Российскому комментатору телетрансляции «Евровидения» очень понравилась его собственная шутка о том, что, мол, европейские зрители отдали победу немецкой исполнительнице Лене Майер-Ландрут, потому что за деньгами во время кризиса все обращаются к правительству Федеративной Республики.
Эту мысль он повторил раз пять. Как бы то ни было, к моменту, когда через год следующий фестиваль поп-музыки пройдет в Германии, этой стране придется самоопределиться со своей ролью в Европе. Политико-экономическая ситуация в Европейском союзе объективно выталкивает Берлин на лидирующие позиции, занять которые Германия не готова.
Одним из незыблемых столпов европейской политики после Второй мировой войны являлось стремление держать Германию в «узде», дабы не допустить возрождения ее амбиций. В основе и НАТО, и европейской интеграции лежало стремление взять германское развитие под контроль, превращая ее при этом не в изгоя, а, напротив, в важного партнера. Свою роль, конечно, играл раздел страны, не случайно вопрос о воссоединении, ставший актуальным после падения Берлинской стены, встревожил союзников. Известна фраза Джулио Андреотти, который, говоря о перспективе германского единства, заметил: «Я так люблю Германию, что хотел бы, чтобы их было две». С большим недоверием к идее объединения отнесся Франсуа Миттеран, а Маргарет Тэтчер и вовсе сопротивлялась до последнего.
Удержать искусственное разделение нации было нереально, и вопрос заключался в том, как в новых условиях гарантировать сохранение миролюбивой и неэкспансионистской психологии немцев, выработанной после войны. Решающим был вопрос о членстве единой Германии в НАТО, и речь шла тогда отнюдь не о страхе перед Россией, а об опасениях остальных европейцев, что вне альянсов Германия рано или поздно вернется на путь милитаризма.
Западногерманские лидеры, прежде всего Гельмут Коль, всеми силами доказывали, что и после объединения немцы останутся самыми лояльными европейцами, не претендующими на доминирование. С момента, как ФРГ, восстановившись после войны, стала самой мощной экономикой Европы, ее политическая роль росла. Внутри Европейского сообщества невозможно было принять решение в обход Германии, а вот если Германия и Франция, две опорные страны ЕС, о чем-то договаривались, остальным, в общем-то, оставалось согласиться. Но и Бонн, и Берлин (столицы в разное время) действовали деликатно, стараясь держаться в тени. Этот подход сохранился до сих пор, и Германия предпочла бы оставаться в его рамках. Но изменились обстоятельства.
Во-первых, к началу XXI века встал немыслимый ранее вопрос о том, что немцам хорошо бы играть более заметную роль в военных делах. США понадобилась поддержка союзников в вооруженных акциях на Ближнем Востоке и в Южной Азии. Некоторые американские политики не скрывали раздражения тем, что Германия не хочет воевать, и открыто говорили: немцам пора отдавать долги за все, что Вашингтон для них сделал. Парадокс, ведь нынешняя ситуация – результат успеха американской же политики послевоенных десятилетий по отучению немцев от воинственности. Сегодня это едва ли не самая пацифистская страна мира. Однако появление запроса на германскую военную силу в сочетании с тем, что Германия, пусть и без воодушевления, приняла участие в двух кампаниях – югославской и афганской, свидетельствует о переменах.
Во-вторых, дискуссия об истории, связанная с выходом на политическую арену стран Восточной Европы, помимо конфликта с Россией имела и другой эффект. Восприятие нацизма как абсолютного, ни с чем несравнимого зла в некоторой степени поставлено под вопрос тем, что на одну доску с ним официально ставится сталинизм. Это не означает оправдания гитлеровских преступлений, но клеймо, лежащее на германской нации и обрекающее ее на самоограничение, перестает быть столь же «эксклюзивным», как раньше. К этому надо добавить, что никакая историческая вина не может искупаться бесконечно, рано или поздно она перестает быть фактором текущей политики. На траурной церемонии в Гданьске в память о начале Второй мировой войны канцлер Германии впервые на столь высоком официальном уровне упомянула среди жертв миллионы немцев, изгнанных (по решению держав-победительниц) после 1945 года из Восточной Европы. Раньше это было табу.
Впрочем, два этих обстоятельства – скорее симптомы меняющейся атмосферы, не имеющие прямых последствий. Третий фактор – экономическая ситуация в Евросоюзе – не терпит отлагательств.
В результате греческого кризиса в центре внимания оказались не столько Афины, сколько Берлин, ведь именно Германии предстояло взять на себя основное бремя по финансированию соседа и спасению евро. Федеральное правительство колебалось, вызывая растущее недовольство партнеров по ЕС. Однако выкуп греческих долгов не решает принципиальную проблему – о судьбе европейской модели.
Для Германии, пережившей в ХХ веке две гиперинфляции, устойчивость валюты и бюджетная дисциплина – святыни. Соглашаясь после долгих сомнений на евро, канцлер Коль настаивал на том, что за валютным союзом обязательно должен следовать политический, когда участницы еврозоны станут проводить общую экономическую политику. Но планы более тесной политической интеграции вплоть до федерализации уперлись в неготовность государств жертвовать дальше суверенными функциями. Попытки же добиться соблюдения дисциплины непрямыми способами – Пакт стабильности и роста, устанавливающий допустимые параметры дефицита, долга и инфляции, – не сработали опять же по политическим причинам.
Германия боится превращения Евросоюза в трансфертную организацию, где успешным странам-членам придется на постоянной основе оплачивать счета несостоятельных партнеров. В нынешней конструкции это почти неизбежно – позволить кому-то из участников утонуть значит поставить под угрозу весь проект. Коль скоро политический союз невозможен, выход один – создавать «продвинутое» ядро и «отстающую» периферию с разными правами и обязанностями. То есть «Европу разных скоростей», что не так давно предложил министр финансов Германии Вольфганг Шойбле. Но это пересмотр модели объединения, что требует политической воли. По идее проявить ее должен Берлин как наиболее заинтересованная сторона. Однако попытка Германии заявить о лидерстве и активно продвигать собственные намерения способна возродить у прочих стран все прежние страхи. В ответ на критику в адрес Греции за безответственную финансовую политику немцы получили заявления, что они, мол, еще не расплатились с греками за Вторую мировую. В Польше или Франции, Бельгии или Великобритании такие настроения тоже возможны.
Европе критически не хватает лидерства. Роль мотора всегда принадлежала франко-германскому тандему, но сейчас он в основном работает не на развитие проекта единой Европы, а на себя – чтобы защититься от нестабильности. Германия в силу центрального положения в европейской экономике должна была бы взять на себя инициативу. Для этого требуется появление руководителей, сопоставимых по масштабу самым выдающимся фигурам второй половины ХХ века, которые сочетали в себе реализм, смелость и восприимчивость с новым идеям. Откуда им взяться, пока совершенно неясно.
| «Газета»
