Привычка британцев нестандартно мыслить
и во всем сомневаться неискоренима с незапамятных времен. Пожалуй,
с тех самых пор, когда принц Датский был отослан в Англию, чтобы,
как предположил смышленый шекспировский персонаж, не слишком
выделяться, поскольку там все такие. Быть или не быть в единой
Европе, туманный Альбион обсуждает уже четверть века, несмотря на
свое активное участие в европейском процессе. А началось все с
того, что британский замминистра торговли Рассел Брезертон во время
переговоров о создании Общего рынка заявил: «Договор, который вы
обсуждаете, не имеет шансов на успех; даже если он будет
согласован, у него нет шансов быть ратифицированным, но даже если
он и будет ратифицирован, то никогда не будет воплощен в жизнь» (p.
73).
Это отчасти объясняет манеру написания
«секретной истории» Европейского союза, предлагаемой вниманию
читателя обозревателем газеты The Sunday Telegraph Кристофером
Букером и исследователем отношений с Европейским союзом Ричардом
Нортом. Книга стала не только бестселлером, но и своеобразным
знаменем евроскептиков. Впрочем, это – скорее журналистское
расследование, проводившееся в течение десяти лет с целью сделать
тайное явным. Однако подлинная ценность исследования, на мой
взгляд, состоит как раз в том, что в нем систематизирован огромный
документальный материал, который отчасти помогает разобраться в
причинах нынешнего кризиса (кстати сказать, материал этот стал
«прозрачным» благодаря усилиям чиновников Евросоюза, ежегодно
публикующих подробные отчеты о своей деятельности).
Главная «тайна», с которой авторы
попытались «сорвать завесу», заключается в демоническом намерении
основоположника европейской интеграции Жана Монне построить
общеевропейскую унитарную державу на фундаменте из руин, бывших
когда-то суверенитетами отдельных государств. Одержимость этой
целью, по мнению обоих авторов, составляла смысл деятельности и
других отцов-основателей – Робера Шумана, Конрада Аденауэра,
Альчиде де Гаспери и Поля Анри Спаака. Этот смысл нашел свое
воплощение в емком понятии «европейская архитектура».
Принятый на вооружение Монне вид
«зодчества», сравнивается в книге с замыслом Шарля Ле Корбюзье,
который противопоставлял свой «линейный город» хаотичной застройке
дикого капитализма. Идеология, положенная в основу обоих проектов,
разрабатывалась одновременно – в начале 20-х годов прошлого века.
Судьбы европейского проекта и проекта гармоничного «города
будущего» во многом совпадают: начиная с 1950–1960-х они
практически одновременно стали воплощаться в жизнь. Повсюду в
Европе в окружении развязок эстакад вырастали колоссы новостроек из
бетонных башен и многоэтажных панельных зданий. Идеология модерна
превратилась в ведущую «ортодоксию» XX века (p. 453). Букер и Норт
считают симптоматичным тот факт, что к началу 1970-х годов неоновые
города, обещанные архитекторами, обернулись бездушными и гнетущими
монстрами, уродливые улицы которых замусорены, а стены испещрены
граффити. В недрах этих городов не решаются проблемы преступности и
процветает наркомафия.
Жан Монне испытывал устойчивое
предубеждение против обветшалых государств-наций. Он мечтал о
рационально-функциональной «архитектуре» Новой Европы, которая
развивалась бы по собственной «внутренней логике», управлялась бы
наднациональным правительством технократов, способных упорядочить
тот хаос проблем, с которыми сталкивались европейские демократии.
Это чувство, комментируют авторы книги, вдохновило целое поколение
еврочиновников, возводивших на месте национальных государств
«гнетущие технократические структуры новой системы». Символом
подобных «конструкций» явилась, по мнению авторов, прежде всего
европейская законодательная система, которую они сравнивают с
«уходящими за горизонт грядами мощных бастионов европроекта», а это
десятки тысяч директив, правил, предписаний и резолюций (p.
453).
Неужели кто-то посмеет подарить
евробюрократам старую добрую Англию? Ту самую, о которой бывший
британский премьер Джон Мейджор любил говорить как о «стране
теплого пива, длинных теней перед закатом в зеленых предместьях,
стране любителей собак и старых монахинь, спешащих на мессу сквозь
утренний туман» (р. 288)?
С самого начала, пишут Букер и Норт, на
вооружение был принят так называемый «метод Монне», в соответствии
с которым идея политической интеграции, осуществляемой «сектор за
сектором», тщательно камуфлировалась под экономическую. В этом, как
выясняется, и заключалась «главная суть обмана» (p. 68).
После образования Европейского
экономического сообщества задачей Комиссии (исполнительный орган
ЕЭС) было «создание общей структуры тарифов, противостоящей
внешнему миру»; к 1963-му задача была в целом выполнена (p. 122).
