Стоит ли опасаться, что химическое и биологическое оружие вернётся в ассортимент средств ведения войны? Насколько политизированы международные организации в этой сфере? Как и кто определяет, справедливы или нет обвинения в использовании такого оружия? Кому выгодна «война процедур»? Об этом Фёдору Лукьянов рассказала Анастасия Малыгина, директор Междисциплинарного центра СПбГУ по глобальным проблемам биобезопасности, в интервью для передачи «Международное обозрение».
Фёдор Лукьянов: Творится ли в сфере химического и биологического оружия тот же хаос с режимами, что и в области ядерного оружия?
Анастасия Малыгина: Эрозия архитектуры контроля над вооружениями – это глобальный процесс. Эрозия спровоцирована геополитическим противостоянием и политизацией работы международных организаций. И здесь как раз есть развилка: в режиме Конвенции о запрещения химического оружия (КЗХО) есть организация и есть, что политизировать; а режиму Конвенции о запрещении биологического и токсинного оружия (КБТО), можно сказать, повезло, потому что нечего портить. То, что долгие годы считалось слабостью режима КБТО, сейчас оказалось её силой. Институциональная аморфность режима КБТО обеспечивает некую гибкость и устойчивость в условиях, когда вся система контроля над вооружениями переживает такие потрясения и шок, как от землетрясений – чем жёстче конструкция, чем более она формализована, тем быстрее по фундаменту идут трещины.
КБТО продолжает функционировать. Более того, можно говорить, что есть некоторая положительная динамика. Если посмотреть на то, как в последние десять лет более активно стали вовлекаться страны Глобального Юга в рутинную работу, в предоставление ежегодных объявлений в рамках мер укрепления доверия, там однозначно есть положительная динамика. Точно так же мы наблюдаем положительную динамику в количестве присоединившихся стран, которые из статуса подписантов перешли в статус государств-участников Конвенции. Это те страны, которые когда-то подписали конвенцию, но ничего не делали, чтобы привести национальное законодательство в соответствие с положениями КБТО и ратифицировать документ. За последние годы есть явное укрепление договорных основ Конвенции о запрещении биологического и токсинного оружия в плане укрепления национальной имплементации, вовлечения государств в обзорный процесс и реализации мер укрепления доверия.
С институциональной точки зрения тоже можно говорить об укреплении и развитии договорных основ. В КБТО любые политические решения могут приниматься только раз в пять лет в формате Конференции по рассмотрению действия КБТО (так называемой Обзорной конференции). Обзорная конференция, согласно тексту конвенции, проходит раз в пять лет. Всё остальное, что сейчас есть в режиме КБТО, – это консультативные механизмы, но долгое время даже таких механизмов не было. С 2002 г. проходят ежегодные совещания государств-участников КБТО (в декабре) и ежегодные Совещания правительственных экспертов (в конце лета). Государства раз в пять лет на обзорной конференции переподтверждают мандат ежегодных встреч государств-участников и ежегодных совещаний правительственных экспертов. В 2006 г. решением Шестой обзорной конференции КБТО была учреждена Группа имплементационной поддержки, которая выполняет роль технического секретариата, содействующего государствам-участникам в их деятельности по универсализации и национальному осуществлению Конвенции, а также ряд других функций. Более того, в 2022 г. на Девятой обзорной конференции было принято решение о запуске нового формата, который с 2023 г. уже начал субстантивную работу. Он называется Рабочая группа по укреплению КБТО. На нынешний момент работа идёт во всех трёх форматах.
Мы видим, что государства-участники КБТО как минимум демонстрируют политическую волю сохранить договорные основы и как-то их укрепить. Двадцать лет назад американцы сделали всё, чтобы забить гвоздь в гроб переговоров по протоколу по верификации Конвенции, и тогда не получилось согласовать какой-то итоговый текст протокола по верификации, и организация так и не была создана, хотя во время переговоров все эти идеи проговаривались достаточно детально. Сейчас мы видим, на полях Рабочей группы по укреплению КБТО обратно вернулись к обсуждению идеи о верификации. Обсуждаются уже более детальные подходы, и американцы опять говорят, что они готовы рассмотреть возможность не только согласования каких-то процедур повышения транспарентности, но и что вполне возможно создать организацию. Положительная динамика в КБТО есть, в КЗХО, конечно, дела обстоят более печально.
В такие кризисные времена очень многое зависит от главы Технического секретариата – то, что мы называем генеральным директором организации. Не всегда Техсекретариат и гендиректор могут дистанцироваться от геополитических игр. С грустью приходится констатировать, что последние десять лет Организация по запрещению химического оружия зачастую становится ареной геополитической борьбы, утрачивает объективность и независимость.
