Премьер-министр Великобритании Дэвид Камерон произнес свою долгожданную речь о Европе. Готовилась она давно, а в последний момент ее оглашение едва не сорвалось. Сначала пришлось отменить выступление на прошлой неделе – из-за захвата объекта BP в Алжире. Потом не вовремя подоспело 50-летие Елисейского договора Германии и Франции, ставшего фундаментом европейской интеграции. В Лондоне сочли это неподходящим фоном для евроскептического манифеста.
При этом отрывки из непроизнесенной речи сразу начали утекать в информационное пространство. Над лидером тори стали посмеиваться. Один британский острослов даже предположил, что Камерон решил пойти путем Никиты Хрущева. Его знаменитый доклад на ХХ съезде КПСС с разоблачением культа личности Сталина не был опубликован, а разошелся в цитатах и пересказах.
Наконец, это случилось. Как и ожидалось, премьер-министр объявил о намерении провести референдум по вопросу о членстве Великобритании в Европейском союзе – правда, не сейчас, а где-нибудь не позже 2017 года, если консерваторы победят на следующих парламентских выборах.
До этого Лондон намерен потребовать от Евросоюза радикальной трансформации – превращения его в конкурентоспособный альянс свободных суверенных государств, а не квазифедеративное объединение, где правит брюссельская бюрократия под диктовку Берлина.
Камерон подчеркнул, что является убежденным приверженцем европейской идеи, и заявленное намерение – не попытка ее торпедировать, а желание вдохнуть новую жизнь и обеспечить долгое будущее на здоровых основах.
Именно поэтому, по его словам, Британия не просто ставит вопрос о выходе, а прежде собирается «сражаться» за новый Евросоюз, чтобы в случае успеха реформирования сам премьер смог бы с чистой совестью агитировать сограждан за то, чтобы остаться в ЕС.
Премьер не стал вдаваться в подробности, каких именно полномочий Лондон планирует потребовать обратно у евроструктур и как конкретно он видит желаемое устройство Европейского союза. Непонятно и то, как Великобритания будет вести себя, если партнеры по объединению просто откажутся обсуждать ее требования.
Тем не менее, многочисленные британские евроскептики восприняли манифест Камерона с ликованием – наконец-то консервативный премьер-министр решился публично занять позицию, традиционно популярную в его партии. Их, конечно, не устраивает срок – если консерваторы проиграют выборы 2015 года, то лейбористское правительство может просто отменить плебисцит.
Правда, легко сделать это уже не удастся. Дэвид Камерон, естественно, многократно подчеркнул, что любая европейская политика может быть основана только на воле британского народа, и спросить его об этом – долг правительства.
Возражать против такой постановки вопроса, сколь бы демагогической она ни казалась, весьма сложно, любой следующий кабинет не станет отрицать, что жители Альбиона имеют право сказать свое слово.
Но если, например, лейбористы сделают тему Европы центром следующей кампании и одержат победу, у правительства будет основание сказать, что, проголосовав за них, избиратели уже высказались в пользу ЕС, так что еще раз обращаться к нации необязательно.
Как бы то ни было, Камерон задал тон политическим дебатам следующих нескольких лет. Он справедливо заметил, что отношение к членству в Евросоюзе – вопрос принципиальный и определяющий. «Нет» на голосовании будет означать, что на обозримую перспективу вопрос участия Лондона в общеевропейских проектах будет закрыт. Иными словами, Великобритании предстоит выбрать, как она позиционирует себя в мире ХХI века, так сильно отличном от прежних эпох.
Внешнеполитическая идентичность Лондона в эпоху после упадка и исчезновения Британской империи, когда Великобритания утратила свою глобальную роль, строилась на двух столпах. С одной стороны, тесный военно-политический союз с США – сначала одной из двух, а потом и единственной сверхдержавой, мировым гегемоном. С другой стороны – участие в европейской интеграции, но всегда с массой оговорок и на особом положении.
Было и третье направление – британское Содружество государств, бывшие колонии, но там роль Соединенного Королевства постепенно превращалась из политической в культурную и экономическую.
Пик стремления сочетать две главные внешнеполитические ипостаси пришелся на период премьерства Тони Блэра – 1997–2007 годы. Этот лейборист был настроен настолько проевропейски, насколько это вообще возможно в Великобритании, а за его готовность следовать за американским президентом куда угодно, даже в Ирак искать там несуществующее ядерное оружие, Блэра наградили пренебрежительной кличкой «пудель Буша».
