Движение больших пространств || Итоги лектория СВОП
Итоги
Хотите знать больше о глобальной политике?
Подписывайтесь на нашу рассылку
Александр Филиппов

Доктор социологических наук, ординарный профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», заведующий лабораторией «Центр фундаментальной социологии» НИУ ВШЭ.

Александр Вершинин

Кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России ХХ–XXI веков исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, старший научный сотрудник Центра междисциплинарных исследований ИНИОН РАН.

Иван Сафранчук

Профессор кафедры международных отношений и внешней политики России, директор Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО МИД России.

Фёдор Лукьянов

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года. Директор по научной работе Международного дискуссионного клуба «Валдай». Профессор-исследователь Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». 

AUTHOR IDs

SPIN RSCI: 4139-3941
ORCID: 0000-0003-1364-4094
ResearcherID: N-3527-2016
Scopus AuthorID: 24481505000

Контакты

Тел. +7 (495) 980-7353
editor@globalaffairs.ru

Лекторий СВОП

23 января в Москве состоялся первый в 2025 г. Лекторий СВОП. О динамике международного развития, материальной связанности и идейной разобщённости мира, не всегда несовпадающих границах государства и гражданской общины и будущем глобализации Фёдор Лукьянов поговорил с гостями Александром ФилипповымАлександром Вершининым и Иваном Сафранчуком.

Фёдор Лукьянов: Всё сейчас крутится вокруг яркой и неутомимой фигуры Дональда Трампа, который за короткое время снискал славу главного «поставщика впечатлений», но не он стал причиной кардинальных международных сдвигов. Всё началось гораздо раньше и обстоит гораздо сложнее, поэтому первую дискуссию 2025 г. мы решили посвятить поиску ответа на вопрос, куда мы движемся и движемся ли вообще, насколько мы понимаем то, что сейчас происходит.

Предлагаю спросить об этом Александра Фридриховича Филиппова. Выражаясь непрофессионально и по-дилетантски, я бы сказал, что мы наблюдаем то, о чём писал в своих трудах Карл Шмитт – большие пространства пришли в движение. Любое изменение государственных границ, которое ещё вчера казалось невозможным, нарушающим международное право, сегодня воспринимается как нечто вероятное, реальное на практике. Можно ли действительно считать, что большие пространства, в которых мы живём, задвигались?

Александр Филиппов: Пространства действительно пришли в движение, но говорить об этом надо осторожно. Один неверный шаг – и мы окажемся в объятиях геополитики в плохом смысле, когда предполагается, что большие фрагменты земной поверхности обладают собственной каузальной мощью и динамикой. Рассуждать подобным образом не очень продуктивно, но то, что границы сдвигаются людьми, причём иногда помимо их прямых намерений, хорошо известно. Просто изучать пусть и непреднамеренные и неожиданные, но именно результаты человеческого поведения – это одно, а движения якобы самого пространства – это другое.

Государственная граница, на первый взгляд, представляется чем-то само собой разумеющимся, но на самом деле она не всегда и не для всех такова. Мы видим, что в наши дни границы разных стран всё больше становятся спорным феноменом, по поводу них ведётся борьба. Мы прожили четверть века с установкой, а точнее – с привычкой, что границы незыблемы, а теперь, когда установка подвергается сомнению, это становится источником фрустрации.

Я говорю не только о границах России, про которые мы сейчас точно не можем сказать, где они пролегают сегодня и тем более – где они будут завтра. Посмотрим на новейшие сообщения про США. Внешнеполитический курс, который предлагает Трамп, может быть назван и имперским, и империалистическим, но за ним стоит идея внутренней консолидации того социально-политического образования, которое известно нам как США. Где границы этой страны? Сегодня, кажется, это всё ещё известно, а завтра она может прирасти территориями. И здесь я вижу проблему.

Да, сильное государство может захватывать территории и диктовать свою волю на определённом пространстве, но быть сильным имперским центром в таком виде оно не может. Империалистическая политика – это не только политика силы, это еще политика определенного проекта.

Приращение территории – это государственная политика, но империи не просто приращивают территории, они организуют большое пространство вокруг, и вот здесь имперская политика может оказаться жертвой государственно-империалистической.

