Международная политика обретает черты трагифарса, всё более затейливого. Эпизод с самолётом, посаженным в Минске, – очередная мизансцена того же жанра. Подобная трансформация международных практик имеет разные последствия, одно из них – выхолащивание (вплоть до полной утраты смысла) политического экспертного диалога.
Речь не о дипломатах, чиновниках или государственных деятелях, а именно о специалистах-международниках, дискуссии которых всегда сопровождали официальную линейку переговоров.
Традиционная точка зрения состоит в том, что даже в моменты самой безысходной конфронтации необходимо поддерживать разговор, чтобы понимать настрой друг друга и избегать худшего. В условиях сколько-нибудь упорядоченной международной политики так и есть. К сожалению, нам о таких условиях остаётся только мечтать. А когда внешнеполитические действия в быстро растущей степени определяются сиюминутными внутренними задачами, рациональное обсуждение возможностей разрядки становится почти невозможным.
Попытки, тем не менее, не прекращаются, организовать их стремятся по двум знакомым из недавнего прошлого моделям. Первая питается наследием периода непосредственно после холодной войны. Тогда считалось, что сотрудничество возможно только на основе определённого набора ценностей, соответствие которым и является критерием успеха. Это прежде всего европейский подход. Вторая, к которой тяготеют российские эксперты и часть американских, реанимирует схемы времён холодной войны. Какие бы ни были разногласия, есть общая ответственность двух сверхдержав за стратегическую стабильность, и поэтому надо находить сегменты плодотворного взаимодействия.
С первым всё уже достаточно понятно. Разговор на идеологической основе был возможен (не синоним – продуктивен), когда все его участники признавали наличие универсальных принципов. В нашем общении с Западом это продолжалось (затухая) примерно до середины 2000-х годов. Потом началось всё более явное разночтение, приведшее к полному идейно-политическому размежеванию в середине прошлого десятилетия.
Проблема нынешнего общения с Европой, например, заключается в том, что европейские собеседники по инерции следуют в этой колее, хотя никто уже не считает, что она куда-то приведёт. Другого варианта не придумали и в обозримом будущем не придумают, поскольку, по крайней мере, с европейской стороны возможность переосмысления упирается в неразбериху внутри самого Евросоюза. Отсюда удивительная скудость ассортимента мер политики.
Символические, поскольку пойти на реальный пересмотр отношений в сторону признанной конфронтации мешают всё ещё довольно крупные экономические интересы и отсутствие консенсуса в Союзе. Примечательно, что скромность реальных мер стараются компенсировать наиболее вызывающей формой их подачи, что, говоря словами классиков, атмосферу тоже не озонирует.
Со вторым подходом несколько сложнее. Разумная часть политического истеблишмента, естественно, понимает, что некоторые темы требуют не идеологического, а сугубо прикладного подхода. И отношения в сфере ядерного оружия, а также других способов нанесения серьёзного военного урона друг другу нуждаются в прагматике. На уровне военных здравое отношение сохранилось, но как только делается шаг в политическом направлении – гарантии нет. Даже когда профессионалы понимают важность обсуждения и знают, о чём его вести, внутриполитическое потрясения могут вмешаться в любой момент. В этом смысле всех переплюнула предшествующая администрация США. При ней едва ли не вся внешнеполитическая активность Вашингтона, в том числе в важнейшей стратегической сфере, была подчинена интересам внутренней борьбы. Нынешний Белый дом в этом плане более традиционен, что ему в плюс, но угроза вторжения идеологических факторов туда, где они только мешают, не исчезает ни на секунду.
Диктат внутренних вопросов сказывается и на качестве экспертного или неформального диалога. Фигуры умолчания и обязательные мантры имелись всегда, но сейчас они вытесняют всё остальное. Вплоть до того, что стирается различие между публичными и непубличными формами общения, а различия эти были всегда, и без определённой степени откровенности в кулуарах контакты становятся декоративными. Это, помимо прочего, продукт всеобщей экзальтации и поляризации позиций.
Всё вышеописанное делает работу экспертов по налаживанию международных связей не только и не столько ненужной, сколько скучной. Всё становится предсказуемо. Но это на западном направлении.
Предметные вопросы обсуждаются на встречах с коллегами из Центральной Азии (свежий пример – Центральноазиатская конференция клуба «Валдай» в Казани). Идёт поиск тем и форм разговора с турками, представителями арабских стран, Восточной Азии. В этих контактах нет идеологической предзаданности, а есть желание достичь результата. С Западом мы к этому тоже придём. Но не сразу.
Российская газета
