губернаторов вышли либо из исполнительной власти: вице-губернаторы, казначеи, либо из лидеров местных легислатур. На высших постах региональной исполнительной власти за последние четыре года не появилось ни одного внесистемного политика, который подобно Трампу, не был бы связан до этого с местными политическими машинами. Некоторые республиканские политики поспешили мимикрировать под стиль и повестку президента, но это не означало их отрыва от региональных партийных элит.
Следует отметить изменение баланса сил с точки зрения партийной принадлежности. Республиканцы удерживали солидное первенство по числу своих губернаторов с 2010 г. – соотношение тогда сложилось 29 на 20 при одном независимом. Однако, последние два года весьма неудачны для «слоновьей партии», которая потеряла контроль над исполнительной властью в ряде значимых штатов, таких как Нью-Джерси и Мичиган: первый даёт четырнадцать выборщиков, второй – шестнадцать. В 2016–2018 гг., на последних пиковых значениях республиканцы контролировали тридцать три губернаторских кресла, к настоящему моменту уже двадцать семь. Демократы выиграли почти все выборы губернаторов штатов, которые проходили в последние два года. Если тренд сохранится, в течение следующих двух лет демократы могут выиграть губернаторские выборы ещё в нескольких штатах и изменить счёт губернаторских кресел в свою пользу.
Эти два обстоятельства – сохранение исполнительной власти штатов в руках мейнстрима (обеих партий) и усиление демократов в общефедеральном раскладе сил – весьма показательны. Проецирование «эффекта Трампа» на уровень исполнительной власти штатов по итогам четырёх лет было весьма ограниченным – «местничество» по-американски оказалось сильнее, замещение должностей, несмотря на контрэлитное давление, не вырвалось из обкатанных правил функционирования местных политических машин. Укрепление позиций демократов имеет и локальное объяснение – во многих штатах республиканские губернаторы удерживали власть с 2010–2012 гг. и уже успели надоесть избирателям. Но чувствуются в этом тренде и системные изменения – популистская волна 2016 г. отхлынула, центристски настроенные избиратели поспешили поддержать демократов. Даже если их кандидаты опирались на левые лозунги.
Схожий процесс можно наблюдать и на уровне легислатур штатов. В 2017 г., на пике, господство Республиканской партии было всеобъемлющим: она контролировала шестьдесят семь легислатур штатов (как нижних, так и верхних), в то время как демократы только тридцать две (одна легислатура имела равное распределение депутатов). По суммарному количеству членов легислатур доминирование республиканцев было не менее внушительным: 4 203 депутатов против 3 129 у демократов.
Но к настоящему моменту доминирование республиканцев существенно сдулось и в местных законодательных органах. Их присутствие в корпусе парламентариев штатов сократилось до 3 856 на май 2020 г. (у демократов – 3 452 члена легислатур). В 2017–2020 гг. выборы в законодательные органы прошли в пятнадцати штатах, в тринадцати штатах республиканцы потеряли по меньшей мере одну палату: в каких-то случаях это привело к формированию демократического большинства в местных легислатурах, в других абсолютное республиканское большинство сменилось «разделёнными парламентами», где разные палаты принадлежат разным партиям (такая же ситуация и в Конгрессе). Демократы сумели взять под контроль обе палаты в легислатурах семи штатов.
Данные тренды важны, так как гораздо точнее опросов отражают сжатие поддержки Республиканской партии и Трампа лично по сравнению с ситуацией четырёхлетней давности: опросы могут искажать настроения, как это было в 2016 г., когда многие сторонники Трампа попросту утаивали свои симпатии. На местных же выборах избиратели голосуют так, как, скорее всего, будут голосовать и на президентских. Позиции республиканцев ослабли в ряде штатов, которые принято относить к «колеблющимися» и за которые традиционно идет упорная борьба: в Мичигане, Неваде, Нью-Гемпшире Висконсине. Данный тренд отнюдь не означает неизбежного поражения республиканского кандидата на осенних выборах. Ситуация в ряде ключевых штатов (Огайо, Флорида) по-прежнему неочевидна. Явка на выборы в конгресс и местные выборы как правило гораздо ниже показателей президентских выборов. А значит Трампу остается мобилизовать свой электорат и рассчитывать на то, что значительная часть его противников вновь проигнорирует не слишком привлекательного кандидата от демократов.