При этом, подчеркивают авторы, обещанная «зона свободной торговли»
Общего рынка превратилась «в самое регламентированное в мире
экономическое пространство». С помощью принципа «гармонизации»
законодательства отдельных государств-членов проводилась интеграция
практически всех аспектов их экономической активности – «от
нанесения маркировочных знаков на огнетушители вплоть до дизайна
мягких игрушек» (p. 297). Работала целая фабрика по штамповке все
новых директив и распоряжений (p. 293). К 1997 году, как отмечала
The Sunday Telegraph, число страниц официальных документов,
издаваемых Евросоюзом, достигло 1 916
808 страниц, увеличиваясь ежегодно на 20 процентов (p. 348).
Вполне понятно желание обоих авторов,
сетующих на «разбухший» аппарат евробюрократов, «сделать “Европу”
ближе простым людям». Однако, обличая засилье европейской
номенклатуры, скептики создают миф о ее масштабах. Например, доля
административных расходов Комиссии Европейского союза (КЕС)
приблизительно соответствует скромным расходам правительства
Бельгии, да и по численности персонала аппарат КЕС составляет лишь
одну пятидесятую часть от числа федеральных чиновников США.
Но главное, что, по мнению авторов,
вызывает дефицит доверия европейского населения, – это во многом
еще сохраняющаяся система голосования в Европарламенте:
«голосование согласно квалифицированному большинству» (QMV),
которое в качестве основополагающей характеристики
«наднационализма» с самого начала явилось мотором европейского
«проекта». Действительно, еще в 1920-м сам Монне признавал, что с
помощью QMV государства будут вынуждены принимать решения вопреки
своим национальным интересам. Именно этим мотивом, считают Букер и
Норт, руководствовались европейские чиновники, постоянно ставя
вопрос об отмене права вето, предоставленного странам-членам,
справедливо полагая, что до тех пор, пока у них сохраняется это
оружие, они способны препятствовать любым нововведениям. Но и
«квалифицированное большинство», постепенно отвоевывавшее себе все
больше позиций, столкнулось с проблемой, поскольку «меньшинство»
пока еще способно объединиться в мощный блок. Помощь пришла с
неожиданной стороны. Каждое «расширение» ЕС может быть использовано
«в целях увеличения его наднационального потенциала» (p. 313).
Общей же целью, как предполагают авторы, является переход от
«представительной демократии», основу которой составляли
национальные государства, к общеевропейской «консультативной
демократии» (p. 397). Это дало повод ведущему «евродиссиденту» в
Лейбористской партии Тони Бенну заявить о том, что сложившаяся
система «подменила собой парламентскую демократию» (p. 289).
По мнению авторов, за обещанным
созданием экономического и валютного союза (знаменитый план Вернера
начала 1970-х) скрывалась цель политического характера –
образование «Европейского федеративного государства», в котором
«весь базовый инструментарий управления национальной экономикой
(финансы, денежное обращение, доходы и региональная политика)
сосредотачивался бы в руках центральной федеральной власти» (p.
134).
Единая валюта и единая экономическая
политика, а также выработка общей внешней политики логически
предполагали создание единого правительства, пишут Букер и Норт (p.
252). Своего рода кульминацией явился тот факт, что в августе 1973
года Жан Монне собственноручно разработал план, в котором уже
просматривались контуры «временного правительства Европы». На него
возлагалась миссия по созданию Европейского союза с постоянным
«кабинетом министров» и законодательной ассамблеей. Уже в сентябре
1974-го Валери Жискар д’Эстен и Гельмут Шмидт приняли идею Монне о
«временном правительстве», окрестив его European Council –
Европейским советом (p. 162).
Неоднозначность и двусмысленность,
констатируют авторы, возникали вследствие постоянно
противоборствующих и радикально несовместимых точек зрения на
перспективы развития Европы. Первую из них оба автора окрестили
«наднациональной ортодоксией Жана Монне». Вторую – «федеративным»
решением, которое поддерживала Германия (Англия была против).
Наконец, еще одна точка зрения основывалась на представлении Шарля
де Голля о принципе «Europe des Etates» (Европа государств) и
получила развитие благодаря растущей роли Европейского совета,
конкурирующего с Еврокомиссией за статус «правительства Европы».
Эта идея, разделяемая также Жаком Шираком, представляла собой новую
форму «межправительственного» подхода, а поскольку де-факто в нем
доминировали бы Франция и Германия (предлагалось и Англии), он
получил название «Директория», с помощью которой «концерт держав»
контролировался бы его крупнейшими участниками (p. 383).
