Россия в глобальной политике

Крах сирийского правительства осенью 2024 г. породил множество прогнозов о тяжёлых последствиях для России, но они преувеличены. Данный материал утверждает, что перемены в Сирии, хотя они и произошли помимо воли и желания Москвы, не следует рассматривать как фатальное поражение.

К ним стоит отнестись прагматически и установить, каковы реальные (а не декларативные) интересы России в Сирии, насколько падение Асада нанесло им ущерб, и какими средствами Россия может защищать и продвигать их в будущем.

Интересы России в Сирии ограничиваются (1) усилением Ирана и (2) сохранением (i) доступа к Средиземному морю и (ii) авиационных и морских баз на средиземноморском побережье. В настоящий момент максимальное удовлетворение этих интересов при минимальных затратах будет обеспечено «Планом А»: сближением Турции с Россией и Ираном, что, среди прочего, обеспечит Ирану доступ к шиитской части Ливана через Сирию, а России обеспечит средиземноморские базы в Сирии и доступ к Средиземному морю через Сирию/Турцию. Если Турция откажется от такого сближения, значительно менее выгодный «План Б» предполагает создание государства на основе сирийских меньшинств, простирающегося от средиземноморского побережья до сирийско-иракской границы. В любом случае, также существуют (i) несирийские пути (в том числе через Россию), по которым Иран может достичь шиитского Ливана, (ii) пути через Иран, по которым Россия может достичь Африки и Средиземного моря, и (iii) места кроме Сирии, где могут располагаться или уже располагаются российские базы на Средиземном море.

Международная ситуация меняется быстро и кардинально. Варианты, которые сегодня представляются невозможными, могут оказаться вполне рабочими через некоторое время. В эпоху фундаментальных перемен наиболее опасно зацикливаться на традиционных представлениях, которые более не соответствуют действительности. Как минимум, стоит рассматривать самые неожиданные шаги. В конце концов, те, кто в декабре прошлого года предрекал немедленный и неминуемый крах российских позиций в Сирии и чуть ли не изгнание России оттуда новыми властями, совершенно не угадали.

Власти Дамаска оказались достаточно прагматичными, чтобы понять, что сохранение рабочих отношений с Москвой – в их интересах, что и реализуют дипломатическими контактами вплоть до высшего уровня.

Интересы, которых нет

Во-первых, в интересы России не входит некая всеобщая «война с террором». Уничтожение именно ИГИЛ (запрещён в Российской Федерации. – Прим. ред.) как беспрецедентной попытки создать радикальное террористическое государство было необходимо, и в этом желание России совпало с тем, к чему стремились и Соединённые Штаты, и местные силы. Но далее за исключением точечных операций против конкретных непосредственных угроз с терроризмом и радикализмом можно и нужно бороться внутри страны, в идеале – на её границах. Невозможно искоренить все возможные источники опасности повсеместно или обеспечить, чтобы некая идеология не пришла к власти нигде в мире.

Салафизм-ваххабизм в Сирии не более опасен для России, чем «Талибан» в Афганистане или идеология и финансы, идущие из арабских стран Персидского залива.

Россию можно и нужно защищать посредством операций спецслужб внутри страны и (ещё лучше) миграционной политики, которая изначально не допускает потенциальных угроз в страну.

Во-вторых, что касается экономических интересов России в Сирии, они весьма ограничены. Данные третьих сторон о торговле товарами свидетельствуют о незначительности российско-сирийских экономических отношениях, особенно с начала сирийской гражданской войны[1]:

Что касается российских инвестиций в Сирию, то в официальной статистике они не представлены[2] или указываются как нулевые[3]. Часто упоминаемая цифра в 19-20 млрд долларов[4] сомнительна[5]. Официальные заявления расплывчаты и разрозненны, что мешает оценке масштаба реализованных/планируемых российских инвестиций/помощи, не говоря об оценке их пользы для самой России[6].

В целом, отсутствие чёткого описания крупных инвестиционных проектов указывает, что российская деятельность была незначительной и в основном ограничивалась пожертвованиями (для России они несут больше затрат, чем пользу).

Более того, большинство потенциальных «инвестиционных возможностей» в Сирии, вероятно, оказались бы бесполезны для России, поскольку российские гуманитарные поставки, мощности для послевоенного восстановления и общая экономическая база, несомненно, более нужны для восстановления и развития внутри страны (особенно Новороссии и затронутых боевыми действиями регионов) в обозримом будущем.

Сирии принадлежит десятый по величине долг перед Россией, но он оценивается всего в 525 млн долларов[7]. И в Сирии мало нефти: 0,17 процента мировых запасов[8]. В любом случае, сама Россия дефицита нефти не испытывает. Вывод: экономические интересы России в Сирии, как реализованные, так и потенциальные, минимальны.

