Как государство мы должны быть более непредсказуемыми. Сегодня мы абсолютно предсказуемы. Мы рассказываем обо всём. Мы отправляем войска. Мы всем об этом рассказываем. Мы направляем ещё что-то. И устраиваем пресс-конференцию. Нам нужно стать непредсказуемыми. Стать непредсказуемыми прямо сейчас.
Дональд Трамп, выступление в Центре национального интереса, 2016 год
Первые несколько недель новой администрации дали немало пищи для размышлений, какой будет внешняя политика США второй каденции Дональда Трампа. Хорошая новость в том, что, несмотря на неожиданные слова и шаги, новая администрация более предсказуема, чем кажется. Трамп похоже, действительно собирается попытаться реализовать значительную часть своих публично заявленных намерений. Впрочем, это же может оказаться и плохой новостью.
Релевантен ли опыт первой администрации?
Главный вопрос, который волновал наблюдателей ещё в первую каденцию Трампа и который ещё больше актуален сейчас – есть ли у нового-старого президента чёткое определение американских национальных интересов и вытекающее из него стратегическое видение места США в мире? Ответ позволит судить, в какой мере политика Вашингтона будет качественно отличаться от предшественников и в какую сторону. А значит – и определить пределы возможного как в сотрудничестве, так и в конфронтации с США.
Часто ссылаются на первую администрацию Трампа как на опыт, на который следует опираться при анализе возможных действий второй каденции. Первый срок Трампа вызвал бурю эмоций, истеблишмент воспринял его как чужеродный элемент, и трампистам не удалось совершить революцию ни внутри, ни вовне. Сработали защитные механизмы американских институтов и последовательность, с которой мейнстримные элиты навалились на «мятежных» республиканцев.
В результате объявленный Трампом погром либерального мироустройства в основном оказался ограничен словесными интервенциями, нежели реальными действиями. Досталось и самой концепции либерального порядка, и ряду её базовых институтов вовне и внутри страны. Критике и определённому давлению подверглись ООН, НАТО, USAID и в целом система либеральных НКО, но решительных шагов по ревизии системы, сконструированной в предыдущие десятилетия, не произошло.
Внешняя политика США первой трамповской администрации оказалась в целом весьма инерционной. Она продолжала выстроенный при Обаме стратегический рисунок (исход с Ближнего Востока, снижение присутствия в Европе, концентрация на Китае и Азии), но в более брутальной и несколько конвульсивной манере. Ревизии подвергся ряд инициатив, которые отражали характерную для первых лет правления Обамы ставку на вовлечение (engagement) незападных центров силы в американский порядок. К таким шагам можно отнести выход из Транстихоокеанского партнёрства, отказ от схожего соглашения с европейцами (Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнёрство), отказ от Совместного всеобъемлющего плана действий с Ираном. Однако, и эти шаги зачастую представляли собой ликвидацию тех ветвей обамовской политики, которые казались тупиковыми не только Трампу, но к тому моменту и части мейнстримного политического истеблишмента. Характерно, что администрация Байдена в конечном счете не стала восстанавливать большинство отменённых предшественником инициатив, включая и такую священную корову как СВПД – в Вашингтоне поняли, что войти в одну реку дважды не получится.
Неудача в проведении комплексной и глубокой ревизии американской внешней политики – цель, которую Трамп провозгласил ещё в первую предвыборную кампанию, – определяется рядом причин. К главным можно отнести прежде всего внутриполитические ограничения, на которые накладывалась и общая инерционность американской внешней политики – такую огромную махину трудно разворачивать, даже при наличии твёрдой точки опоры в Вашингтоне. Однако не менее важно фактическое отсутствие у Трампа и его внешнеполитической команды (которой, в сущности, не было и она собиралась и пересобиралась на протяжении всех четырёх лет) какой-либо внятной концепции, не говоря о стратегии.
Общие представления Трампа о внешней политике первой каденции можно охарактеризовать как «экономический реализм». Его наиболее подробная (по сути единственная) внешнеполитическая речь первой избирательной кампании сосредоточилась на пяти основных проблемах: 1) ресурсы страны близки к истощению безответственной внешней политикой; 2) союзники получают от Соединённых Штатов больше, чем американцы от них; 3) союзники и «друзья» теряют веру в американскую мощь и адекватность политики Вашингтона; 4) противники не уважают и не боятся США, позволяя себе всё более наступательную политику; 5) Америка дезориентирована идеологическими установками и не имеет ясных внешнеполитических целей.