В январе 1990 года, обращаясь к зрителям
по французскому телевидению, председатель Европейской комиссии Жак
Делор впервые открыто произнес слово «федерация»: «Моя цель состоит
в том, чтобы до конца нынешнего тысячелетия Европа стала подлинной
федерацией. Комиссия должна превратиться в политический
исполнительный орган, который сможет определять важнейшие общие
интересы» (p. 251).
В проекте Маастрихского договора
европейская интеграция определялась как процесс, ведущий к созданию
союза, цель которого – федерация. На саммите ЕС в Ницце в 2000 году
появилась идея Хартии основных прав человека, которую впоследствии
предполагалось положить в основу общеевропейской Конституции.
Франция, Германия и Еврокомиссия представляли себе эту хартию как
«окончательную трансформацию процесса европейской интеграции,
носившей изначально экономический характер, в процесс, целиком
направленный на создание политического союза» (p. 377).
Договор о Европейском союзе
(Маастрихтский договор) предусматривал «проведение общей политики в
области внешних отношений, безопасности и обороны, а также
“сотрудничество” в сфере юстиции и внутренней политики». Авторы
книги особо подчеркивают, что этот «договор значительно расширял
область “компетенций” Комиссии и квалифицированного большинства»
(p. 274).
Маргарет Тэтчер, еще в бытность свою
премьер-министром, предостерегала, что под политическим союзом
могут подразумеваться потеря национальной идентичности, упразднение
должности глав отдельных государств, ликвидация национальных
парламентов, ослабление НАТО, сужение роли государств в области
осуществления собственной внешней политики (p. 252). На что
тогдашний итальянский премьер Джулио Андреотти заявил, что было бы
опрометчиво заранее пытаться прийти к «однозначной дефиниции
термина “политический союз”» (p. 252).
Обвинения в адрес сторонников
федерализма в стремлении к излишней централизации власти Брюсселя
способствовали тому, что в 1991-м Еврокомиссия приступила к
разработке принципа «субсидиарности» (введенного в заключительную
часть договора). Как считают Букер и Норт, это была «большая идея»
Жака Делора, заимствованная им из энциклики папы Пия XI
Quadragesimo Anno (1931), согласно которой за любое посильное дело
должна браться мельчайшая социальная ячейка, начиная с отдельного
индивида и семьи. И лишь в случае фиаско в действие вступала более
крупная социальная группа. Введение этого принципа вызвало немалую
долю сарказма у комментаторов, поскольку, считали они, как раз
более скромные «части большой группы» в данном случае лишались
права вето. Решение же о применении принципа «субсидиарности»
должно было приниматься, по мысли Делора, «высшей инстанцией» (p.
285). Последний с самого начала, констатируют авторы, рассчитывал
на этот принцип как на инструмент усиления политического вектора
интеграции.
Начиная с 1 ноября 1993 года Европейское
сообщество стало именоваться Европейским союзом. Теперь в развитие
горячо любимого авторами книги «проекта Монне» оставалось ввести
единую валюту. Логическое завершение ЭВС – единая валюта, как
заявил впоследствии экс-премьер-министр Португалии Антониу
Гутерриш, стала тем краеугольным камнем для единой Европы, каким
стал в свое время «св. Пётр (греч. – камень) для христианства» (p.
325).
Твердый сторонник «наднациональной
ортодоксии» (p. 383), профессор экономики Романо Проди, с января 2000 по октябрь 2004-го
председатель Еврокомиссии, говоря о «стратегических целях» ЕС,
заявил: «То, к чему мы стремимся, – это новый тип глобального
управления. Европейская модель интеграции, успешно работающая в
масштабе континента, представляет собой бесценную сокровищницу идей
(дословно: каменоломню!), которые могут и должны быть извлечены из
нее для строительства глобального управления» (p. 374). В ходе
подготовки проекта новой европейской Конституции, считают авторы
книги, федералисты и сторонники «межправительственной» Директории
уступили позиции точке зрения Проди. На ней и базировался проект
европейской Конституции. Возможно, именно посему этот «решающий шаг
в историческом процессе европейской интеграции» (p. 401) был
заблокирован и привел к кризису.
Накануне введения евро в обращение одна
немецкая газета обратилась к Романо Проди с вопросом: «Можно ли с
философской точки зрения считать, что евро явился способом купить
европейскую душу?» Ответ только подтвердил подозрения авторов в его
демонических намерениях: «Деньги (в т. ч. национальных государств.
– Авт.) – не только материя, но и душа». С боем часов в полночь 31
декабря 2001 года единый евро «стал материальным» (p. 402). К
сожалению, Кристофер Букер и Ричард Норт не могут дать ясного
ответа на вопрос: «Станет ли когда-нибудь единая Конституция
“душой” Европы?»
А.В. Кузяков –
ответственный редактор журнала «Россия в глобальной
политике».