В краткосрочном плане, здесь и сейчас, эти негативные тренды создают для администрации Трампа осязаемые проблемы в ходе кампании. Хотя интенсивная экспансия республиканцев достигла пика в 2016 г., успехов, как видно из приведённой выше статистики, «Великая старая партия» достигала и ранее, а её преимущество в региональных органах власти нарастало с начала 2010-х годов. Нынешние же поражения естественным образом ассоциируются с огнём критики против президента и жёстким его неприятием значительной частью электората. Иными словами, теперь у критиков президента внутри партии – публичных и подковёрных – есть сильный аргумент: демократов партия теснила и без Трампа, а вот поражения последних двух лет – исключительно его ответственность. Это роняет зерно раздора и даже раскола внутри Республиканской партии, которое может аукнуться, как только Трамп покинет свой пост и формальное партийное сплочение вокруг лидера уступит место борьбе за власть.
Неудачи последних лет осложняют и отношения между администрацией и местными руководителями-республиканцами. Не только «чужие» губернаторы-демократы, но многие республиканские губернаторы и мэры городов, неуверенные более в том, что магия Трампа поможет им переизбраться, заняли осторожную позицию в отношении развернувшихся летом протестов, отказались от их радикального подавления. Осторожность сопартийцев вызвала в Белом доме сильное недовольство. Трамп назвал некоторых губернаторов-республиканцев «слабаками», потребовав «взять под контроль улицы», сбив протестную волну. Дефицит силового ресурса – полиция подчинена местным и штатным структурам власти, а на местах часто представлена выборными шерифами – вынудила президента обратиться к тем возможностям, которые находятся под его непосредственным контролем: национальной гвардии и даже регулярным войскам. Но это, в свою очередь, привело к конфликту с армейской верхушкой. Верховный главнокомандующий подвергся критике со стороны таких авторитетов, как бывший министр обороны Джеймс Мэттис и бывший председатель объединенного комитета начальников штабов Мартин Демпси.
В долгосрочном плане, однако, региональный срез демонстрирует другой важный тренд – нормализация и в какой-то мере рутинизация американской политики, в том числе той эпатажной борьбы, которая происходит на её самом верху. Американская политическая машина оказалась устойчива к волне контрэлитного популизма, сотрясшей страну в 2016–2017 годах. «Эффект Трампа» – приход к власти резко несистемного политика, который бы противостоял мейнстримной элите, – не распространился на региональный уровень.
Картина сжатия правящей партии в конце первого срока действующей администрации вполне типична: аналогично, например, несла потери Демократическая партия на экваторе правления администрации Обамы. Правда наблюдаемый откат Республиканской партии несколько масштабнее, но масштабнее были и её победы несколько лет назад.
Впрочем, есть и другое объяснение – если исходить из того, что под влиянием феномена Трампа идеологическая платформа «Великой старой партии» сдвинулась в сторону консервативной партии американского национализма с заведомо более узкой электоральной базой, то её сжатие тем более естественно. Развернувшись в последние годы как «партия большинства», в виде коалиции «обозлённых американцев», республиканцы при Трампе несколько иссушили свою электоральную поддержку. Это, безусловно, устраивает не всех республиканцев – как избирателей, так и политиков. Первые не приходят на выборы, вторые же либо погибнут, либо будут стремиться откорректировать Республиканскую партию в сторону центра.
Эта видимая нормализация политического поля не означает отказ американского избирателя от повестки перемен, которая сделала возможной вначале выдвижение, а затем и победу несистемного политика. Да, для части республиканцев и колеблющихся правление Трампа стало разочарованием, для мейнстрима – фактором мобилизации. Но сохраняющаяся популярность Берни Сандерса и по-прежнему довольно значительный, несмотря на все невзгоды, уровень электоральной поддержки Трампа (около 40%) говорят о том, что и справа, и слева запрос на перемены в американском обществе по-прежнему велик. Этот запрос по-прежнему может генерировать «чёрных лебедей», сбивать с толку и электорат, и аналитиков, заставляя, например, всерьёз размышлять о политическом будущем выдвинувшего свою кандидатуру в президенты рэпера Канье Уэста.
