Россия в глобальной политике

В декабре 1998 г., набрав более 56 процентов голосов на президентских выборах, главой Боливарианской Республики Венесуэла стал Уго Рафаэль Чавес Фриас. Это был первый случай, когда к власти в Венесуэле пришёл политик, не принадлежащий к традиционным партиям, участвовавшим в так называемом «пакте о фиксированной точке», заключённом в 1958 г., согласно которому у власти попеременно находились две буржуазные формации.

Подготовительным этапом к появлению чавизма[1] стало народное восстание против монетаристских мер президента страны Карлоса Андреса Переса, ведущего активные переговоры с МВФ и крупными международными банками о широкой корректировке, состоявшей в 100-процентной девальвации национальной валюты, удвоении стоимости всевозможных тарифов и отпуска цен в «свободное плавание».

Основанная на рекомендациях Вашингтонского консенсуса «перестройка», задуманная венесуэльским правительством в 1989 г., привела к росту безработицы и бедности, вызвав народное недовольство, известное как «Крушение Каракаса» (“El caracazo”). “El caracazo” стало началом конца режима венесуэльской «демократии»: народные протесты в 1992 г. поддержала армия (ограничившись тем, что заявила о своей националистической направленности, выдвинув расплывчатый лозунг «против коррупции»), но безуспешно, так как буржуазный национализм и даже почти все левые (включая кубинское руководство) выступили в защиту венесуэльского правительства. Между тем падение мировых цен на нефть, а также масштаб коррупции ухудшили финансовое состояние страны и привели главу государства в сферу уголовного судопроизводства: 20 мая 1993 г. Верховный суд страны признал выдвинутые против него обвинения обоснованными и Сенат лишил его иммунитета. Преемником (временно исполняющим обязанности главы государства) стал член его собственной партии «Демократическое действие» (“Acción Democrática”) Октавио Лепаж, которого должен был сменить Рафаэль Кальдера, возглавляющий христианских демократов и стремившийся к власти через движение «Конвергенция» (“Convergencia”). Став в 1994 г. президентом страны, он начал реализовывать план жёсткой экономики, реформировать налоговую систему и продвигать программу под названием Повестка дня Венесуэлы» (“Agenda Venezuela”), параллельно осуществляя наступление на массы, что в условиях падения мировых цен на нефть привело к его поражению на выборах в 1998 г., которые выиграл Уго Чавес, получивший в союзники парламентское большинство. Таким образом был прерван политический цикл, начавшийся в 1958 г., в ходе которого у власти попеременно находились либо правоцентристская политическая партия «КОПЕЙ – Народная партия» (“Copei-Partido Popular”), либо левоцентристская «Демократическое действие» (“Acción Democrática”).

Ведя агитацию против коррупции перед народными массами, новый национальный лидер одновременно налаживал конструктивный диалог с бизнес-сообществом, обещая соблюдать соглашения с национальным и международным частным капиталом, не покушаться на частную собственность, выплачивать внешний долг и быть открытым для инвестиций в нефтедобывающий сектор страны. Его видение управления экономикой предполагало сценарий, при котором нефть оставалась исключительной составляющей венесуэльской экономики, поэтому новая революционная администрация не пошла по пути национализации сектора (что было основным лозунгом венесуэльских националистов с 1930 по 1960 г.), а, наоборот, увеличила долю частного капитала в нём до 50 процентов. Справедливо отметить, что это было сделано на фоне падения цены на нефть, и которое стало решающим фактором в складывающейся внутри политической ситуации. Падение мировых цен на нефть толкало Венесуэлу к рецессии, а давление со стороны производственных секторов требовало девальвации национальной валюты, что, в свою очередь, могло привести к конфликту с поддерживавшими власть массами. Чтобы смягчить последствия для валютных доходов, правительством были заключены соглашения с крупными международными нефтяными конгломератами. Кроме того, ситуацию спасло то, что ОПЕК приняла решение повысить цену барреля сырой нефти на 100 процентов. Это позволило Венесуэле увеличить свои валютные поступления на 25 процентов, даже несмотря на снижение производительности на 9 процентов.

