Война с памятниками в США – это война не с прошлым, а война политическая, и история в очередной раз стала солдатом на этой войне, отметил Фёдор Лукьянов в ходе беседы, организованной Фондом Горчакова 18 июня. Тема чрезвычайно актуальна. Предлагаем почитать краткие тезисы выступления главного редактора журнала «Россия в глобальной политике».
Противостояние по поводу Гражданской войны XIX века появилось в Америке не вдруг и не сейчас. Хотя прошло уже более 150 лет, о ранах, которые были нанесены обществу, помнили всегда. Просто до определённого момента соблюдался некий негласный общественный компромисс: мы не трогаем эту тему, не пытаемся определить единственно правых и единственно виноватых.
Гражданская война – это всегда трагедия. Наша страна это хорошо знает. Мы пережили подобное 100 лет назад. Всегда коробило слух (и это относится к кому угодно – России, Америке, Испании и Финляндии) словосочетание – «герои гражданской войны».
Вообще, то, что у истории есть правильная и неправильная сторона, – мысль, утвердившаяся в политике в начале XXI века, когда после сокрушительной победы западной модели возникла иллюзия, что есть правильные формы существования государственного устройства, а есть неправильные. Это утверждение, транслируемое вовне, было опровергнуто ходом событий, но тем не менее оно всё ещё проскальзывает в американской политической риторике. И вот оно «прилетело» тем, кто предлагал эту концепцию всему миру. Теперь уже внутри Америки говорят о том, что есть правильная история, а есть неправильная, соответственно, те, кто был на правильной стороне – хорошие, а те, кто на неправильной – плохие.
Прошлое всегда и везде было частью политической дискуссии. Но в XXI веке, после того, как обрушились прежние несущие идеологии, которые составляли основу политической деятельности (сначала коммунизм, социализм, левая идея, а после них и победивший либеральный западный подход тоже начал сбоить), на первый план вышла так называемая политика идентичности – «кто я такой?». Это коснулось разных групп: общественных, национальных, профессиональных, расовых и так далее. Причём везде, и западный либеральный подход это стимулировал, говоря о том, что каждый имеет право свою идентичность не только выражать, но и требовать, чтобы её уважали.
Кризис либерального подхода, который в идеале должен был всё сглаживать, плюс рост политики идентичности и войны символов привели к тому, что тема стала остро актуальной в Америке на фоне глубочайшего раскола общества, который начался отнюдь не при Дональде Трампе. Корни уходят ещё в 1990-е годы, когда президентом стал Билл Клинтон. С тех пор всё пошло по нарастающей: Клинтон вызывал лютую ненависть у республиканцев, Буш – у демократов, Обама – у республиканцев, Трамп – у демократов. Это дестабилизировало политическое самовосприятие. На этом фоне исторические подложки и тех, и других (с одной стороны – консерватизм, традиционализм, «не тронь нашу историю в том виде, в котором она была когда-то написана», а с другой стороны – тяга всё переписывать в интересах прогрессизма и корректности) столкнулись. Трамп просто подчеркнул это.
Приход Трампа спровоцировал волну восторгов у крайне правых и недовольства у крайне левых кругов. Тогда раскол ещё не вышел на такой уровень, как сейчас. Эпидемия, избирательная кампания, аналогов которой, судя по всему, в американской истории не было, – это всё даёт такой зубодробительный результат.
Рабство и расовая сегрегация – отвратительные моменты в истории США, никаких этических оправданий для них быть не может, и именно поэтому сегодня они становятся таким мощным оружием.
Многие говорят сейчас о том, что американская модель – отсутствие социального государства – зашла в тупик, и это подчеркнула пандемия. Отсутствие всеобщей медицинской страховки показало, насколько разрушительным может быть такая система. США со своей суперпродвинутой элитной медициной оказались в гораздо худшей ситуации, чем страны, гораздо менее развитые.
Проблема глубочайшая, и подъём левых настроений понятен, потому что население, особенно молодёжь, начинает понимать, что это тупик. Но что с этим делать, никто не знает. Поэтому, конечно, проще обрушить гнев на расизм, с которым борются политическими средствами, а не социально-экономическими. Что было бы тоже неплохо, если бы решало основную проблему, но это её не решает.
История пересматривалась всегда и будет пересматриваться впредь. Публичная история всегда связана с текущей политической конъюнктурой. По мере изменения политической системы меняется и оболочка историческая. Невозможно заключить пакт на все времена, который бы гласил: «мы ничего не разрушаем, оставляем всё, как было». Хороший пример здесь – Испания. После смерти диктатора Франко в 1975 г. политикам удалось договориться о том, что прошлое есть прошлое и нельзя его сейчас трогать. Учитывая тогдашний раскол общества и наследие очень жестокой войны 1936–1939 гг., это невероятно. Испанию приводили в пример долгое время. Но и там всё вернулось. В прошлом году останки Франко были перезахоронены по настоянию левых. И речь не о том, что кто-то здесь прав, а кто-то нет, а о том, что такие вещи невозможно зафиксировать. Со времени окончания Гражданской войны в Испании прошло уже 80 лет, и казалось, вопрос закрыт – но нет, всё живо.
Есть другая тема, связанная с памятниками советским войнам и военачальникам, которые освобождали Европу от нацизма. Роль Советской Армии сейчас подвергается радикальному пересмотру. Заставить европейцев трактовать роль СССР во Второй мировой так, как это делаем мы, невозможно – у каждой страны своя точка зрения на прошлое. Нас тоже могут пытаться убеждать в чём угодно, но это бессмысленно.
Что можно сделать? Например, заключать обязывающие соглашения об уважении символов воинской славы и памяти. Позитивный пример есть. Всем известно, как в Польше относятся к роли СССР в войне, однако те обязывающие межгосударственные соглашения, которые были заключены между нами – неукоснительно выполняются. И, кажется, это единственный правильный путь.