Однако в строгих циклических рамках американской политической системы запрос этот, по-видимому, будет удовлетворяться не революционным, а эволюционным путём, через смену поколений в американских политических и бюрократических элитах. В ближайшие годы это потребует более досконального взгляда на новых игроков американского политического олимпа, перспективных политиков 40+ и их потенциальной роли в будущей американской политике.
На пути к транзиту
Описанные выше тренды до известной степени девальвируют структурную значимость выборов 2020 года. Безусловно, личность президента важна, но она будет определять тактику и лозунги, а не саму трансформацию системы. Республиканская партия по-прежнему удерживает формальное большинство на федеральном уровне: по числу губернаторов, членов легислатур, а также в верхней палате конгресса. Но теперь речь идёт уже не о победе, а исключительно об удержании позиций. Маятник двухпартийного механизма качнулся в обратную сторону, что означает сужение возможностей для действующей администрации.
То, что революция, случившаяся в 2016 г. не пошатнула фундаментальных основ партийной системы на уровне штатов, позволяет говорить о высоком уровне её стабильности – некоторые назовут это консервацией и застоем. В отличие от Советского Союза институциональный каркас современной Америки неизмеримо крепче. Советская партийная система рухнула под давлением реформ, причем её расшатывание осуществлялось как сверху, так и снизу. Американская партийная система довольно успешно амортизирует запрос на перемены, адаптируется, чтобы включить курс на перемены в свою повестку.
Удержи Трамп власть ещё на четыре года, у него, по-видимому, уже не будет того карт-бланша, который он имел в начале правления. Зажатый между оппозиционным Конгрессом и губернаторской фрондой, он столкнётся с трудностями в плане реализации своего курса. Останутся ключевые пункты стратегической повестки, где есть, по крайней мере, призрак двухпартийного консенсуса: преодоление последствий коронакризиса в экономике, противостояние России и, прежде всего, Китаю во внешней политике. Тактические противоречия между республиканцами и демократами будут снижать эффективность политики в данных направлениях, приводить к периодическому параличу верхушки политической системы, усиливать роль пресловутого «глубинного государства» – госаппарата, который стал главным политическим выгодоприобретателем последних лет. О революционных преобразованиях, с лозунгами о которых Трамп приходил к власти в 2016 г., придётся забыть, в сущности, они уже забыты.
Но и победа Байдена на самом деле не означает победы престарелой реакции и обратного хода. Приход к власти Трампа четыре года назад задал долгосрочный трек на структурное преобразование системы, который уже невозможно повернуть вспять. Две главные партии серьёзно разъехались по противоположным полюсам политического спектра – причём полевение демократов, несмотря на их стремление представлять себя как центр, выглядит глубже и последовательнее, чем поправение республиканцев. Ведущей же центристской политической силой в стране уже де-факто стала бюрократия, всё чаще включающаяся в политическую борьбу, вопреки традиции нейтралитета.
В среднесрочной перспективе эти тенденции будут, по-видимому, усугубляться. Поколенческий разрыв обретает конкретную идеологическую форму – старшее поколение продолжает тяготеть к центру, молодые политики и активисты пополняют партии с флангов и в целом более радикальны. Политические семьи Бушей и Клинтонов сегодня по многим пунктам мировоззренчески гораздо ближе друг к другу, чем к иным представителям нового поколения своих партий. Однако, радикализация молодёжи не приводит к потере главными партиями политической монополии. Чтобы реализовать свою повестку, новое поколение американских политиков, наоборот, гораздо активнее, чем ранее включается в традиционные политические структуры и процессы, играет по правилам, чтобы продвинуть свою повестку.