В-третьих, не в интересах России (ни в этом контексте, ни в каком-либо другом) стремиться к абстрактному «престижу» или «влиянию», как будто их можно накопить и потратить, как (конкретные и полезные) ресурсы в видеоигре.

Оценка мощи и надёжности России после её успешного вмешательства на стороне Дамаска в 2015 г., действительно, повысилась в глазах ряда стран, и это было полезно. Однако крах Сирии в 2024 г. был настолько быстрым, полным и «эндогенным» (то есть обусловленным скорее внутренней слабостью, чем внешней силой противника), что внешняя помощь её не спасла бы. (Тегеран и Москва, похоже, поняли это, когда приняли решение вывести свои ресурсы и активы из Сирии вместо того, чтобы вбрасывать туда ещё.) Таким образом, маловероятно, что крах существенно «подорвал репутацию» России, как триумфально утверждают американские СМИ[9].

В-четвёртых, российским интересом, возможно, является защита православных христиан, в том числе в Сирии, хотя это относится не столько к сфере реальной политики, сколько к ценностной и идеологической сфере. Однако в Сирии общехристианская доля населения (оценённая в 14,1 процента по переписи 1943 г.[10]) сокращалась ещё до войны из-за относительно низкой рождаемости и высокого уровня эмиграции. Накануне войны она оценивалась в 10 процентов^[11], 8-10 процентов[12], 6,8 процента[13], 5-6 процентов^[14] или 5 процентов[15]. Затем из-за преследований христиан салафитами-ваххабитами и из-за концентрации христиан в городах, часто разрушенных войной, их доля ещё упала: до 6 процентов^[16] или 3 процентов^[17] после нескольких лет войны, и до 3,8 процента[18], 3 процентов^[19], 2,9 процента^[20] или даже 1,5 процента^[21] ближе к падению Дамаска.

По переписи 1943 г., православные составляли 34 процента всех сирийских христиан[22]. Если предположить, что православные до сих пор – треть всех христиан, то сегодня их численность находится между 0,5 процента (100 тыс.)[23] и 1,3 процента (253 тыс.)[24]. То есть, она ничтожна как в абсолютном, так и в относительном выражении, и православная община, вероятно, вошла в «смертельную спираль», став настолько малочисленной и слабой, что продолжала бы сокращаться за счёт эмиграции, смешанных браков, смены вероисповедания и прочего, даже сохранись прежнее правительство.

Устойчивость сирийский властей была бы, строго говоря, выгодна православной общине. А победа салафитов-ваххабитов станет последним гвоздём в её гроб. Но к началу войны община уже переживала резкий упадок и, вероятно, была обречена, чем бы ни закончилось противостояние. В любом случае, теперь от общины почти не осталось ничего, что можно было бы защищать.

Таким образом, у России есть только два настоящих, действующих интереса в Сирии.

Реальный интерес: Иран

Первый интерес – поддержка Ирана как важного фактического союзника в противостоянии с возглавляемым Соединёнными Штатами блоком. Чем важен Иран?

ВВП (ППС) без учёта услуг является минимально приемлемой оценкой мощи страны. ВВП отражает не только экономические ресурсы, но и как формула население × ВВП на душу населения, демографические ресурсы (население), уровень социального/технологического развития и мобилизуемых «лишних» ресурсов (ВВП на душу населения). Однако услуги с низкой, нулевой или даже отрицательной реальной ценностью могут искусственно раздувать сектор услуг товаров (большинство услуг не имеют собственной конечной ценности, а в конечном итоге теоретически призваны способствовать производству реальных товаров, как «физических», так и цифровых). Важно, чтобы такие услуги не учитывались, особенно при анализе международных отношений, где особое значение имеют продовольственный суверенитет, энергетическая безопасность, тяжёлая и военная промышленность и т. д.

Таким образом, если использовать ВВП (ППС) без учёта услуг за 2023 г.[25] для оценки государственной мощи, то Иран составляет 13 процентов от уровня Соединённых Штатов, что делает его самым сильным полноценным противником глобалистского блока после Китая (239 процентов) и самой России (около 48 процентов с Белоруссией и Новороссией). А следующими по мощи будут Мьянма, Венесуэла, Северная Корея и Куба (на уровне или ниже 3 процентов).

