Россия в глобальной политике

Все основные элементы модерной европейской парадигмы военного конфликта – чёткая грань между состоянием войны и мира, возможность и центральная роль сражения, ведущего к победе, и, наконец, мироустройство как результат способности договориться – более не существуют.

В своей последней статье, как и в нашумевшей июньской публикации, Сергей Караганов затронул реальную проблему, а именно – отсутствие у западных элит страха перед перспективой ядерной войны и конкретно перед российским ядерным арсеналом. Не разделяя предложенное Карагановым решение верно диагностированной им проблемы, осмелюсь высказать несколько соображений об истоках западного «бесстрашия».

В современных условиях успешный консервативный ответ на вызов идеологии, объединяющей «коллективный Запад», вряд ли может быть «национальным по форме» и что ему необходима та универсальность, которую можно обрести, лишь припадая к античным и христианским истокам.

Просвещение является идеологической матрицей «коллективного Запада», в котором России просто нет места. А потому любая игра в Просвещение со стороны российских элит может закончиться только их капитуляцией. Напротив, обретение интеллектуального или философского суверенитета начинается с неопосредованного модерными европейскими авторами обращения к античной, средневековой и ренессансной традиции.

Ни Россия, ни Турция не могут позволить себе в одиночку иметь дело с консолидированным западным альянсом. Чтобы оставаться суверенными геополитическими субъектами, две страны нуждаются друг в друге, как и все государства, стремящиеся играть независимую роль в мировой политике.

Столкновением концепции Америки – «первой среди равных» – с желанием России быть «равными среди первых», унаследованным советскими и российскими лидерами от их дореволюционных предшественников, объясняется главный международный конфликт последних восьмидесяти лет, то есть периода, последовавшего вслед за окончательным разрушением Европейского концерта в ходе двух мировых войн.