У республиканцев процесс практически завершился. Он начался ещё при Обаме, выразившись в развитии Движения чаепития во главе с молодым (1970 г. рождения) Тедом Крузом, которое подготовило плацдарм для последующего триумфа Трампа. Движение чаепития и другие, более локальные правые течения «Великой старой партии» стали одними из ключевых выгодоприобретателей впечатляющей экспансии республиканцев в 2010–2016 гг. в центре и на уровне штатов.
Стилистически неприемлемый для мейнстрима того времени, идеологически Трамп оказался ближе к поправевшему партактиву и гораздо ярче, чем большинство профессиональных политических проповедников правого толка, включая и самого Круза. Революция Трампа, таким образом, как и революция Джексона более чем полтора столетия назад, опиралась на уже сформированную политическую инфраструктуру, во многом оппозиционную господствующему мейнстриму. К настоящему моменту в отличие от конкурентов Республиканская партия довольно молода, и там нет уже разрыва поколений – средний возраст руководителей и актива Конгресса составляет пятьдесят семь и пятьдесят три года соответственно. Приведённая выше статистика некоторого снижения среднего возраста конгрессменов в этот период (2010–2018) в немалой степени производна от прихода молодых республиканцев.
Демократическая партия, которой пока верховодят представители старого истеблишмента, на первый взгляд, отстаёт. Однако и ей, по-видимому, предстоит в ближайшее время смена поколений и неизбежная идейная трансформация. В сущности, её преобразование началось тогда же, когда и поправение республиканцев. В то время как Движение чаепития противодействовало экономическим мероприятиям Обамы, возникшее тогда же на другом фланге движение «Оккупируй Уолл-стрит» эти мероприятия стремилось радикализировать. Начавшись – в отличие от оппонентов – на улице, это движение так и не смогло институционализироваться во что-то большее, чем леворадикальные лозунги и протесты. Но оно стимулировало полевение электората и партактива. Сегодня, десятилетие спустя, солидные и вдумчивые тридцати пяти-сорокалетние бывшие участники уличных боёв начала 2010-х гг. осознанно поддерживают Сандерса, Уоррена, а также их более молодых коллег по цеху.
Праймериз-2020, где схлестнулись главным образом Сандерс и Байден, стали смотринами для нескольких восходящих (и некоторых заходящих) звёзд Демократической партии и большого количества местных политиков, преимущественно молодых. В 2019–2020 гг. Федеральная избирательная комиссия зарегистрировала 328 (!) кандидатов от Демократической партии. Это гораздо больше, чем в напряжённой кампании 2015–2016 гг. (228) и эпохальной для демократов кампании 2007–2008 гг. (всего 75). Интерес к этим выборам беспрецедентен, причём большинство зарегистрированных – «комсомольцы», относительно молодые либо не обладающие большим опытом политики, рассматривающие выборы как возможность заявить о себе. Следует отметить, что большую часть «прироста» заявлений в кампаниях 2016 и 2020 гг. обеспечили как раз условные «молодые левые», идейно вовлекающиеся в политическую борьбу.
До федеральных праймериз-2020 дошли немногие. Тем не менее избирателю и элитам продемонстрирован спектр возможных политических архетипов, которые будут составлять основу демократов в следующей электоральной итерации. Традиционные карьерные партфункционеры зримо разбавлены набирающими популярность левыми интеллектуалами (или оперирующими их идеями общественниками) и социально-ориентированным бизнесом. Во всех категориях всерьёз боролись только опытные мастодонты: от истеблишмента – Джо Байден, от прогрессивных левых – Берни Сандерс и Элизабет Уоррен, роль самого ответственного бизнесмена в конечном счёте принял на себя Майкл Блумберг. Из совсем уж молодых «комсомольцев» до финальной схватки дошёл только 38-летний Питт Буттиджич, вызвавший локальную для мирового дискурса, но важную для США дискуссию о возможности избрания в качестве президента открытого гея (пока это остаётся маловероятным). Буттиджич, к слову, закрыл собой важный и ширящийся по своему влиянию электоральный ресурс – ЛГБТ-сообщество, чья политическая активность очень сильно возросла за последние четыре года.