Конечно, важно обеспечить нейтралитет и (в идеале) дружеский настрой со стороны могущественных неприсоединившихся стран (например, Индии). Но более значимо защитить и укрепить своих главных существующих союзников, особенно Иран, намного более уязвимый, чем Китай. С точки зрения укрепления Ирана, российская поддержка Дамаска, на первый взгляд, казалась разумной, поскольку обеспечивала Ирану алавитского (т.е. близкого к шиитам) союзника и наземный коридор к шиитской части Ливана.

Однако чистая польза от Сирии как союзника на самом деле оказалась отрицательной. Главный общий урок сирийского приключения в том, что союз полезен, если:

его долгосрочные выгоды:

• от помощи (прежде всего, вклад в противостояние с общим врагом), оказываемой союзником и обеспеченной/облегчённой союзом,
• от дальнейшего существования союзника в качестве противника общего врага (вместо подчинения/поглощения этим врагом), которое обеспечивается союзом

превышают его долгосрочные издержки:

• от борьбы с любыми новыми противниками, которых новый союзник приносит с собой (или «внутри» себя).

Этот баланс мало связан с чистой силой потенциального союзника. Если слабая страна имеет тех же врагов и не приносит новых, то является нетто-полезным союзником. Однако страна, вероятно, будет иметь нетто-отрицательную ценность как союзник если (1) она приносит с собой новых противников, более сильных, чем она сама, и/или (2) её правительство опирается на малую долю населения и поэтому несостоятельно без бессрочной масштабной внешней помощи.

Однако последний статус – «правительство меньшинства» – вероятно, не применим ни к одной из африканских стран, которым Россия сейчас помогает. Очевидно, что им полезна или даже нужна текущая российская помощь, но фундаментальные демографические структуры их скорее укрепляют. Например, в Центральноафриканской республике христианскому правительству противостоят мусульманские повстанцы, но христиане составляют 73 процента населения, а мусульмане – лишь 14 процентов[26]. В Мали, Буркина-Фасо и Нигере правительствам (преимущественно суннитским мусульманским) противостоят салафитско-ваххабитские экстремисты, однако это течение/идеология не имеет широкой популярности за пределами своей родины в Аравии. А в Мали и Нигере правительствам также противостоят берберские туарегские сепаратисты, но туареги составляют лишь около 10 процентов населения в каждой стране[27].

Сирия же как союзник принесла с собой врагов. Как минимум, Турция стала новым противником (хотя и не новым соперником) для России и Ирана.

Кроме того, в Сирии существовало явное «правительство меньшинства», опиравшееся на 20-25 процентов населения (алавиты, шииты, христиане и друзы) против остальных 75-80 процентов[28]. Это означало, что Дамаск не имел излишка свободных ресурсов для поддержки общего союза, а скорее часто или постоянно требовал бы ресурсов, более чем в два раза превышающих собственные (чтобы, как минимум, утроить свою мощь с 25 до 75, то есть до уровня своих внутренних врагов).

И хотя Дамаск частично боролся (косвенно) против глобалистского блока (поддерживающего некоторые сирийские повстанческие группировки), в основном он вёл косвенную борьбу против суннитских арабских стран и Турции, а прямую – против значительной части собственного населения. России и Ирану было бы целесообразнее примирить суннитские арабские страны и Турцию, чем воевать с ними, а суннитское население Сирии не является естественным противником ни Ирана, ни России. Аналогичным образом, победа сирийских салафитов-ваххабитов, скорее всего, обеспечит союзника Турции и/или суннитским арабам, а не глобалистскому блоку. Таким образом, российско-иранская поддержка Сирии не обещала пользы в виде лишения противника какой-то выгоды, поскольку такой выгоды, вероятно, не будет.

Всё было бы иначе, если бы Турция и арабы-сунниты были явными и постоянными врагами России и Ирана или Дамаск в основном боролся с глобалистским блоком (а не с суннитскими соседями и собственным населением), либо если бы побеждённая Сирия с высокой вероятностью стала клиентом Соединённых Штатов (а не клиентом своих соседей, или просто вечной анархией).

Таким образом, в целом сомнительно, что Сирия была нетто-выгодным союзником для Ирана или России. Однако поддержка Ирана действительно является российским интересом.

Реальный интерес: логистика

Второй настоящий интерес России – логистика. Авиабазы в Сирии были в основном полезны только для ведения боевых операций в стране. То есть нужны для поддержки Сирии, а не наоборот. Россия поддержала Сирию не ради авиабаз.

Кроме авиабаз, Сирия предоставила коридор Каспий–Иран–Ирак–Сирия–Средиземноморье, дозаправку самолётов (которая не требует полноценной авиабазы) в Хмеймиме, морскую базу в Тартусе. Однако ценность этих активов ограниченна.