Удивительным образом идеи, изложенные ещё в апреле 2016 г. (когда шансы Трампа на избрание казались более чем туманными), вполне согласуются с его сегодняшней риторикой и действиями. Однако в части целеполагания, способа решения проблем представления Трампа были весьма скромными. Идейным связующим звеном его внешнеполитического мышления, помимо общих соображений о национальном величии, стала экономическая прагматика. Именно понятные и самому Трампу, и его избирателям экономические аргументы наиболее чётко и последовательно выстраивались у него в систему внешнеполитических координат. Нехватка опыта и отсутствие интеллектуального ресурса в виде лояльных советников и экосистемы экспертных институтов зачастую трансформировали эту прагматику в гротескно примитивный экономический эгоизм.
Тем не менее экономический детерминизм служил простой, но эффективной призмой для концептуализации других политических сфер, например, в известной степени определял и его базовые взгляды на национальную безопасность и оборону. Развитие военной мощи Трамп называл «наиболее дешёвым вложением», которое можно сделать для обеспечения безопасности. Последовательная секьюритизация торговой и миграционной политики носила не только инструментальный характер, но и отражала чёткую связку между экономическим меркантилизмом и национальными интересами в представлениях хозяина Белого дома. Идея большого аудита американской внешней политики и вообще всей государственной машины США перейдёт в качестве центральной и во вторую каденцию, но в гораздо более оформленном и концептуализированном виде.
В более сложных случаях, когда политическая реальность не поддавалась экономическому аудиту и определению KPI, Трамп первой каденции зачастую действовал инерционно, либо начинал опираться на аутсорс из своего окружения, многие представители которого пытались заполнить концептуальный вакуум своими нарративами. Крайне правый Беннон и неоконсерватор Болтон, интеллектуал-полководец Мэттис и меркантилист Наварро оказывали определённое влияние на риторику и мышление президента, но никого из них нельзя назвать идеологом или даже соавтором внешнеполитической доктрины трампизма первого срока. От большей части особенно настойчивых советников Трамп попросту избавлялся. Это ситуация резко контрастирует со второй каденцией – очевидно, что Трамп 2.0 полагает себя уже достаточно искушённым в мировых делах, чтобы не опираться на кого-либо в стратегических вопросах – советники и ключевые лица внешнеполитической команды второй администрации Трампа призваны воплощать волю хозяина Белого дома в жизнь, а не направлять её.
Внешнеполитическим Opus Magnum первой администрации Трампа стала опубликованная в 2017 г. Стратегия национальной безопасности США, самый реалисткий стратегический документ со времён холодной войны. Китай и Россия официально объявлены стратегическими конкурентами, а описываемая авторами суть современной международной политики представляет собой классическую великодержавную конкуренцию с поправкой на современные технологические и экономические обстоятельства. Двумя важными особенностями документа стали, во-первых, сохранившийся уклон в экономику и «экономичность» внешней и оборонной политики, во-вторых, довольно узкое (опять же, вытекающее из экономической целесообразности) понимание ареала жизненных национальных интересов, сводящееся к собственно американской территории (весьма нехотя Соединённые Штаты вынуждены действовать за её пределами, чтобы не допустить удара непосредственно по стране). Первый аспект сохранится и в полном объёме перейдёт во вторую каденцию, а второй будет существенно пересмотрен в сторону более широкой и амбициозной трактовки американских сфер влияния и областей жизненно важных интересов.
Характерно, что дух и многие формулировки трамповской Стратегии перетекли в аналогичный документ администрации Байдена. Не будь Трамп избран на второй срок, он вошёл бы во внешнеполитическую историю как «транзитный» президент-реалист, чей замах на переустройство мира оказался не реализован, но который открыл путь для прагматизации внешней политики Вашингтона. Он приучил мир к тому, что США теперь могут и на словах, и на деле быть жёстче и с союзниками, и с противниками.
Однако избрание на второй срок предоставило гораздо более широкий мандат и широкие возможности.