Фёдор Лукьянов: Периодически звучащие обвинения – например, в контексте Сирии, в связи с трагическим событием в Москве, Украина обвиняет Россию в том, что она использует то ли отравляющие вещества, то ли химическое оружие, – насколько они достоверны? Есть ли среди этих обвинений те, что более-менее достойны внимания, или это в основном белый шум той самой геополитической битвы?
Анастасия Малыгина: Техсекретариат ОЗХО информирует о том, что он собирает сведения и получает пакеты неких данных от обеих сторон, но вплоть до ноября 2024 г. я замечала, что Техсекретариат пытался дистанцироваться от этой ситуации. Их заявления говорили о том, что предоставленные сведения не дают достаточных оснований, чтобы делать обоснованные выводы и выносить достоверное суждение. Более того, вся информация, которую предоставляют государства, скорее проходит в порядке информирования – не было запросов на реализацию процедур расследования, указанных в Конвенции. Если судить строго касательно буквы Конвенции, сегодня нет достаточно достоверных сведений, чтобы делать объективные выводы, основанные на фактах. Тем не менее все те сведения, которые предоставлены, в экспертном сообществе вызывают озабоченность и вопросы. В данном случае можно сказать, хорошо бы было всем сесть, спокойно поговорить и разобраться.
В химической конвенции есть процедуры консультаций. Если абстрагироваться от текущего момента и посмотреть более широко, на последние десять лет, приходится с грустью констатировать, что слишком часто государства-участники достаточно грубо проталкивают определённую версию без готовности в полном объёме воспользоваться теми процедурами и механизмами, которые есть в Конвенции. Таким образом они загоняют себя в угол, потому что отмотать назад, спокойно сесть и начать разговаривать будет означать потерю лица. Мы видим слишком грубое проталкивание и поспешные заявления, которые делались той или иной стороной, которая не дожидалась, когда будут реализованы те или иные процедуры, или даже не пыталась запустить те или иные процедуры. Делаются громкие политические заявления, которые дают повод наблюдателям, экспертам и средствам массовой информации усиливать резонанс, расставлять акценты и подавать ситуацию, будто бы уже всё понятно и очевидно.
Организация по запрещению химического оружия функционирует на трёх уровнях: ежегодные Конференции государств-участников, Исполнительный совет и Технический секретариат. Первые два – политические органы управления организацией. Я бы сказала, что конференция, – это как народное вече, а Исполнительный совет, как совет старейшин. Понятное дело, на этом уровне политизация неизбежна, и любая ситуация будет приобретать политическую окраску. По задумке архитекторов конвенции, Технический секретариат должен выполнять рутинные административные функции, а в последнее время мы видим, что он вовлекается в политические игры. Последнее ноябрьское заявление, сделанное от имени Техсекретариата, показывает, что они попытались пройти между струйками: они не имеют никаких оснований делать выводы, но сформулировали заявление таким образом, что это дало возможность средствам массовой информации раскручивать, обострять и расставлять акценты, будто бы всё понятно.
Фёдор Лукьянов: Имеется в виду именно украинское обвинение?
Анастасия Малыгина: Да, это про результаты второй миссии, которая была названа «Визит технической помощи по запросу Украины». На данный момент прошло два таких визита. По итогам второго визита отчёт был уже более политизирован и менее аккуратен и взвешен, чем первый. В ноябрьском заявлении Технический секретариат говорит, что «мы убедились, что все процедуры сбора доказательств были соблюдены». Фактически в своём отчёте эксперты миссии технического визита ОЗХО подтвердили, что в сентябре 2024 г. в украинском окопе взорвалась граната с веществом, которое используется в качестве средства борьбы с беспорядками. Но это заявление было интерпретировано комментаторами как признание того, что ОЗХО считает сведения, переданные Украиной, достоверными. Это и дало возможность продолжать громогласно заявлять, что в целом можно верить украинской стороне. Дьявол, как всегда, в деталях. В отчёте по итогам визита технической помощи говорится о том, что ОЗХО подтверждает соблюдение украинской стороной стандартов при сборе образцов и других доказательств. Но атрибуция экспертами ОЗХО не могла быть проведена и не проводилась. Это совсем другой вид деятельности, на что у сотрудников ОЗХО, осуществивших визит технической помощи, не было мандата. Интерпретируя формулировки отчёта ОЗХО как результаты атрибуции, комментаторы делают необоснованные заявления.
Фёдор Лукьянов: Продолжает ли развиваться наука в сфере работы с отравляющими веществами? Если эти режимы вдруг рассыпятся, можем ли мы ожидать, что вопрос об этих вооружениях вернётся и снова начнётся их гонка?
Анастасия Малыгина: На фоне активного прогресса в области обычных вооружений, с моей точки зрения, резон делать ставку на оружие массового уничтожения отсутствует. Биологическое, токсинное, химическое оружие – это были вещи, с которыми активно заигрывали и экспериментировали в индустриальную эпоху, когда действительно думали, что города можно атаковать с помощью авиабомб, и соседям ничего не будет. Но пандемия 2019–2020 гг. продемонстрировала, что если джинна выпустить из бутылки, то обратно его загнать невозможно, – это касается не только природных катаклизмов, но и экспериментов с биотехнологией.
