Из потока политической, аналитической и мемуарной литературы, порожденной мировым геополитическим сдвигом, который привел к распаду СССР, книга Ричарда Шифтера и Анатолия Адамишина «Права человека, перестройка и конец холодной войны» выделяется по нескольким причинам.
Во-первых, из-за уникальности ее «авторского коллектива». Она написана бывшими высокопоставленными чиновниками, представлявшими правящую элиту двух враждующих сверхдержав – заместителями госсекретаря США и советского министра иностранных дел. Авторы не стесняются признаться читателю в личной дружбе, хотя в эпоху холодной войны уже в силу служебных обязанностей были обречены на то, чтобы смотреть друг на друга через «амбразуры» антагонистических идеологий и непримиримых политических разногласий.
Хочу при этом успокоить (или разочаровать) читателей, настроившихся на сенсационную волну – речь не идет о признаниях «перебежчиков». Авторы подробно и убедительно объясняют, каким образом их личные судьбы и во многом противоположные изначально идейные позиции помогли им пройти путь от встречи на поле банальных дипломатических торгов к сотрудничеству, временами перераставшему в политическое «сообщничество», не изменяя при этом ни патриотическим чувствам, ни убеждениям.
Второй и, разумеется, главный аспект, из-за которого книга заслуживает внимания, – это тема прав человека. В течение 70-летней истории советского государства, прожившего большую часть этого периода «во враждебном капиталистическом окружении», вопрос о «так называемых правах человека» – термине, практически всегда заключавшемся в кавычки официальной советской пропагандой, – был предметом скорее идеологических баталий, чем дипломатических переговоров.
Советская дипломатия долгое время вообще отвергала возможность каких-либо дискуссий о правах человека с зарубежными партнерами. Поначалу потому, что относила эту тему к разряду сюжетов антагонистических и, следовательно, не предназначенных для обсуждения с «классовыми противниками». Позднее – к неприкосновенной категории суверенных прерогатив независимых государств, обращение к которым трактовалось как недопустимое вмешательство во внутренние дела.
Конечно, иногда, под нажимом западной дипломатии или особенно шумных пропагандистских кампаний, иногда в интересах косметического ретуширования облика советской системы (особенно в канун важных зарубежных поездок советских руководителей), а порой и в рамках циничных разменов жертв коммунистического режима на западные кредиты или контракты, кремлевские боссы шли на точечные уступки Западу. Увеличивались квоты еврейской эмиграции, выпускались пациенты из психиатрических клиник, пересматривались дела некоторых «отказников», а отдельные диссиденты получали возможность выехать на Запад (или высылались туда без их согласия).
При этом не столько для внешнего мира, который на этот счет не обманывался, сколько для внутреннего общественного мнения политическое и идеологическое «целомудрие» системы неукоснительно оберегалось. Подобные решения преподносились как строго суверенные проявления либо гуманного характера советской власти, либо свидетельства торжества социалистической законности, не имевшие никакой связи с давлением извне.
Тем не менее, в середине 70-х гг. прошлого века под давлением экономических и дипломатических императивов советской дипломатии пришлось распрощаться с идеологической «девственностью» и допустить – в рамках Хельсинкского процесса – чтобы комплекс вопросов, деликатно названных «гуманитарными», был включен в официальную международную повестку дня и тем самым открыт для публичного обсуждения.
Понадобилось, однако, 10 лет после подписания Заключительного акта в Хельсинки и, главное, смена политического руководства в СССР, для того чтобы права человека были упомянуты в выступлении нового Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачёва без привычной приставки «так называемые».
Начиная с женевской встречи Рональда Рейгана и Горбачёва в ноябре 1985 г., вопрос о соблюдении прав человека стал частью официальной повестки дня советско-американских саммитов. Споры между готовившими их «шерпами» велись лишь насчет того, под каким номером – первым, как настаивали американцы, или четвертым, как этого хотели советские представители, – он будет фигурировать. Закономерно, что в недрах дипломатических ведомств Советского Союза и Соединенных Штатов «курирование» соответствующих направлений было поручено заместителям их глав – Джорджа Шульца и Эдуарда Шеварднадзе. Ответственными за деликатную «саперную» работу в этой «серой зоне» между внутренней и внешней политикой были назначены наши авторы – Ричард Шифтер и Анатолий Адамишин.