Вторая администрация: империализм с человеческим лицом
Новый срок, очевидно, отличается не только гораздо более устойчивым положением администрации (а значит, и тем, что руки вовне развязаны), но и более глубокой продуманностью того, какую альтернативу идее либерального порядка могут предложить хозяева Белого дома. У Трампа и его сторонников было четыре года, чтобы вырастить свою сеть влияния и сформировать интеллектуальную экосистему «новых правых», которая формулирует новую идейную и идеологическую платформу республиканского правления. Платформа включает в себя широкий спектр сторонников от рационалистов Кремниевой долины до консервативных, в том числе католических доктринеров, от не относящих себя к какому-то конкретному идеологическому течению шоумэнов и медиа-персон вроде Джо Рогана до широкого спектра правых публицистов, журналистов и профессоров. Выросшая за последние годы экосистема подкастов и блогов «новых правых» не только генерировала нарратив, альтернативный левопрогрессивисткому мейнстриму, но и служила площадкой для широкой общественно-политической дискуссии.
Отсылки к эпохе «Позолоченного века», президентствам Тедди Рузвельта и Уильяма Мак-Кинли, замеченные многими в инаугурационной речи Трампа, являются частью этого интеллектуального ландшафта. Прецедентное политико-правовое мышление американцев требует противопоставить оппонентам альтернативный набор идей и воплощавшую их ролевую модель, уже имевшую успех в американской истории. Республиканцы начала прошлого столетия оказались на острие атаки «новых правых» против господствующей многие десятилетия внешнеполитической идеологии.
Апелляция к этому времени возрождает классическую дискуссию об общих принципах внешней политики, которая выразилась в идейной борьбе сторонников президентов Рузвельта и Вильсона как раз в начале XX века. Поскольку США в этот период выходили на мировую арену и начали отказываться от традиционного для себя изоляционизма, новая система внешнеполитического мышления должна была определить облик американской внешней политики следующей эпохи. Победа вильсонианства и конечное утверждение его в качестве базового концептуального ядра американской внешней политики сделала внешнеполитическую идеологию и стратегическое мышление Вашингтона такими, какими мы их знаем. Сегодня, с закатом западноцентричного либерального порядка, эта идеология исчерпала себя. Так во всяком случае полагают «новые правые» – и попытка провести ревизию идейных баталий вековой давности глубоко симптоматична, отражая большой кризис, в котором находится американское внешнеполитическое мышление.
Видя в оппонентах лицемерных последователей Вильсона, трамписты вернули к жизни его идейного противника. Рузвельт предлагал не изобретать велосипед, а адаптировать к американским нуждам опыт и практики жёсткой и циничной европейской политики той эпохи. Он и его сторонники призывали к радикальному наращиванию американского военного потенциала, который мог бы дать Америке возможность не только сдерживать великие державы, но и наносить превентивные удары в критически важных для американских интересов точках, контролировать важные морские коммуникации и даже оказывать силовое давление на ведущие европейские страны. Всё это должно было гарантировать обеспеченность жизненно важных экономических интересов и появление у Соединённых Штатов собственной глобальной системы сфер влияния, организованной по традиционным колониальным лекалам.
По сути, предлагаемые Рузвельтом замыслы предполагали превращение США в милитаристскую державу и использование военно-силового потенциала для достижения узко понимаемых национальных интересов. Рузвельтерианцы полагали, что в условиях господства европейских держав США не могут рассчитывать на радикальную перестройку мировых правил игры в соответствии с американскими ценностями и интересами. А значит, всё, что остаётся, – изъять из мирового пирога свой кусок и строить свою империю, которая должна была бы превосходить по военно-экономической мощи всех остальных конкурентов, но не претендовать на их уничтожение или трансформацию.
Примерно к таким же выводам, по-видимому, пришли и сторонники Трампа. Правда если век назад Соединённые Штаты лишь поднимались на Олимп, присматривая себе место в высшей лиге, сейчас Америка движется по нисходящей. Дискуссии интеллектуальной прослойки «новых правых» полны рассуждений об имперском перенапряжении (они вообще часто касаются таких неудобных для левых прогрессивистов категорий, как империя и великая держава). История подсказывает, что в таких случаях следует «отзывать легионы», географически сжимая имперское пространство до наиболее важных областей, территорий и стратегических точек.
Они считают, что необходимо просто изъять из международного порядка солидный кусок, состоящий из подконтрольных Вашингтону нео- и квазиколониальных владений, подконтрольной американской воле системы союзничеств и младших партнёрств, сменив либеральный порядок на имперский. «Коллективный Запад» есть не ядро либерального порядка, но Pax Americana, где права союзников должны быть существенно сужены, а их обязанности расширены до определённых Вашингтоном пределов.