Далеко смотрящими в этом смысле были американские глобалисты, но мы видим, что с ними произошло. Имперский проект США вступил в противоречие с внутренними закономерностями, с тем, как устроено государство, на какой базе внутренней солидарности оно строится. Можно сказать, что нынешний государственный империализм Трампа – это объективно необходимый ответ на то напряжение, которое вызвал внутри страны имперский глобализм. Но вряд ли они сами ставят вопрос в таких терминах. Как объективная необходимость пробивает дорогу в головы умных, образованных людей и как они принимают те решения, которые через два или три десятилетия будут объясняться объективной необходимостью? У меня нет ответа на этот вопрос. Возможно ли, чтобы объективные параметры существования мир-системы с имперским центром, в котором совершенно противоречивая повестка, каким-то образом определяли политику тех, с кем мы будем иметь дело? Я не понимаю, как это возможно.

Здесь и сейчас: дышащие границы 2022-го || Итоги Лектория СВОП
Александр Филиппов, Александр Ломанов, Фёдор Лукьянов
19 декабря 2022 г. в Москве состоялся заключительный в этом году Лекторий СВОП. Об актуальных понятиях применительно к сегодняшней России – войне, мобилизации, империи, колониализме и взаимозависимости – и о том, какими новыми смыслами они наполнились в новых международных условиях, Фёдор Лукьянов поговорил с Александром Ломановым и Александром Филипповым. Публикуем для вас краткие итоги встречи.
Подробнее

Фёдор Лукьянов: Да, амбиции США никуда не делись. Глобалисты или, если хотите, глобальные империалисты, считали, что США управляют миром, определяют правила игры. Трамп подобное отвергает – и американцы действительно устали от подобного «бремени» – но всё же ни о каком изоляционизме речи быть не может. Гегемония теперь проявляется по-другому – ответственность, подобную той, что была, США брать не хотят, но сохраняют за собой право продвигать свои интересы в любой точке мира. Я прав?

Иван Сафранчук: Динамика международного развития, о которой вы сказали с некоторой опаской, воспринимается мной без опаски, но и без оптимизма. С моей точки зрения, сейчас происходит высвобождение той самой настоящей Истории. Все мы знакомы с интеллектуальным наследием Фукуямы, согласно которому конец истории означал остановку мирового развития. Фукуяма опирался на гегелевское понимание исторического процесса. Поскольку западному тезису не противопоставляется антитезис, исторический процесс прекращается, наступает конец прогресса. Постепенно маховик истории снова раскрутился. Каждый новый антитезис несёт в себе что-то ранее не известное в отличие от тезиса, который всегда содержит в себе что-то из предыдущего тезиса и антитезиса.

В XX веке мы привыкли к поиску констант, неких закономерностей, которыми бы могло всё объясняться. Отчасти это связано с тем, как мы в социальных науках преодолеваем известные гносеологические проблемы. За счёт чего можно достичь точности? За счёт универсальных теорий. Благодаря постоянному подтверждению теории, повторению закономерности создаётся определённая система координат, за пределы которой выходить нельзя. Но исторический процесс – это всегда выход за рамки известного. Наступление новых эпох с новыми политическими и экономическими укладами возможно только при сломе существующих границ восприятия реальности. Трамп в этом смысле помогает привести в движение уже упомянутый маховик истории, выйти за пределы привычного.

История к концу XX века виделась объезженным конём – она укрощена, ей можно управлять, но на самом деле История подобна дикому мустангу.

Я смотрю с интересом на то, в какую сторону этот мустанг поворачивает. Ситуация довольно необычная – при высоком уровне материальной связанности мира, когда страны и народы не имеют возможности отгородиться друг от друга в физическом плане, нарастает идейная разобщённость. Долгое время два процесса, когда, с одной стороны, мир становится меньше, а, с другой стороны, укрепляется идейная общность, шли параллельно. Так было и в колониальную эпоху, и в период мировых войн, и во время деколонизации. В XX веке шёл спор о том, какие идеи должны объединить мир – коммунистические или капиталистические, – но в начале XXI века формирование общемировых истин прервалось. Процесс создания идейной связанности мира затормозился и пошёл вспять, а процесс материальной связанности шёл, не прерываясь. Да, темпы нарастания материальной связанности снизились, но физическая деглобализация имеет ограниченное проявление. Получилось так, что слишком разные оказались слишком близко друг к другу – для такого высокого уровня материальной связанности, какой установился сейчас, мы оказались слишком разобщёнными в идейном плане.