Далее все охваченные сектора технично сошлись в одной точке через механизмы делегирования поддержки – этой точкой стал Байден. Политическая логика этого выдвижения многим остаётся непонятной, так как слишком очевидны его недостатки – возраст, рассеянность, старомодность, неяркость. Однако у Байдена есть очевидное преимущество – он образует ясную перемычку между левеющей Демократической партией и центристским «глубинным государством», являясь своим и для былых активистов «Оккупируй Уолл-стрит», и для федеральной бюрократии.
В этом главная проблема (а может, и преимущество) кампании демократов – и она, и само выдвижение престарелого бывшего вице-президента имеет скорее расчётливо политтехнологическую, а не содержательную политическую природу, почти механистически формируя ресурс электоральной поддержки. Даже движение Black Life Matter, развернувшееся после гибели Джорджа Флойда, имеет все признаки стратегически выверенной политической кампании – волна была информационно раздута и эффективно осёдлана демократами, направлена на Белый дом и его хозяина. Ясна и цель – поражение Клинтон в 2016 г. было связано со слабой мобилизованностью демократического электората, имеющего явный дефицит мотивации голосовать за набившего оскомину кандидата. Теперь этот электорат должен прийти на участки, чтобы проголосовать не за престарелого партийного функционера, а за принцип, за идею.
Пытаться разглядеть в этих политтехнологических конструктах реальные социальные процессы, происходящие в американской партийной системе – всё равно, что анализировать состояние дел в КПСС через сообщения ТАСС. Ни «выпаренная» кампания Байдена, ни натужная контригра команды Трампа не несут в себе существенных смыслов и реальной политической дискуссии, кроме логики «кто кого» и «кто за кого».
В этом смысле показавшие себя на праймериз молодые и не очень кандидаты от демократов в каком-то смысле значимее своего престарелого лидера. Характерно, что именно из них, а не из представителей верхнего истеблишмента (вроде Сьюзан Райс или тем более Хиллари Клинтон) был выбран вице-президент демократов – 55-летняя Камала Харрис, сенатор от Калифорнии. Это симптоматичный ход – Калифорния и так голосует за демократов, а вице-президентов стратегически правильнее подбирать из колеблющихся штатов. Но либо команда Байдена абсолютно уверена в победе, либо вводные данные второго номера стали важнее лояльности штатов. Харрис идеально подходит моменту и суммирует почти все сегменты политической кампании демократов: чернокожая «селф-мейд» женщина левых взглядов, имеющая хорошие связи с прогрессивным бизнесом Кремниевой Долины.
На фоне престарелого руководства рядовой состав Конгресса пусть и медленно, но обновляется. По итогам выборов 2018 г., в Конгрессе сократилось количество «бумеров» (условно – рождённых между 1946 и 1964 гг.) – c 62,1 до 53,9%. Зато почти в шесть раз увеличилось число «миллениалов» (рождённых между 1981 и 1996 гг.) – с 1,1 до 6%, несколько выросла численность представителей «поколения X» (рождённых между 1965 и 1979 гг.) – c 27 до 31,5% от общего состава конгресса. При этом почти не изменилась доля самого старого сегмента американских парламентариев (старше 1946 г.).
Среди новоприбывших – новые звёзды демократической партии: Александра Окасио-Кортез (Нью-Йорк), Шарис Дэвидс (Канзас), Эбби Финкенауэр (Айова), Стефани Мерфи (Флорида), представляющие важный для демократов женский электорат, а в ряде случаев – и этнические меньшинства. Все они являются приверженцами крайне левых по меркам традиционного мейнстрима взглядов (впрочем, границы мейнстрима постепенно теряют чёткость). Самая молодая – 30-летняя Окасио-Кортез – уже получила общенациональную известность за горячее отстаивание радикальной инициативы по легализации незаконных мигрантов. Самому молодому финалисту демократических праймериз – Питу Буттиджичу, тепло принятому либеральной общественностью и прессой, уже прочат лидерские позиции – место партийного организатора в Конгрессе или главы Национального комитета демократов, не исключается и его выдвижение в президенты в 2024 году.