Гротескные накаты на Канаду, Мексику и Панаму являются отражением данной логики, и в этом смысле должны, по-видимому, восприниматься серьёзнее, чем очередная блажь эксцентричного политика. Пересмотр отношений с ближайшими союзниками и соседями пока занимает в представлениях и риторике Трампа и его соратников гораздо большее место, чем противостояние незападным центрам силы. Квинтэссенцией стала мюнхенская речь Вэнса: вызов – не Китай и Россия, но внутренние проблемы Европы, на лечение которых теперь будет направлена американская политика. Читай – на отстранение от власти старых либеральных элит и приведение к ней новых, консервативных, но также ориентированных на господство Вашингтона. В глазах Трампа и его ближайших сподвижников Европа должна стать богатой заморской провинцией американской неформальной империи. Либо погибнуть от внутренних противоречий, коррупции и «нашествия варваров», подобно тому, как рухнула Западная Римская империя, в то время как её восточная часть продолжала существовать и оставаться сильным государством на протяжении многих столетий.
К старомодной, апеллирующей к категориям вековой давности логике построения неформальной империи, добавляются футуристические идеи техно-интеллектуалов Кремниевой долины. Это вторая влиятельная группа, определяющая идеологию и образ мыслей нынешней администрации Трампа. Они хорошо политически и даже геополитически подкованы и вполне свободно рассуждают о сложных политико-дипломатических сущностях – достаточно вспомнить многочисленные сообщения Илона Маска в сети X об Украине и конфликте с Россией. Однако геополитика, борьба за сферы влияния или против их существования, тем более идеологические противоречия для этой группы сторонников Трампа, глубоко вторичны. Отношение к ценностям, к слову было продемонстрировано капитанами американского бизнеса после победы Трампа на выборах.
Через эту же призму Илон Маск и другие техно-магнаты смотрят и на конкуренцию с Китаем. Главной сферой противостояния Пекину является не война, не борьба за сферы влияния тихоокеанских пространств, Тайвань или торговые противоречия, а критически важные инновационные области, прежде всего ИИ, подобно тому, как космос и ядерные технологии были главной областью советско-американской конкуренции.
Наконец, никуда не ушла традиционная группа меркантилистов, отражавших в первой администрации Трампа его представления о внешнеэкономической политике. Один из ключевых идеологов торговой войны с Китаем, Питер Наварро, возглавлявший в первой администрации управление Белого дома по промышленной и торговой политике, нашёл своё место и во втором сроке патрона в качестве старшего советника по тем же вопросам. В целом, как уже говорилось выше, идея торгового протекционизма и отказа от глобальной системы фритрейда являлась одной из путеводных звезд Дональда Трампа в его первое президентство. Впрочем, и здесь можно увидеть определённую модернизацию взглядов – тарифная политика теперь гораздо прочнее увязана с более широкими политическими задачами.
Футуристический техноимпериализм республиканской части Кремниевой долины вступает в удивительный симбиоз с архаичным рузвельтовским джингоизмом и не менее старомодным меркантилизмом. Объясняется такой симбиоз просто – для достижения промышленно-технологического лидерства США больше не могут опираться на транснациональные цепочки добавленной стоимости и свободное движение товаров и капитала, что открывало путь для выкачивания сырья и ресурсов из любых юрисдикций. Создание неформальной империи отвечает решению данной проблемы, так как, по сути, предполагает создание большой сферы влияния, в которой американцы смогут до известной степени монополизировать извлечение необходимых ресурсов (Арктика, Канада, Украина), иметь необходимые трудовые и интеллектуальные ресурсы (Мексика, другие страны Латинской Америки), а также создать привилегированные условия для экспорта своих товаров и услуг на подконтрольные рынки (Европа, возможно и прочие американские союзники). Либеральный неоколониализм последних десятилетий признаётся лицемерной и неэффективной практикой, ведущей к имперскому перенапряжению из-за массы условностей, обязательств и необходимости имитировать соблюдение правил.
Вторая администрация Трампа поёт гимн грубой и беспощадной капиталистической логике – «Техноимпериализм как высшая стадия американского капитализма».