На основе мандата, выданного Уго Чавесу жителями страны, он воспользовался дискредитацией институтов (особенно судебной и законодательной власти), чтобы созвать Учредительное собрание, которое объявило чрезвычайное экономическое положение и предоставило более широкие полномочия республиканскому правительству. Для этого необходимо было тщательно регламентировать народное движение, лишить его всяких следов самостоятельности и заставить служить базой для поддержки правительственных резолюций: например, предпринимались шаги, чтобы ликвидировать сложившуюся к тому времени профсоюзную бюрократию, попытавшись создать новую, вводя более гибкие правила в сфере трудовых отношений с целью установления всё более высоких норм выработки. На помощь в этом вопросе пришли валютные поступления от экспорта нефти, позволив исполнительной власти проводить политику социальной помощи в области образования и здравоохранения через организацию так называемых миссий. Это давало временную политическую передышку – пока мировые цены на нефть оставались на прежнем уровне. Решив одну задачу, венесуэльское правительство осенью 2001 г. объявило о проведении аграрной реформы, цель которой заключалась в передаче 60 процентов земель (которыми владел 1 процент населения) наиболее обездоленным слоям общества. Однако против этой инициативы упорно выступали федерация предпринимателей (Federación de Cámaras y Asociaciones de Comercio y Producción de Venezuela – FEDECAMARAS) и церковь, и в итоге венесуэльская администрация поддалась давлению крупных землевладельцев, блокируя действия крестьянских организаций. Эта неудача заставила правительство Боливарианской Республики посмотреть в другую сторону: в стране был введён налог на народное потребление, сокращение государственных расходов и произошла девальвация национальной валюты на 30 процентов, что привело к росту инфляции, которая незамедлительно сказалась на покупательной способности граждан. В ответ была разработана политика локаутов, которую продвигали с конца 2002 г. по начало 2003 г. FEDECAMARAS и администрация государственной нефтегазовой компании PDVSA (“Petróleos de Venezuela, Sociedad Anonima”), которых поддерживала национальная гвардия. Столкнувшись с «саботажем» глава государства уволил топ-менеджмент нефтегазового монополиста, назначив на образовавшиеся вакантные места новую команду, придерживающуюся более националистических взглядов, несмотря на то, что эта кадровая перестановка мобилизовала массы среднего класса на защиту «несправедливо уволенных специалистов».

Кульминацией этих событий стал государственный переворот, произошедший 11 апреля 2002 г., который завершился отстранением Уго Чавеса от власти и его арестом. Полномочия президента страны принял на себя руководитель FEDECAMARAS Педро Кармона, который распустил национальную Ассамблею и Верховный суд, отстранив от должности легитимно избранных мэров и губернаторов (в обоснование своих «полномочий» он перед камерами продемонстрировал жителям страны подписанное арестованным национальным лидером заявление об отставке с поста президента Венесуэлы). Интересно, что на сторону «путчистов» встала лишь небольшая часть национальной гвардии, в то время как большая часть вооружённых сил предпочла держать дистанцию от набирающих темп событий. А они развивались очень динамично: узнав об аресте национального лидера, на его защиту выступили жители рабочих и «маргинальных» кварталов венесуэльской столицы, которых в стремлении освободить президента Боливарианской Республики поддержала парашютно-десантная бригада «Маракай»; всего в протестах участвовало более 200 тысяч человек – им удалось окружить Дворец Мирафлорес[2] и освободить избранного главу государства, который вновь занял высший государственный пост. Казалось, что в отношении «путчистов» должны были бы последовать репрессии, но, обращаясь к народу страны, Уго Чавес призвал к «национальному диалогу» и попросил демонстрантов разойтись по домам. Его ответ на эти события последовал позже – в форме экспроприации ряда частных компаний в «общественных интересах», собственниками которых являлись участники заговора; при этом была создана модель, при которой «национальное развитие» полученных активов осуществлялось на основе совместного управления, где 51 процент принадлежал государству, а 49 процентов – трудовому коллективу (но рабочие должны были оплачивать свою долю участия процентом от объёма производства, что снижало их мизерную зарплату). Таким образом, под лозунгом «общественных интересов» президент Венесуэлы (как и его аргентинский коллега Нестор Киршнер, а также Луис Инасиу Лула да Силва в Бразилии) стремился создать и укрепить национальную буржуазию и делал он это ценой усиления эксплуатации трудового народа.