Тот факт, что оба они имели привилегированный доступ к своим боссам, были облечены их безусловным политическим и личным доверием и в силу этого имели весьма широкие полномочия, конечно, во многом облегчал их работу и помогал распутывать подчас даже самые запутанные и деликатные дипломатические и политические коллизии. В книге приводится немало интересных подробностей относительно того, как прямой выход на Шульца и Шеварднадзе, а через них, при необходимости, на Рейгана и Горбачёва, позволял преодолевать не только инерцию бюрократических структур, но и подспудное, а порой и открытое сопротивление консервативных сил обеих стран.
Оказавшись как бы в одном политическом «окопе» – лагере «реформистов», по определению Адамишина, или «идеалистов», к которым относил себя Шифтер, – оба дипломата нередко обнаруживали больше понимания друг у друга, чем у многих своих коллег, и вырабатывали совместные сценарии преодоления препятствий, которые создавались их оппонентами в собственных политических «тылах».
Однако даже такой уникальный опыт политического «дуэта» вряд ли вышел бы за рамки дипломатического упражнения в поиске компромиссов, если бы его участники не оказались вовлечены в масштабный политический процесс, разворачивавшийся в Советском Союзе. Именно с тех пор, как вопрос о демократических и гражданских правах стал частью внутренней политической повестки дня и одним из приоритетов перестройки, он перестал быть для Шифтера и Адамишина классической дипломатической «игрой с нулевой суммой», а консультации и переговоры вышли за рамки профессиональной дуэли.
Достигнутый уровень взаимопонимания не только содействовал решению практических вопросов в сфере соблюдения прав человека в СССР и облегчению сотен человеческих судеб, но и превратился в важный политический фактор. Он помогал руководству США избавляться от привычных стереотипов и штампов в отношении Москвы, точнее понимать характер и направление перемен, происходивших в эти годы в Советском Союзе.
Американцам, например, еще предстояло понять, что телефонный звонок Горбачёва Андрею Сахарову с предложением вернуться из горьковской ссылки в Москву не является, как это могло быть в брежневские времена, реакцией на заступничество Рейгана за опального академика. Так же как разработка в СССР новых законов о свободе печати и выезде за рубеж советских граждан не должны воприниматься как подарок Вашингтону. И то и другое стало частью политической динамики перестройки и отражением внутренней потребности страны, освобождавшейся от тоталитарного режима.
В этих условиях, как пишет Ричард Шифтер, перед американской дипломатией встала неожиданная и немыслимая прежде задача: не подталкивать, а «догонять» политический процесс, развертывавшийся в Советском Союзе, помогая по мере возможности советским партнерам своим опытом, советами и экспертной помощью.
Совместная работа авторов в области прав человека внесла огромный вклад в окончание холодной войны. Очевидно, что острая полемика по такому чувствительному и болезненному сюжету, которая была одним из самых ярких внешних проявлений холодной войны между Востоком и Западом, по логике должна была затухать по мере ослабления политического и стратегического противостояния. Однако в данном случае формальная логика была перевернута. Именно результативные действия обеих сторон в вопросах улучшения положения с соблюдением прав человека и убедительные свидетельства демократических перемен в Советском Союзе в значительной степени способствовали достижению такого уровня доверия между руководителями, который открыл дорогу для качественного прорыва и в переговорах по ядерному разоружению, и по другим стратегическим проблемам.
Сейчас, по прошествии более чем двадцати лет со времени той революции и невзирая на контрастные оценки, которые перестройка продолжает вызывать, именно перемены в сфере соблюдения гражданских прав и индивидуальных политических свобод остаются ее главным, если не единственным завоеванием и наследием.
Резюмируя важнейшие, с его точки зрения, итоги того заключительного периода советской истории, Ричард Шифтер пишет: «С точки зрения одних, Горбачёв и его окружение продвигались вперед слишком медленно, по мнению других, наоборот – предложили обществу слишком быстрый темп и объем перемен. Бесспорным фактом остается то, что они добились решающего успеха в устранении тоталитарного контроля государства над жизнью советских людей» (с. 267). Шифтер и Адамишин внесли достойный вклад в этот успех, по крайней мере в той области, в которой они оба трудились.