Им противостоят как уже знакомые публике новые консерваторы пришедшие на волне Движения чаепития, так и совсем молодые новички. Среди последних – восходящая звезда Республиканской партии 24-летний Дэвид Кауторн, избирающийся в нижнюю палату Конгресса в 2020 году. В отличие от большинства либерально настроенных представителей своего поколения, Кауторн твёрдо отстаивает семейные ценности (включая критику браков между геями), выступает за жёсткое миграционное законодательство и против абортов, чем-то напоминая одновременно Себастьяна Курца и молодого папу-фундаменталиста в исполнении Джуда Лоу из известного сериала. Удастся ли попытка «Великой старой партии» потеснить господство демократов в возрастном сегменте до тридцати станет ясно на предстоящих выборах. Однако появление такого нового архетипа на политическом небосводе Республиканской партии задаёт динамику для её дальнейшего долгосрочного развития как националистической консервативно-христианской партии.
Внутриполитические взгляды этих двух полюсов разнятся гораздо кардинальнее, чем в 1990-е или 2000-е годы. Новое поколение электората более ценностно-ориентировано и формирует таких же политиков с более радикальными взглядами. Межпартийная борьба выходит за рамки конкретных тактических споров о бюджете или налогах и носит стратегический характер – здесь вопрос о будущей модели общественного устройства. Новые левые стремятся перестроить США в соответствии с лекалами прогрессивного, мультикультурного, социально-ориентированного государства европейского типа, обращаясь к опыту ЕС или даже Канады. Новые консерваторы видят в этом затухание общественной динамики и конец Америки. Они требуют не столько перестройки, сколько демонтажа тех либеральных наслоений, которые уже были выстроены.
Для России и многих других внешних наблюдателей эти внутренние дрязги малопонятны и зачастую нелогичны. Новое поколение американских либералов с их наивными лозунгами и зацикленностью на борьбе с дискриминациями вызывает смесь непонимания (они серьезно?) и сочувствия (а была ведь когда-то великая страна!). Но и внутриполитический фундаментализм нового поколения консерваторов кажется избыточным.
Внешнеполитические взгляды нового поколения американской элиты – что либералов, что консерваторов, представляются весьма туманными. Среди них распространены околоизоляционисткие настроения и в целом они испытывают гораздо меньший пиетет к международному либеральному (или какому бы то ни было иному) порядку и американскому сверхлидерству в нём. Левое крыло демократов не меньше, чем Трамп, уверено, что решение внутриполитических проблем само по себе способно наделить Соединённые Штаты характеристиками нации-лидера, а повсеместное вмешательство не нужно, многочисленные союзы кажутся обременительными. Само по себе это хороший знак, так как возможно облегчит переход США в категорию «нормальной» великой державы (а не сверх-, к чему привыкли старые элиты).
На этом фоне в краткосрочной перспективе партнёром для Москвы становится «центр» – профессиональная государственная бюрократия, пресловутый «Вашингтонский обком». Во внешнеполитическом и оборонном истеблишменте господствует антироссийский нарратив, но зато эти люди понятны и по-своему прагматичны. С ними есть шанс договориться, по крайней мере, о правилах безопасного сосуществования и риск-менеджемента. Но насколько он надёжный партнёр – в условиях, когда внутриполитическая турбулентность постоянно расшатывает и этот бастион стабильности, – вопрос открытый.
Играя в долгую, России целесообразно уже сегодня более внимательно приглядываться к новому поколению американской элиты. Привыкнув к центристскому вашингтонскому истеблишменту, мы мало знаем о новых игроках, которые будут формировать будущее Соединённых Штатов. Они, впрочем, знают о нас ещё меньше. Это грозит тем, что очередное поколение американской элиты вырастет с одним-единственным знанием о России – что это враг.
[1] В оригинале фраза звучит как “All politics is local”, она приписывается помимо О’Нейла многим другим людям, её значение также трактуется по-разному.