Эта политика была далека от того, что Уго Чавес позже провозгласил «социализмом XXI века». В стране была создана новая схема взаимоотношений с финансовым капиталом на основе концессий, где главную роль играл иностранный капитал. Центральным вопросом оставался аграрный, но ни у традиционных буржуазных партий, представляющих земельную олигархию, ни у правительства страны не было решения этой проблемы, а вместе с ней и продовольственного вопроса. До сих пор в Венесуэле 75 процентов земли находится в собственности 5 процентов граждан страны; при этом в сельской местности проживает около 14 процентов всего населения, хотя Венесуэла располагает огромными площадями, пригодными для земледелия и животноводства. В результате 70 процентов потребляемого в Венесуэле продовольствия импортируется, что отражается на его стоимости. В 2005 году правительство страны повторно решило провести аграрную реформу путём экспроприации непродуктивных участков площадью более 5 тысяч гектаров, рассчитывая, что их владельцы не смогут предъявить документы о праве собственности, но опять неудачно – это способствовало появлению чёрного рынка, что вело к росту национальной валюты и инфляции.

«Социализм XXI века» в Венесуэле был не более чем словами, прикрывающими нечто далёкое от социализма. Доказательством снисходительного отношения к крупному бизнесу стала «национализация» двух компаний, одна из которых является провайдером телефонной связи и интернета (Compañía de Teléfonos de Venezuela), а вторая отвечает за производство и распределение электроэнергии (Compañía de Electricidad de Caracas). Это повлекло за собой обвал фондового рынка. Собственникам активов были выплачены компенсации со стороны венесуэльского государства, что вызвало бурный рост цен на их акции – национализация происходила в основном из-за необходимости спасти сектора, находящиеся в кризисе. Строго говоря, как таковой приватизации не было, а была лишь покупка властями 28,51 процента акций у американской телекоммуникационной компании Verizon. Нечто подобное произошло и с «национализацией» Банка Венесуэлы в 2008 г., акции которого принадлежали испанскому капиталу, что было положительно воспринято испанским правительством – фактически это было спасение Венесуэлой обанкротившегося предприятия, вызванное кризисом в сфере недвижимости, который переживала Испания и который имел международный характер. Иной результат был достигнут в рамках «национализации» нефти – это было государственно-частное партнёрство, реализация которого связана с низкой ценой на сырую нефть, но технологическая отсталость, бюрократическое руководство и отсутствие народного контроля над нефтяной промышленностью после взятия под государственный контроль нефтегазовой PDVSA сделали её неэффективной и непродуктивной.

