Очередная годовщина исчезновения СССР проходит
незаметно. Понятие «постсоветское пространство» используется в
основном за отсутствием более точного определения этой части
евразийской территории. В последние годы много говорят о
стратегическом размежевании СНГ.
Между тем традиционное рассмотрение бывших советских республик
сквозь геополитическую (прозападный – не прозападный и т.п.) или
идеологическую (демократия – не демократия) призму немного дает для
понимания того, что происходит на бескрайних просторах. Положение
стоит оценивать по иным критериям.
Во-первых, по степени состоятельности государства – насколько
страна способна сформулировать и реализовать национальную повестку
дня.
Во-вторых, сколь далеко и, главное, в какую сторону государство
ушло от советской общественно-политической модели.
С первым критерием надо быть осторожным. Наследие, доставшееся
странам при распаде империи, весьма различно. Например,
Таджикистан, Киргизию или Молдавию легко записать в «лузеры». Но
если соотносить достигнутый результат со стартовыми условиями, он
может показаться не таким уж и плохим.
Схожая ситуация в Армении, где катастрофические геополитические
условия отчасти компенсируются наличием диаспоры.
Непросто оценивать путь, проделанный Грузией. Вероятно,
территориальные конфликты – а именно их обычно приводят в
доказательство несостоятельности грузинской государственности –
были запрограммированы советской национальной политикой. Но легко
доказать и другое: плачевный итог межэтнических распрей – следствие
безответственной политики Тбилиси.
Украина – пример тоже неоднозначный. С одной стороны, учитывая
неоднородный национально-культурный и социальный состав, в актив
можно отнести тот факт, что страна избежала фатальных катаклизмов.
С другой – немалый потенциал (а Украина – большое, мощное и
перспективное государство) реализован лишь в незначительной
степени.
Особняком стоит группа «везунчиков». Казахстан, Туркмения и
Азербайджан покинули СССР с богатыми углеводородными
«трофеями».
Астана умело распоряжается достоянием: Казахстан динамично
развивается, хотя и отягощен массой социально-экономических
проблем. Баку значительно усилил позиции благодаря нефтегазовому
фактору, но напоминает классическое «бензиновое государство».
Наконец, единственное достижение Ашхабада – ресурсные кладовые –
по-прежнему находится под национальным контролем. Однако от этого
положения «собаки на сене» туркменскому народу не легче.
Ситуация в Белоруссии похожа на туркменскую. Минск и Ашхабад –
последние «куски» большого пирога, за которые предстоит
геополитическая схватка.
Белорусский президент «заморозил» страну в переходном состоянии:
сохранен некий потенциал, однако он мало используется и ценность
его со временем снижается. Александр Лукашенко создал то, что можно
назвать промежуточной национальной идентичностью – до него таковой
не было вовсе, после него теперешний квазисоветский вариант едва ли
уцелеет. Белоруссию не назовешь успешной, но, конечно, нельзя
считать и несостоявшейся.
Нечем похвастаться Узбекистану. Лидер бывшей советской Средней
Азии уступил в борьбе за региональное первенство соседнему
Казахстану, нарастают острые социально-политические проблемы,
чреватые взрывом.
Что касается второго критерия, то смена политического поколения
(или, по крайней мере, смена власти) произошла в большинстве
государств. Исключение составляют Казахстан, Узбекистан и
Таджикистан после гражданской войны. Однако персональные перемены
еще не означают изменения политической парадигмы.
В чистом виде партийно-советская модель не сохранилась нигде.
Зато во многих местах произошел откат к еще менее прозрачной и
более неповоротливой системе.
Наличие в СССР монопольно правящей партии создавало некие
правила игры, а главное – своеобразную систему сдержек и
противовесов. Режимы единоличной власти наподобие Белоруссии,
Азербайджана, Казахстана, Таджикистана и особенно Узбекистана и
Туркмении – шаг назад по сравнению с Советским Союзом. И хотя в
перечисленных государствах (пока кроме Белоруссии) есть
доминирующая партия, реальная власть принадлежит не ей, а только
руководителю и его окружению. Необходимость перекраивать
институциональное устройство, включая изменение конституции, для
обеспечения стабильности – проявление незрелости системы.
Второй тип государств – те, что развивались в направлении
диверсификации институтов. Образцовой является Молдавия – власть
там менялась несколько раз в строгом соответствии с законом.
Украина движется извилистым путем, однако ушла от политической
монополизации и опирается на взаимодействие разных центров власти и
влияния. Несмотря на потрясения, в рамках этой модели в основном
остается и Армения.
Интересен пример Грузии. Там в отличие от большинства государств
первого типа не ставилась цель демонтировать институты или не
допустить их создание. Однако неудачи государственно-политического
строительства привели к чрезмерному усилению роли главы
государства, что скорее сближает Тбилиси с первой группой стран,
чем со второй.
Киргизия, пройдя полный цикл, похоже, может вернуться в компанию
центральноазиатских соседей.
И вот мы добрались до России.
В ее состоятельности сомнений нет – они были преодолены на
первом этапе. Правда, до завершения государственного строительства
далеко – национальная идентичность не сформирована, а направления
развития по-прежнему не вполне ясны.
Россия пока не реализовала свой огромный потенциал. Существуй
индекс упущенных возможностей, по этому показателю наша страна,
вероятно, обогнала бы многие (если не все) из бывших советских
республик — просто возможностей несоизмеримо больше.
Стало общим местом рассуждать о возвращении России к нравам и
обычаям СССР. Это не так – даже американизированная стилистика
происходящего заметно отличается от советской, а тем более суть
процессов. В последние годы Россия двигалась в направлении стран
первого типа – институты нивелировались в пользу вождистской
модели, а как бы правящая партия «Единая Россия» оставалась не
более чем инструментом.
Однако, остановившись у развилки, Москва медлит с окончательным
присоединением к первой группе стран. Как ни относись к финтам
Владимира Путина, нежелание менять Конституцию ради сохранения
власти – принципиальный сигнал. Более того, с момента, как Кремль
решил соблюсти букву основного закона (имея все возможности этого
не делать), институциональная диверсификация стала неизбежной.
Теперь уже сам Путин – хочет ли он постепенно уйти или остаться –
заинтересован в многополюсной политической системе, которая
открывает ему пространство для маневра. Поэтому это дает надежду на
переход России к более устойчивой модели и на движение не к
досоветскому самодержавию, а к послесоветскому демократическому
становлению.