Все экономические модели завязаны на мировой торговле и заточены на мировое разделение труда. К этому добавим ещё кое-что – крупные государства, цивилизации пытаются развить свою самость и обособиться от других, определить, в чём они не похожи на остальных. При этом внутри всех крупных обществ – российского, американского, индийского, китайского – нащупывание общего проходит крайне затруднённо, потому что крупные общества сами по себе негомогенны. Попытка обретения самости и представления на мировой арене как гомогенной общности наталкивается на препятствие – гомогенное снаружи гомогенным внутри не является. Борьба между глобалистами и антиглобалистами сводится к решению социальных дилемм внутри крупных обществ. Новый виток истории необходимо осмысливать, но, к сожалению, ни одна из западных классических школ международных отношений не может дать никаких стоящих рекомендаций. Советы реалистов и либералов попросту неприемлемы. Реалисты говорят о деглобализации – раз идейная гетерогенность нарастает, а материальная связанность слишком большая, нужно разрывать материальные связи. Подобный исход никого не устроит, поскольку развитие экономики неэффективно в пределах государственных границ, нужны внешние связи. Либералы же, наоборот, предлагают перезапустить идейную универсализацию взамен на пользование благами глобализации. Интеллектуальные поиски идут и у нас, и на Западе, но готовых рецептов, как преодолеть противоречие между идейным и материальным, по-прежнему нет.

Фёдор Лукьянов: Да, действительно, глобализация не сдаётся, предпринимаются усилия для того, чтобы разорвать эту ткань, но это не так просто. Полагаю, те самые поводья, которые, на наш взгляд, должны помогать управлять историей-мустангом – это стратегии. Имеют ли вообще какие-либо стратегии сейчас смысл?

Александр Вершинин: Мне как историку приходится непросто, в попытках провести параллели между происходящим сегодня и событиями прошлого приходится погружаться далеко и глубоко в историю, а так очень легко сбиться с пути. Тем не менее мне удалось выделить три вещи, которые, объединяясь, становятся источником вдохновения для стратегий – пространство, время и сила. Если они сосредотачиваются в руках государства, у государства появляется инструмент для стратегического акта, совершения некой деятельности.

Сегодня сместилось всё. Трансформировалось пространство, стало непонятно, где начинаются и заканчиваются государственные границы. Что-то происходит со временем – повсеместно просыпается интерес к прошлому. Опять же, большой вопрос, к самому ли прошлому или к его трактовкам. Понятие силы тоже обретает новые смыслы.

Если искать аналогии в прошлом, нечто подобное происходило в конце XIX века. Произошло переоткрытие пространства как сферы деятельности акторов, мир съёжился или расширился – тут уж как посмотреть, – появились новые силы, которые раньше в пространстве отсутствовали. В XIX столетии мир связали воедино железные дороги. Оказалось, что пространство можно осваивать и даже изменять, мир существует не только на карте. Серьёзно изменилось и восприятие времени. Прошлое как некий источник опыта делигитимировалось, будущее стало приближаться благодаря развитию техники, а настоящее – восприниматься как темпоральный регистр, в котором мы существуем. Капитализм дал государству силу, с которой государства сначала не знали, как обращаться.

Сегодня капитализм стал ещё более сильным, время, пространство и сила начали сталкиваться, а мы пришли к непониманию, как управлять этим миром, уже не таким доступным и ясным, каким он был раньше.

Весь XX век проблема управления миром не стояла столь остро; мир стал подвластен человеку, миру, обществу. Я занимаюсь межвоенной эпохой и нахожу очень много перекличек между 1930-ми гг. и сегодняшним днём. И тогда, и сейчас происходит утрата общего языка и способности искать компромиссы, утрачиваются общие представления о мире и общие ценности. Так же, как Россия сегодня, в 1930-х гг. СССР при Сталине не мог найти общего языка с Западом, потому что стороны по-разному смотрели на войну и мир, на политику, на коммуникации. После Второй мировой войны эта проблема не была решена структурно, однако обе стороны признали самость друг друга, отказались от взаимного силового воздействия. В 1989 г. альтернативное западному видение исчезло.

Теперь мы вновь вернулись в эпоху после Первой мировой войны с её непониманием, как говорить с оппонентом, что происходит с пространством, как быть с инфляцией силы и как управлять миром. Полагаю, возможны два варианта развития событий – либо мы закончим, как в 1939 г., либо снова разойдёмся по двум лагерям, как в 1945 году. Конечно, второй вариант предпочтительнее во всех отношениях.