В то время как происходило приобретение акций банков и промышленных компаний, венесуэльское государство наращивало государственный долг, выплата которого предполагала использование части нефтяной ренты, и увеличивала инфляцию, что означало реальное снижение заработной платы для многих жителей страны. Если в 2006 г. национальный лидер был утверждён на пост президента Венесуэлы с большим отрывом, то в 2007 г. он проиграл референдум, на котором пытался добиться своего бессрочного переизбрания, продлить президентский срок до семи лет и провести новые реформы, тезисы о которых сопровождались заманчивыми обещаниями, среди которых сокращение рабочего дня до шести часов… но постепенно, начиная с 2025 года. То же самое касается и так называемой установки «народной власти в районах», которую некоторые левые хотели видеть, как своего рода заботу о жителях страны. Этот способ «заботы» демагогически использовался в Аргентине левоцентристскими секторами для обсуждения направлений расходов минимальной части муниципальных бюджетов. В Венесуэле этот дискурс был сведен к фикции, не влияющей на решение о бюджете, который определялся национальной Ассамблеей и минимальная сумма которого распределялась между районами, чтобы их жители могли решать, что делать (покрасить скамейки в сквере или построить спортивную площадку) – простой способ «развлечения народа».

В итоге в 2007 г. власть проиграла референдум из-за огромного количества воздержавшихся людей, которые не пришли голосовать из-за отсутствия энтузиазма по поводу предлагаемых инициатив. А ведь именно эти люди спасли главу государства в 2002 г. от государственного переворота, вернув в президентскую резиденцию Palacio de Miraflores. В этих условиях он пытался балансировать, предложив в 2009 г. законопроект «О труде», который предусматривал подавление профсоюзных федераций и конфедераций, чтобы заменить их рабочими советами. Но эти «советы» не были инструментами борьбы –  они не имели права принимать решения, а их действия подчинялись решениям Национального собрания. В то же время предусматривалось усиление влияния прокуратуры и судов для вмешательства в профсоюзные конфликты, – то есть принимались решительные действия государства по их подавлению. В 2012 г. нормы были дополнены – основополагающим стало регулирование права на забастовку, устанавливающее производство определённых товаров и услуг в качестве основных и запрещающее работникам ряда предприятий бастовать; также учреждён государственный арбитраж в конфликтах между работниками и руководством.

На фоне падения цены барреля нефти, ужесточившего антипрофсоюзную политику венесуэльского правительства, глава государства вновь выиграл президентские выборы у правого кандидата Энрике Каприлеса с перевесом в 12 процентов (потеряв при этом 6 процентов по сравнению с 2006 годом). В своей предвыборной кампании оппонент делал акцент на нефтяных инвестициях и экономической открытости, но по сути отвергал социальную помощь и отдавал предпочтение нефтяным доходам для выплат внешним кредиторам – именно это не позволило ему одолеть действующего главу государства, который, опираясь на существование миссий и их социальную помощь, сохранил поддержку народных кварталов, но с зарождающимися признаками снижения доверия. Впервые за многолетнее управление Уго Чавесом в стране всё отчетливей стали прорисовываться контуры неспособности боливарианской администрации, поддерживаемой вооружёнными силами, удовлетворить потребности масс. Становилось очевидным, что она не смогла выбраться из подчинения нефтяным доходам, не решила аграрный вопрос, поэтому не смогла решить продовольственную проблему широких масс; не использовала излишки нефтяных доходов для индустриализации страны и укрепления внутреннего рынка; стремилась контролировать широкие массы в период кризиса. За период с февраля 1999 г. по март 2013 г. революционное правительство постепенно сосредоточило основные рычаги власти в своих руках, прибегая к манёврам, которые часто находились на грани законности, а иногда и пользуясь ошибками оппозиции. Например, в 2005 г. основные оппозиционные силы, проиграв референдум, решили не участвовать в выборах в законодательные органы, чтобы лишить правительство страны легитимности. В результате Национальная ассамблея оказалась под полным доминированием чавизма, создатель которого в течение пяти лет делал всё, что хотел. Если посмотреть в зеркало заднего вида, то становится ясно, что именно это решение оппозиции привело к деградации демократии и укрепило недемократическую модель.

