Двадцать лет назад, 15 января 1991 года, истек срок ультиматума, предъявленного Саддаму Хусейну Советом Безопасности ООН. Через два дня многонациональная коалиция под предводительством Соединенных Штатов начала операцию «Буря в пустыне», целью которой было освобождение Кувейта, оккупированного иракскими войсками в августе 1990 года. 24 февраля началось сухопутное вторжение, спустя неделю Багдад капитулировал.
Хотя непосредственной причиной «Бури» стали взаимоотношения Ирака и Кувейта, операция примечательна во многих отношениях, и ее значение выходит далеко за рамки очередного столкновения на Ближнем Востоке. Она должна была стать прообразом нового мирового порядка, о котором по окончании идеологической конфронтации рассуждали и президент СССР Михаил Горбачев, и президент США Джордж Буш-старший.
Впервые две сверхдержавы не заняли привычные места по разные стороны баррикад регионального конфликта, а объединили усилия, чтобы совместно наказать агрессора. Правда, смысл происходящего Москва и Вашингтон, видимо, трактовали уже по-разному, как и само понятие «нового мирового порядка».
Горбачеву представлялся всемирный кондоминиум, главными пайщиками которого будут Советский Союз и Соединенные Штаты, обладающие равными правами голоса. Буш же еще не произнес свою историческую фразу «С Божьей помощью Америка выиграла «холодную войну» (это произойдет еще через год), но сомнений в том, что у пирамиды наступающего мироустройства будет лишь одна вершина, у него не было.
Вопреки ожиданиям двадцатилетней давности роль военной силы в международных отношениях только возросла.
Символично: чтобы подвести черту под «холодной войной», понадобилась война горячая. Предполагалось, это будет «война, чтобы покончить со всеми войнами», но на деле «Буря в пустыне» положила начало череде конфликтов разного масштаба с участием великих держав – Босния, Югославия, Афганистан, снова Ирак, Грузия… Их смысл и содержание различны, но очевидна общая тенденция: вопреки ожиданиям двадцатилетней давности роль военной силы в международных отношениях только возросла.
«Буря в пустыне» была и первым опытом бесконтактной высокотехнологичной войны, которая, как опять-таки предполагалось, станет основным типом боевых действий по мере снижения значимости ядерного сдерживания. На деле все получилось иначе.
«Большая» ядерная конфронтация, определявшая логику мировой политики вплоть до конца 1980-х, действительно свелась к политическим маневрам России и США, малоинтересным остальному миру. Зато ядерное оружие постепенно превращается в оружие слабых, тех самых, на кого собирались воздействовать бесконтактно.
Вторая война в Ираке, когда Джордж Буш-младший под предлогом борьбы с распространением оружия массового уничтожения закончил дело, не доведенное до конца его отцом, доказала многим лишь одно: только реальное обладание ядерным оружием (а не изощренный блеф, которым зачем-то занимался Саддам Хусейн) гарантирует от «смены режима». Как показывает пример Северной Кореи, связываться с «отмороженными», имеющими в своем распоряжении нечто ядерное, не хочет даже самая могучая страна мира. В то же время «война нового поколения» на базе суперсовременных технологий бессильна перед лицом классической партизанской тактики в Ираке (Буш-старший был не так уж неправ, не желая распространять сухопутную операцию на иракскую территорию) и особенно в Афганистане.
Если первая война в Заливе казалась предвестницей нового устойчивого миропорядка, то символом того, что он не состоялся, стала даже не вторая иракская (она просто показала пагубность самонадеянности и ограниченность возможностей одной, пусть даже самой сильной, страны), а афганская кампания.
Контртеррористическая операция в Афганистане начиналась не менее внушительно, чем «Буря в пустыне»: санкция Совбеза ООН, единение большинства стран мира, в том числе и тех, которые обычно находятся в разных лагерях, цель, разделяемая практически всеми. Однако в 1991 году была конкретная задача — освобождение Кувейта, решение которой знаменовало собой победу. В чем заключается победа в Афганистане — неясно до сих пор. Военный успех достигнут еще осенью 2001 года, когда режим талибов изгнали из Кабула. Политический, когда-то обозначенный как строительство в Афганистане современного демократического государства, нереален. Правда, при Обаме амбиции резко снизились: сейчас говорят о построении какой-нибудь устойчивой власти, хотя непонятно, насколько возможно и это.
Новый мировой порядок, как его на заре 1990-х понимал Вашингтон, предполагал «добродетельное доминирование» Соединенных Штатов, которые при посильной помощи других стран и с опорой на «глобального полицейского» НАТО обеспечивают безопасность и спокойствие — для себя и для других. После 11 сентября 2001 года Америка впервые заговорила о себе как о всемирной империи — на эту тему было выпущено немало книг и проведено множество дискуссий. Для нации, которая формировалась на антиимперском пафосе, это звучало странно, но американцам не свойственно уклоняться от вызовов, тем более если мировая ситуация выталкивает на роль гегемона за отсутствием других претендентов или противовесов.
В результате возникла парадоксальная и тупиковая ситуация. Америка ведет в Афганистане достаточно типичную колониальную войну, при этом она так и не стала глобальной империей (не хватило сил), так что смысл боевых действий за захолустную и хронически нестабильную окраину непонятен. НАТО явно не соответствует функции мирового полицейского. Европейские союзники не чают, как выйти из этой бесконечной войны, и тот факт, что в отличие от второй иракской она стопроцентно легитимна, только осложняет ситуацию: неудобно отказываться от международных обязательств.
Был ли возможен новый мировой порядок, если бы Советский Союз уцелел и международная система, стоявшая до того на двух ногах, не лишилась второй опоры? Маловероятно. Даже обновленный демократический СССР, если бы таковой появился, оставался бы огромной державой с собственными интересами, которые неизбежно вступали бы в противоречие с интересами Соединенных Штатов.
Борьба за первенство все равно развернулась бы, уже не на идеологической, а на геополитической, то есть более традиционной, основе. Впрочем, это поддержало бы баланс международной системы. События развивались бы иначе, чем это происходило последние 20 лет, когда сменяющие друг друга концепты однополярного, многополярного и даже «бесполярного» мира лишь пытаются вдогонку описывать происходящие хаотические изменения.