Фёдор Лукьянов: Я недавно брал интервью у Кристофера Колдуэлла, который высказал интересную идею о том, что эпохе Трампа ближе всего эпоха американских популистских политиков, пришедших к власти после Гражданской войны. Тогда как раз шло активное освоение пространства благодаря строительству сети железных дорог усилиями промышленных магнатов. Что-то подобное происходит и сейчас, только новое пространство, требующее освоения, находится в киберизмерении. Получается, законы освоения пространства не зависят от характера пространства?

Александр Филиппов: Давайте порассуждаем о том, что такое государство как пространственная величина. У государства есть определённые территориальные границы, внутри которых живут не люди вообще, а гражданская община – граждане, (в наши дни и по большей части) собственным волеизъявлением избирающие государственную власть, которая впоследствии будет проводить внешнюю политику.

В эпоху существования классических европейских государств их главы не обременяли себя представлениями людей о желаемом. В тот период не было легитимирующей власть гражданской общины. Правители договаривались между собой, меняли границы, династии могли быть представлены в нескольких государствах (самый показательный случай – Габсбурги). Сейчас мы живём в совершенно иной ситуации, поэтому, когда изменяются границы государства, изменяются и границы, то есть состав гражданской общины. Трамп, говоря о намерении остановить миграционные потоки и депортировать незаконно въехавших, рассуждает не просто о каких-то насущных делах, а о принципе определения гражданской общины, которая формируется в том числе благодаря притоку людей со стороны. Это сначала они нелегальные и бесправные. Но время проходит, и статус меняется, что хорошо видно на примере европейских государств, особенно Германии с её некогда одной из самых ригидных в отношении состава общин. Эти люди, привозя с собой свой язык и свои обычаи, меняют параметры внутренней и внешней политики страны, и в перспективе, даже глядя на нелегалов, президент понимает, что при выборе курса должен будет (он сам или те, кто придёт за ним) ориентироваться на то, что волнует изменившееся население.

Бывает и по-другому. В том же Европейском союзе есть известное всем внутреннее напряжение, поскольку многие стратегические решения принимаются в Брюсселе. При этом в Европе нет такой единой гражданской общины, как «европейцы». Интеграция принимающих решение сил есть, а гражданской общины нет. Внутреннее напряжение локализуется на месте прежних государств, потому что в прежних государственных границах как раз и заключена гражданская община с её внутренними закономерностями, представлениями об истории, справедливости, желаемом будущем. И с противоречивой внутренней динамикой тоже. При этом эта гражданская община часто лишена возможности влиять на большие вещи, которые происходят на уровне европейской империи. А как быть с пространством виртуальным? Его часто упоминали, говоря о глобализации. Глобализация означает единый, связанный воедино мир. Но единый мир, разобщить который невозможно и у которого нет границ, образован мгновенной связью, возникающей благодаря современным благам – телефону, радио, Интернету. Это неполное, своеобразное единство. Примечательно, что при этом к перемещению материальных тел остаются те же требования, что и раньше. Мысль летит, минуя всякие границы, а тело остаётся на месте.

Денежный перевод и перевоз мешка денег через границу – не одно и то же.

В киберпространстве люди собираются в общины, образуя общности с высокой степенью гомогенности. Здесь, в виртуальном пространстве, варится своё варево, генерируются идеи, неподконтрольные большим нарративам. Без вступления в новую кибернетическую эру ничего этого не было бы. Но это ещё не то же самое, что община в старом смысле.

Фёдор Лукьянов: В 1960–1970-е гг. популярным было увлечение научной фантастикой. При этом практически всё, о чём писали научные фантасты, или уже реализовали, или поняли, как реализовать, кроме одного – как раз телепортации. Иван Алексеевич, после первой победы Трампа вы писали о том, что приход Трампа является всего-навсего небольшой «коррекцией» американского политического развития, после него всё вернётся. Сейчас возникает ощущение, что «коррекция» с нами надолго.

Образованность как водораздел
Иван Сафранчук
При всей значимости победы Трампа рано говорить о том, что долгосрочный либеральный тренд сломлен. Пока появилась основа для консервативной коррекции, может быть, глубокой и относительно длительной, но не для полной смены направления.
Подробнее

Иван Сафранчук: Я немного поправлю – если бы американская либеральная общественность использовала время после избрания Трампа, чтобы пересмотреть собственные взгляды на мир и американское общество, президентство Трампа было бы исключительно коррекцией. Но раз либералы продолжили говорить о том, что всё делали правильно, а Трамп является лишь исторической случайностью, их поражение было неизбежно. Да, оно случилось не сразу, через выборы, но оно случилось.