После смерти Уго Чавеса в 2013 г. чавизм перешёл по наследству к следующему президенту – Николасу Мадуро. К настоящему времени, за 25 лет своего существования, чавизм пережил государственный переворот, несколько циклов масштабных народных демонстраций, попытку убийства главы государства (Мадуро) с помощью беспилотников, дело полицейского, угнавшего вертолёт и бросившего гранату на террасу Верховного суда, двух президентов одновременно (Мадуро и Гуайдо)[3] и попытку вторжения в страну в рамках операции «Гидеон»[4]. Все эти события – следствие авторитарного поворота, который превратил Венесуэлу в очень специфическую систему, гибридный авторитаризм, беспорядочный и в то же время изощрённый. Это не классическая диктатура и не однопартийный социалистический режим, как на Кубе или в Китае. Формально Венесуэла остаётся многопартийной демократической республикой, где сохраняется свобода прессы и ассоциаций, где есть несколько глав регионов и десятки оппозиционных мэров, которые стараются выполняют свои функции надлежащим образом. И всё же Венесуэла не является полноценной демократией, поэтому возникает вопрос: какой режим власти сложился в стране к настоящему времени?

В качестве примера можно привести систему, созданную за семь десятилетий правления мексиканской Институционно-революционной партии (Partido Revolucionario Institucional)[5], – режим с пространствами свободы, которые открывались и закрывались в зависимости от обстоятельств, «электоральный авторитаризм», при котором правящей партии не нужно было прибегать к массовым фальсификациям или полному запрету оппозиции. Но важны и различия. Во многом потому, что эта система была продуктом XX века, она имела ряд правил, самыми известными из которых были абсолютный запрет на переизбрание и практика dedazo, посредством которой уходящий президент страны назначал своего преемника.

Также из близких по духу – политические режимы стран-рантье (les pays rentiers): между экономико-производственной структурой, обществом, которое формируется вокруг неё, и политической системой, которая ею управляет, существует взаимосвязь, не являющаяся линейной. Опираясь на природный ресурс, страна-рантье не нуждается в широкой налоговой базе и обычно получает автономию от общества.

Ещё вариант – нелиберальные демократии: здесь демократически избранные правительства, придя к власти, игнорируют конституционные ограничения и не уважают индивидуальные свободы своих граждан. Путём ряда манёвров на грани законности они ослабляют республиканский компонент разделения властей (баланс между институтами государства и пределы концентрации власти), а во многих случаях подрывают либеральное измерение демократии, нарушая гарантии верховенства закона различными способами. Построенные лидерами, которые одновременно очень популярны и очень авторитарны (например, в Венгрии, Польши и Турции), эти типы режимов сохраняют определённую электоральную логику, хотя и несбалансированную в пользу правящей партии. В отличие от модели военных или революционных захватов прошлого века, позволяющей чётко определить момент, когда страны (Чили в период правления Сальвадора Альенде или Аргентина во времена руководства страной Исабель Перон) перестали быть демократиями, сегодня невозможно выделить какой-то определённый момент, когда режим пересекает эту тонкую красную линию.

Демократия начинает слабеть, часто незаметно для всех, когда лидер с авторитарным призванием берёт на себя задачу подорвать изнутри механизмы, гарантирующие устойчивость институтов.

В своей книге “Las crisis de la democracia” польский политолог Адам Пшеворский объясняет, что демократии хорошо работают, когда ставки «не слишком малы и не слишком велики»: они «слишком малы», когда результаты выборов не имеют никакого значения для граждан или же когда граждане чувствуют, что так оно и есть, то есть когда, за что бы они ни проголосовали, ситуация останется более или менее прежней; «слишком велики» ставки становятся тогда, когда результат неприемлем для проигравших, которые на каждых выборах играют не с местами в парламенте или переходом из правительства в оппозицию, а с личной свободой, изгнанием или даже жизнью (в таких случаях власть имущие готовы пойти на всё, чтобы сохранить её). Представляется, что эта модель соответствует эволюции Венесуэлы.