Трамп стал точкой сборки для этих противоречивых на первый взгляд идей и политических трендов и одновременно точкой сопряжения между различными социальными силами. По-видимому, он хорошо понимает, что от него хотят технологические магнаты и солидарен с ними в ставке на технологическое лидерство, которое способно обеспечить США долгосрочное превосходство и в экономической, и в военной сфере. Логика создания неформальной империи является прямым продолжением его же политики экономического эгоизма времен первой администрации. Способность доносить эти сложные задачи до масс населения простым, если не сказать – «мемным», языком пока обеспечивает этой политике массовую поддержку и позволяет с помощью неё громить конкурирующую политико-идеологическую платформу.
Трамп и его сторонники более не являются группой маргинальных для американской политики прагматиков со смешанными внешнеполитическими взглядами. Они стремятся стать новым мейнстримом, предлагая респектабельную, опирающуюся на традиции и соответствующую современным вызовам норму стратегического мышления. Составляющие это мышление идеи предполагают определённую стратегическую линию, общие контуры которой были описаны выше. Остаётся понять, в какой мере нынешние умонастроения в Вашингтоне позволят выстраивать с ними долгосрочные отношения.
Пределы возможного
Каковы пределы возможного в отношениях с новой республиканской администрацией, принимая во внимание их взгляды, цели и восприятие мира?
Целеполагание действующей администрации сводится к решению трёх основных задач:
- Эффективное противостояние Китаю в технологической, стратегической и геополитической-геоэкономической сферах.
- Создание и развитие американской неформальной империи (читай – трансформация отношений с союзниками и создание своей квазиколониальной системы сырьевого обеспечения).
- Недопущение создания Китаем своей неформальной империи ни в каком виде, включая систему близких союзничеств (кому как ни США знать, что союзничество легко может быть трансформировано в отношения «клиент – патрон»).
Решение второй и третьей задачи решит и первую. Характерно, что вторая администрация Трампа не видит противостояние с Китаем через призму чисто силового наката, как это было в первый срок. Торговая война первой каденции была признана как минимум неоднозначной по результатам – дефицит американской внешней торговли лишь увеличился, внутриторговая война способствовала разгону инфляции, который отчасти погубил и администрацию Байдена. Вероятно, поэтому после громогласно обещанного в ходе кампании торгового апокалипсиса в борьбе с нечестными торговыми практиками Пекина, Трамп пока ограничился сравнительно травоядными 10-процентными тарифами. Вялый, практически холостой ответный выстрел Пекина, видимо, отражает понимание этой логики – есть пространство для торга и удержания торговых связей в сравнительно стабильном состоянии. Впрочем, эскалация экономического противостояния как сценарий всё равно остаётся у республиканцев на столе.
Гораздо важнее в противостоянии с Китаем отстроить свою неформальную империю, выдавить, насколько возможно, конкурентов с рынков и обеспечить для себя бесперебойную ресурсную базу, особенно в сфере редкоземельных металлов, обеспеченность которыми является важным преимуществом Пекина. Нынешние хозяева Вашингтона в принципе пришли к выводу, что продавливать «гигантов несвободного мира» гораздо хлопотнее, чем третировать и приводить к покорности собственных союзников. Последним вроде как некуда деваться, а запаса внутренней устойчивости и способности удерживать в руках власть у них гораздо меньше. Исходя из этой логики конкуренция с Китаем за рынки и сферы влияния при новой администрации обострится, а, принимая во внимание напор Трампа и инерционность китайской политики, этот процесс может принять форму игры в одни ворота. Но военно-политической эскалации в Азии, судя по всему, администрация Трампа будет старательно избегать.
Недопущение формирования Пекином собственной системы союзничеств и обретения устойчивой ресурсной базы отчасти объясняет политику Вашингтона, выстраиваемую на российском направлении.
Трамписты понимают, что масштаб и возможности России несоразмерно выше любой державы среднего уровня и наша страна также обладает возможностями к проецированию влияния вовне, представляя собой такой же имперский проект, какой хотят строить в Вашингтоне, хотя и меньших размеров. Расчистка пространства для балансирования Москвы (начатая или во всяком случае оглашённая на уровне заявлений высокого и высшего уровней), что должно лишь укрепить её самостоятельный статус, укладывается в эту логику, хотя переоценивать добрую волю и усилия Вашингтона на этом направлении не стоит.