Для глобалистов Трамп в Белом доме должен был стать поводом задуматься, но они не задумались, не восприняли победу Трампа как симптом своей неправоты. Тезис отказался сотрудничать с Антитезисом. При этом примечательно, что демократы многое из трамповской повестки первого срока приняли, например, идею America First, санкционные войны, антикитайскую линию. При этом не стоит забывать, что деглобализм присутствовал в повестке демократов в 1980–1990-е гг., потом его несколько отодвинул на второй план Клинтон, разрекламировав НАФТА и убедив американских рабочих, что глобализация – это благо. Теперь демократы всё-таки стали некоторые идеи деглобализма перенимать у Трампа. Не совсем понятно, как столь разным мировым игрокам жить в условиях всеобщей связанности.

Пандемия продемонстрировала, что глобализация может быть разной – например, пока неодушевлённые предметы передвигаются, люди могут оставаться дома и активничать в киберпространстве. В таком случае, если бы люди продолжили оставаться на месте, многие политические и социальные проблемы были бы сняты. Но люди хотят перемещаться, и после устранения пандемийных ограничений они вновь начали ездить.

Невозможность свободно перемещаться для людей – лишь один вариант напряжённости. Ещё одним, опять же, является гетерогенность внутри крупных элементов. Если крупные элементы настолько уверены в себе, что не рассматривают вариант отгораживания от мира, возникает вопрос, что происходит внутри этих больших игроков. Границы гражданских общин действительно не совпадают с границами государств. Современные технологии этому способствуют. Если руководители крупных мировых игроков придерживаются определённых концепций, эти концепции могут не находить отклик у значительной части общества. Общество свыкается с идеями, продвигаемыми государством, но, когда возникает необходимость вкладываться в их реализацию, общество, как правило, становится ненадёжным союзником. Подобное происходит повсеместно. Крупные игроки обретают самость на мировой арене, но внутри остаются гетерогенными. Искать общий знаменатель очень непросто – тут могут возникать самые разные противоречия, например, между идентичностью и территорией, между идентичностью и историей. Больших социологических идей, как общества будут строить себя изнутри, у нас нет. Правительства могут быть склонны идти по репрессивному пути, фактически ставя общество на грань гражданской войны. Я думаю, если бы на прошедших выборах в США победили демократы, они бы готовили новую Реконструкцию, как в годы после Гражданской войны, когда северяне искоренили южный социально-политический уклад. Демократы не хотели бы, чтобы избиратели Трампа смогли передать следующим поколениям свои идеи. Трамп тоже хочет провести свою Реконструкцию, достигнуть гомогенности внутри американского общества.

Фёдор Лукьянов: Исторически война никогда не была большой радостью для воюющих держав, но она была решением накопившихся противоречий. Когда возникала спорная ситуация, шли воевать, и победитель получал то, в чём был заинтересован. Сегодня так не работает, складывается впечатление, что функция войны как ключа к разрешению противоречий изменилась. На эту мысль меня наводят события на Ближнем Востоке – Трамп оказал давление на Нетаньяху, было достигнуто соглашение, но в регионе ничего не изменилось, ни одна проблема не была решена. Что такое война в современных условиях?

Александр Вершинин: Война часто представляется как самый простой способ решить проблемы. После окончания Первой мировой войны казалось, что ничего подобного больше происходить не будет, все силы были брошены на избежание кровопролития любой ценой. Через некоторое время началась новая мировая война. При этом Западу тогда хватило пять лет для того, чтобы снова вооружиться. Представление о войне как о чём-то страшном и опасном укоренено в памяти старшего поколения. Люди, которые приходят к власти сегодня, подвержены искушению вести войны, и здесь мы оказываемся скорее в сфере стратегии, а не политики, потому что стратегия – это как раз про конфликты.

Год войн и выборов || Итоги Лектория СВОП
Борис Капустин, Александр Ломанов, Евгений Кузнецов
18 декабря 2024 г. в Москве состоялся Лекторий СВОП. О роли американских венчурных инвесторов в большой политике, борьбе за глобальную гегемонию, демократии без народа, регуляторной смелости Китая и создании им глобальных индустрий Фёдор Лукьянов поговорил с Борисом Капустиным, Александром Ломановым и Евгением Кузнецовым.
Подробнее