На протяжении последних 25 лет независимо от того, за что голосовали венесуэльцы, они получали лишь усугубляющийся экономический и социальный кризис. После выборов 2013 г., на которых Николас Мадуро победил с перевесом менее чем в 2 процентных пункта, стало ясно, что народная легитимность, которой пользовался его предшественник, сошла на нет.

Возникает вопрос: что делали все эти годы левые партии, которые по замыслу революционных тезисов «защиты народа», «всё для народа» и «во имя защиты демократии» должны были играть главную роль в политической жизни страны? Исследование данного вопроса приводит к очень интересным выводам. Социализм отличает прежде всего политическое лидерство рабочего класса, чего никогда не было в «боливарианской революции»; напротив, чавизм был злейшим врагом независимого структурирования рабочих в политическом и профсоюзном плане, что выражалось в постоянном подавлении профсоюзного движения, которое, кстати, в трудные для власти минуты сыграло решающую роль в возвращении Уго Чавеса во власть после его свержения в 2002 году. В первые годы правления Чавеса ликвидация народного контроля на венесуэльских предприятиях стала явным выражением его неприятия власти со стороны рабочих.

Сегодня наиболее сложную позицию в отношении венесуэльских президентских выборов, состоявшихся 28 июня 2024 г., заняла троцкистская группа «Сопротивление» (“Resistencia”), которая является составной частью бразильской радикальной левой Партии социализма и свободы (Partido Socialismo e Liberdade). Эта группа в своём заявлении под названием «Что поставлено на карту в Венесуэле» (“Lo que está en juego en Venezuela”) считает «правильным признать победу действующего главы государства». При этом, демонстрируя непоследовательность, она требует от правительства страны опубликовать официальные результаты, «чтобы придать им должную легитимность», говоря о том, что власть проводит политику ограничения демократических свобод в отношении левых, социальных движений и профсоюзов. Группа также критикует экономическую политику венесуэльской администрации за то, что она «характеризуется неравенством, когда некоторые привилегированные слои, в частности военное руководство и некоторые бизнесмены, становятся богаче, в то время как широкие слои рабочего класса сталкиваются с неоспоримыми трудностями». Со своей стороны, группировки, связанные с партиями, входящими в аргентинский «Левый фронт» (“Frente de Izquierda”), занимают позицию, близкую к политике венесуэльской оппозиции. То же самое можно сказать о венесуэльских подразделениях аргентинской левой партии троцкистской ориентации «Новое движение к социализму» (“Nuevo Movimiento al Socialismo”) и бразильской крайне левой Объединённой социалистической рабочей партии (“Partido Socialista dos Trabalhadores Unificado”). Если первая заявляет: «Мы поддерживаем народную мобилизацию, которая на данный момент кажется независимой, но которая, возможно, будет либо полностью подавлена, либо кооптирована крайне правыми», то вторая, объединившаяся с аргентинской «Левые за социалистический выбор» (“Izquierda Socialista”), упрекает лидеров венесуэльской оппозиции в том, что «в месяцы, предшествовавшие выборам, они заставили людей поверить, что только голосованием можно победить в борьбе с действующим режимом». Их лозунги на данный момент: «Нет мошенничеству! Перед лицом мошенничества – народная мобилизация!». Ещё одно местное радикальное левое движение «Социалистический прилив» (“Marea Socialista”), связанная с аргентинским «Социалистическим движением трудящихся» (“Movimiento Socialista de los Trabajadores”), заявляет, что «основываясь на требовании, с которым народ выходит сегодня на улицы за демократические свободы и уважение к своему голосу, давайте продолжим накапливать силы в борьбе за наши права, с единством, сознанием и классовой независимостью». Крайне левая венесуэльская политическая организация троцкистского характера «Лига рабочих за социализм» (“Liga de Trabajadores por el Socialismo”), связанная с аргентинской Социалистической рабочей партией (“Partido de los Trabajadores Socialistas”), декларирует, что «солидарна с мобилизацией и полностью понимает гнев, требуя исполнить волю большинства народа, выраженную в ходе голосования; чтобы мошенничество прекратилось, чтобы правительство предоставило доступ ко всем данным, записям и результатам электорального аудита».