Возможно, такая двойная лояльность и принесла бы свои плоды, не окажись оба основных партнера в затруднительном положении. Евросоюз переживает тяжелый кризис, начавшийся с финансов, но быстро превратившийся в концептуальную проблему цели и направления развития. А Соединенные Штаты надорвались под ношей взваленного на себя мирового бремени и начали искать пути его сокращения, а в последние годы и снижения амбиций.
Дальнейшее полноценное участие в европейском проекте требует вовлечения в работу по его консолидации. Ведущие континентальные державы полагают, что только углубление политической интеграции и большая централизация управления может решить проблемы валютного союза, проявившиеся на юге Европы. (У Берлина и Парижа, правда, разное представление о том, как именно углублять интеграцию, но нет разногласий по самой цели.)
Соединенное Королевство никогда не поддерживало федерализацию сообщества, и уж тем более не намерено делать это теперь, когда согласие на все более тесный союз означает готовность брать на себя возрастающую ответственность за других. Идея Великобритании о том, что страны должны селективно участвовать там, где им это выгодно, уже встретила дружное отторжение Германии и Франции: стричь купоны, не внося соответствующий вклад, никому не позволят.
Но и на американском фланге ситуация весьма туманна. Америка берет курс на экономию, более четко определяя приоритеты и ожидая содействия от союзников. Приоритеты расположены точно не в Европе, и даже Ближний Восток – не номер один. Наибольшее внимание приковано к Азии, где пока продолжает расти Китай, и этот его рост все больше тревожит Вашингтон, заставляя смещать туда фокус стратегических планов.
Великобритания, между тем, по причине кризиса сокращает свои вооруженные силы, снижая собственную ценность в глазах американцев. Из всех европейцев англичане – единственные, у кого сохранилось еще имперское стремление вдаль, и кто в принципе мог бы поддержать США в Тихом океане, но постепенно становится нечем. Поэтому, кстати, нынешняя американская администрация без восторга воспринимает дрейф Лондона в сторону от континентальной Европы.
Белому дому Великобритания полезнее как проводник его интересов в ЕС и участник единой европейской политики. Из всех европейцев вместе еще можно, комбинируя остающиеся возможности, соорудить нечто вспомогательное для реализации мировой стратегии Вашингтона. Каждая страна в отдельности едва ли будет полезна.
Ставя вопрос ребром, Камерон рискует провиснуть между прежними столпами. Идеи его министра иностранных дел Уильяма Хейга о том, что Лондон будет делать ставку на развитие самостоятельных отношений с новыми поднимающимися центрами силы – Китаем, Индией, Бразилией и пр., остаются иллюзорными. Великобритании не хватает веса – ни политического, ни экономического, чтобы в одиночку играть в лиге, где собрался «крупняк».
Конечно, изоляция ей не грозит при любом раскладе, но есть угроза того, что по итогам партии стратегическое присутствие страны еще сократится, и это может оказаться весьма болезненно.
А что же Евросоюз? Уход столь заметной страны будет неприятным ударом по образу невероятно успешного проекта, куда все стремятся, этот образ до сих пор культивирует Брюссель. Однако по существу многие вздохнут с облегчением – государство, которое вставляет палки в колеса по любому поводу, слишком тормозит развитие объединения, и иногда стоит пожертвовать количеством ради качества.
Извилистая история отношений Великобритании и Евросоюза содержит любопытный урок и для нас.
Россия сейчас активно строит Таможенный союз, который в 2015 году должен стать Евразийским, аналогом ЕС на постсоветском пространстве. Немалые усилия прилагаются к тому, чтобы убедить Киев присоединиться к этому начинанию. Но нетрудно предположить, что в случае вступления Украина внутри объединения будет по всем вопросам иметь особое мнение, яростно торговаться и выбивать из партнеров уступки, блокируя всю работу. То есть выполнять функцию, которую в ЕС практически всегда выполняла Великобритания.
Некоторые неполиткорректные комментаторы вообще полагают, что проблемы европейской интеграции начали накапливаться именно тогда, когда в 1970-е годы к ней присоединился Лондон, против чего, например, до конца жизни резко выступал Шарль де Голль.
Вот и стоит задуматься – нужна ли Евразийскому союзу своя Великобритания?