Средства раннего предупреждения, реагирования, защиты тоже постоянно развиваются. Гонка газа и противогаза началась ещё во времена Первой мировой войны, и сейчас средства защиты, средства раннего предупреждения и дегазации достаточно эффективны. Какой смысл использовать химическое оружие и навлекать на себя гнев и негодование всего окружающего мира? Всё-таки можно говорить о том, что биологическое и химическое оружие стигматизированы. Есть уже какая-то норма, которая никем не ставится под сомнение. С точки зрения стратегической важности этих видов вооружения, я бы не стала говорить о том, что есть резоны инвестировать и рассматривать всерьёз масштабное применение таких видов вооружений.
Для того, чтобы совершенствовать средства защиты, предотвращения и раннего реагирования, их надо тестировать и проверять на эффективность. Это значит, что нужно не только теоретически разрабатывать и моделировать ситуации, откуда может прийти какая угроза и как конкретный сценарий применения боевого отравляющего вещества или биологического агента может выглядеть; но и проводить в лабораторных условиях разного рода исследования и эксперименты для того, чтобы тестировать вакцины, новые средства дегазации или новые антидоты. Поэтому в рамках химической и биологической конвенций в минимальных количествах и в целях развития средств профилактики и защиты государства-участники имеют право вести такие исследования даже сейчас. Это не запрещено, и это делается. Любое разумное государство будет в это инвестировать, и, конечно, в этом плане наука не стоит на месте.
Фёдор Лукьянов: В случаях обострений наша сторона всегда апеллирует к процедурам. Мы всегда отрицаем процедуры. Такое впечатление, что суть вопроса их не интересует, потому что им главное обвинить нас, а нас суть не интересует, потому что главное – отбрехаться. Не сводится ли всё к войне процедур, когда всё остальное не имеет значения? Стигматизация, получается, чисто политическая – если надо, то используем, а потом на процедурном уровне докажем, что этого не было.
Анастасия Малыгина: Я развела бы ваш вопрос на две части. Я не считаю, что когда в ОЗХО Россия апеллировала к процедурам, это была исключительно дипломатическая уловка. Это абсолютно последовательная линия России. Если какое-то международное соглашение разрабатывается, то оно принимается консенсусом, и на берегу договариваются, как существовать и реализовывать то, о чём все вместе договорились. Когда далее наши партнёры начинают заигрывать с процедурами, мы полагаем, что это и есть размывание договорных основ, потому что это и подрывает доверие всех остальных участников к Конвенции, и превращает Конвенцию в инструмент давления и дискриминационный механизм.
Конвенция задумывалась и разрабатывалась в первую очередь для того, чтобы вовлекать в совместные усилия по разоружению и нераспространению, помогать и сотрудничать. Это, скорее, логика протянутой руки помощи, а не кулака, который всё время маячит перед носом у государств-участников. Для того, чтобы защитить этот дух и сущность любого международного многостороннего соглашения в области ограничения и запрещения вооружений, Россия и настаивала на том, что мы на берегу договорились о процедурах и давайте их не подменять новыми порядками.
Например, то, как последовательно Россия вела себя в отношении сирийского кризиса и сирийского химического досье, вызывало уважение и симпатию, и круг наших сторонников среди стран глобального Юга заметно расширился. Тогда западные страны начали делать ровно то же самое. Они поняли, что действительно можно брать какие-то процедурные вещи и, не нарушая правила (например, нагнать на экстренное заседание государств-участников множество тех государств, которое обычно в Гаагу на конференции ОЗХО не ездят), увеличить количество голосующих за их идеи. Сейчас процедурные моменты опять были использованы. В этот раз для того, чтобы Россию выдавить из Исполнительного совета и чтобы Россия потеряла там своё место.
Циничное обращение с нормой – это то, что я наблюдаю. Это некое размывание культуры дипломатии разоружения. Сейчас вопросами химконвенции занимается уже не первое поколение экспертов и дипломатов. Те люди, которые разрабатывали Конвенцию, уже на пенсии. Они хватаются за сердце и за голову каждый раз, когда видят, как вольно обращаются представители той или иной страны с их детищем. Это общая тенденция, я бы не стала здесь навешивать ярлыки только на одну страну.
Всё это следствие того, что большие запасы (тысячи тонн) химического оружия уничтожили, и химическая конвенция, казалось, перешла в режим рутинного технократизированного функционирования. Пропало ощущение, что это что-то хрупкое, что надо аккуратно с этим обращаться и не стоит лишний раз вести себя вольно, потому что режим химконвенции не крепко стоит на ногах. А пока есть ощущение, что химконвенция всегда будет в кармане, что с ней можно уже более пренебрежительно обращаться.