Как видно, все левые вышли поддержать или проявить «солидарность» с мобилизацией, продвигаемой венесуэльской оппозицией. И за этими тактическими предложениями скрывается стратегическая дезориентация, которая лишает их возможности учитывать столкновения и конфликты. Соответственно, они просто неспособны выступать в качестве политического руководства венесуэльских трудящихся. Более того, такая дезориентация ведёт их в ловушку логики «диктатура против демократии»: как могут быть демократическими выборы, когда власть запрещает кандидатов от правых и левых и где миллионы венесуэльских мигрантов не имеют права голоса? Решение национального вопроса, имеющего первостепенное значение для Венесуэлы, означает не защиту действующего правительства или оппозиции, а создание реального экономического плана, включающего использование энергетических ресурсов в качестве рычага для индустриализации страны.

Таким образом, левые лишь способствовали тому, что народ Венесуэлы оказался в плену реакционной поляризации. Следует помнить, что некоторые из тех сил, которые сегодня оказались в «демократическом» лагере, в прошлом были ярыми защитниками чавизма.

Венесуэла – яркий, хотя и трагический пример того, что немецкий теоретик Генрих Роммен в своей книге “The Natural Law: A Study in Legal and Social History and Philosophy” определил как мастерство легализма. Когда Уго Чавес был избран в декабре 1998 г. на высший государственный пост, в Венесуэле существовала работоспособная конституционная демократия. И она кое-как, но всё же теплилась вплоть до 2015 г., когда Верховный суд, вместо того чтобы защищать её путём судебного контроля, отстранил депутатов от коренных народов от законотворческой деятельности, что помешало Национальной ассамблее выполнять свои законодательные функции, а в октябре 2023 г. приостановил праймериз, выигранные лидером оппозиции Марией Кориной Мачадо на основании судебного преследования её политических прав. В начале августа 2024 г., на основе сложившейся практики, Национальный избирательный совет на основе непроверенных и незаверенных результатов президентского конкурса выдал очередной мандат главе государства на управление страной, хотя спустя более двух недель после выборов, состоявшихся 28 июля 2024 г., веб-сайт Национального избирательного совета всё ещё закрыт, а венесуэльцы и международное сообщество по-прежнему ничего не знают о подлинности результатов.

Таким образом, правящая элита прибегает к «автократическому легализму» в очередной отчаянной попытке удержаться у власти. На этом фоне призыв признать кандидата от оппозиции законным президентом страны на первый взгляд выглядит как повторение кампании 2019 г. по утверждению Хуана Гуайдо в качестве «временного главы государства». Однако нынешняя ситуация заметно отличается. Впервые за многие годы венесуэльская оппозиция остаётся единой; кроме того, если в 2019 г. кампания опиралась на международную поддержку и доступ к венесуэльским активам, хранящимся за рубежом, а сами выборы широко критиковались как несвободные и несправедливые, то сейчас практически мгновенная отчётность оппозиции благодаря тщательной организации, показаниям свидетелей и всестороннему сбору доказательств позволила создать убедительную версию: после подсчёта в 81 проценте избирательных участков кандидат от оппозиции набрал 67 процентов голосов, в то время как его оппонент – только 30 процентов.

На этот раз речь идёт не о поддержке «параллельного правительства», а о том, чтобы подтвердить волю венесуэльцев и осуществить мирный переход власти к победителю, который на основании закона заслуживает вступления в должность президента страны в январе 2025 года. И это, даже если действующая власть на какое-то время продлит управление страной, похоже на закат чавизма.

Автор: Дмитрий Кравцов, руководитель Бюро изучения стран Латинской Америки и Карибского бассейна, советник посольства России в Аргентине (2008–2012).