Украина и возникший вокруг неё интенсивный политический процесс в каком-то смысле оказалась на стыке решения сразу двух задач. Для администрации Трампа это и решение неудобного конфликта с Россией, который лишь отнимает ресурсы от более важных дел, и способ показать европейцам их место. Впрочем, руководствоваться тем, что Вашингтон собирается «отдать», как об этом немедленно начала писать западная либеральная пресса, нет оснований. США видят в Украине и ресурсную базу, и аванпост, сдерживающий и тревожащий Россию, но топить ради этого аванпоста российско-американские отношения считают иррациональным. Раз за последние три года России всё равно не удалось нанести стратегическое поражение, значит, деваться от неё некуда и нужно притоптать огонь конфликта. Параметры этого притаптывания предстоит увидеть.
Такой подход открывает возможности для диалога по широкому кругу вопросов вне Украины: стратегическая стабильность, гонка вооружений, «делёжка» Арктики, снятие или смягчение санкций и экономическое сотрудничество. Неудивительно, что среди ключевых персон в российско-американских переговорах оказался обладающий хорошими связями в американской предпринимательской среде Кирилл Дмитриев, а российский лидер достаточно неожиданно для многих наблюдателей заявил о готовности привлечения американского бизнеса к добыче редкоземельных металлов, реагируя на идею фикс администрации Трампа. Нормализация отношений с США в таком контексте может сделать Вашингтон особым партнёром Москвы, который заменит в этой роли Германию. Последняя, судя по высказываниям следующего канцлера, пока не готова к нормализации.
Впрочем, эти перспективы, имея под собой определённую стратегическую логику, наталкиваются на ряд препятствий и обстоятельств, потенциально способных уничтожить этот процесс и вновь обратить логику отношений в конфронтационную.
Во-первых, Трампу и его команде предстоит пройти проверку на устойчивость их позиций в Вашингтоне. Хотя их оппоненты деморализованы, а администрация Трампа гораздо менее изолирована, чем восемь лет назад, их победу едва ли можно с уверенностью назвать началом необратимого процесса. Трамписты стремятся убедить и внутреннюю аудиторию, и внешних наблюдателей, что именно они будут являться правящей силой на протяжении ближайших двенадцати-цестнадцати лет, так или иначе формулируя основные лейтмотивы внешней и внутренней политики. На деле всё требует проверки – если продвигаемые Трампом и Маском внутренние реформы забуксуют, это мобилизует противников и создаст вероятность потери республиканцами Конгресса на следующих промежуточных выборах. Это послужит звоночком – смогут ли трамписты удержать Белый дом на выборах 2028 года.
Во-вторых, хотя представленная логика и выглядит стройной, едва ли стоит воспринимать её линейно. Администрация Трампа вынуждена реагировать на множество внешних и внутренних импульсов – они неизбежно будут размывать стратегическую линию, которой хотелось бы придерживаться. Пересмотр отношений с союзниками столкнётся с многочисленными трудностями и даже натолкнётся на антиамериканскую фронду. В этих условиях маневрирование Вашингтона будет влиять на его внешнеполитические подходы, возвращать к нарративам предыдущего мейнстрима. Уже сейчас активное давление со стороны европейских союзников, как бы Трамп их ни третировал, вынуждают его несколько корректировать риторику, например допуская возможность размещения на Украине европейских военных контингентов. Грандиозный скандал, последовавший после визита Зеленского в Белый дом, оппоненты Трампа вовне и внутри пытаются использовать как повод для консолидации сторонников «старого режима».
В-третьих, сама по себе логика сосуществования больших имперских проектов, если принять её в качестве базовой призмы тармповской каденции, не бесконфликтна. Империям в принципе свойственно вступать в противостояние за сферы влияния, экономические преимущества и сохранение статуса. Это не позволяет смотреть на будущность российско-американских отношений исключительно в радужном свете. В конце концов, где гарантии, что, консолидировав свою неформальную империю внутри Запада, Вашингтон не почувствует в себе силы к дальнейшей экспансии?
Описанная выше стратегическая логика новой республиканской администрации не является исчерпывающей. Однако, она даёт повод для умеренного оптимизма в части стабилизации отношений с США, по крайней мере в краткосрочной перспективе. А также предоставляет немало пищи для размышлений относительно того, по каким схемам и законам будет работать мировая политика в следующие несколько десятилетий.
Автор: Дмитрий Новиков, заместитель руководителя департамента международных отношений Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», ведущий научный сотрудник Института Китая и современной Азии РАН