Сирийский коридор (Каспий–Иран–Ирак–Сирия–Средиземноморье) нужен, только если потребуется противодействовать закрытию Турцией Черноморских проливов и воздушного пространства. И только если доступны территории Ирана и Ирака. В отсутствие такого сценария, Африка, Средиземноморье и даже Хмеймим и Тартус более доступны из Крыма через проливы (по морю) и Анатолию (по воздуху).

И Турция здесь ограничена Конвенцией Монтрё, согласно которой:

• Проход гражданских морских судов через проливы Босфор и Дарданеллы гарантирует статья 2 (см. также статьи 4-7).
• Проход военных морских судов через Проливы номинально гарантируют статьи 10-12 (за исключением случаев, когда судно (статья 19) или сама Турция (статья 20) находятся в состоянии войны). Однако на практике проход в значительной степени зависит от усмотрения Турции, поскольку в 2022 г. Турция продемонстрировала свою способность закрыть Проливы (предположительно/имплицитно на основании того, что она «счита[ла] себя находящейся под угрозой непосредственной военной опасности», согласно статье 21) для военных морских судов, даже если ни она, ни суда, не находятся в состоянии войны.
• Проход гражданских воздушных судов между Чёрным и Средиземным морями гарантирует статья 23: «Для обеспечения прохода гражданских воздушных судов между Средиземным морем и Черным морем, Турецкое Правительство будет указывать…воздушные маршруты, предназначенные для этого прохода; гражданские воздушные суда могут использовать эти пути, делая Турецкому Правительству для эпизодических воздушных рейсов предуведомления за три дня, а для регулярных воздушных рейсов – общее предуведомление о датах прохода». (Bыделена автором.) Как было отмечено в комментариях 1952 г., «права, предоставляемые иностранным воздушным судам Конвенцией Монтрё… даже более либеральны, чем те, которые содержатся в Чикагской конвенции». Статья 5 последней предоставляет только «привилегию пролёта… нерегулярным» рейсам, тогда как статья 23 Конвенции Монтрё «даёт право – а не просто привилегию – свободного пролёта всем иностранным [гражданским] воздушным судам», включая регулярные рейсы[29].
• Проход военных воздушных судов через турецкое авиапространство не гарантируется Конвенцией Монтрё, а полностью зависит от усмотрения Турции. (На водном пути международного судоходства проход обычно свободен для всех судов, включая военные морские/воздушные суда, в соответствии с обычаем и Конвенцией ООН по морскому праву. Однако в Проливах действуют собственные обычаи, а Турция КООНПМП не подписала.)

Таким образом, по крайней мере теоретически, чтобы добраться до Средиземного моря и далее сирийский коридор имеет значение лишь как резервный для военных воздушных (и, в меньшей степени, морских) судов. Всё остальное (включая гражданские морские/воздушные суда с государственными или даже военными грузами) пользуется гарантированным правом прохода.

Что касается Хмеймима или любой другой авиабазы в Сирии, они имеют (кроме не актуальной на данный момент поддержки локальных боевых операций) лишь ограниченное применение.

Хмеймим расположен всего в тысяче км к югу от Севастополя (если турецкое авиапространство открыто, как и должно быть как минимум для гражданских самолётов, согласно статье 23 Конвенции Монтрё) и в 840 км к западу от авиабаз в Иране (если турецкое авиапространство закрыто, но иранское, иракское и сирийское открыты).

Здесь и далее в статье предполагается, что российские полёты имеют дальность пять тысяч км. По открытым официальным данным, основной российский военный-транспортный самолёт Ил-76МД имеет практическую дальность 4200 км с грузом 47 тонн и 7200 км с грузом 20 тонн[30]. Теоретическая дальность с меньшим резервным топливом была бы ещё больше.

При вылете из (1) Севастополя, (2) Пираншехра (выбранного в качестве одной из иранских авиабаз вблизи границы с Ираком) через Ирак и Сирию, (3) Хмеймима, полёты имеют следующие (соответственно покрашенные) радиусы 5000 км:

Как можно заметить, радиусы не отличаются существенно друг от друга, и каждый покрывает, например, Центральноафриканскую Республику. Наконец, Тартус тоже не значительно ближе, чем российские порты, к точкам интереса:

При условиях современного кораблестроения и при необходимости поддержки танкерами расстояние, сэкономленное Тартусом (примерно 500 км при следовании в западное Средиземное море или далее, 1000 км при следовании в восточное Средиземное море и 1500 км при следовании в Индийский океан), не станет решающим фактором. Более того, конвенции Монтрё и Константинополя гарантируют проход (включая проход военных судов) через Проливы и Суэцкий канал (хотя и с вышеупомянутой оговоркой в случае Проливов.)

Соответственно, Тартус полезен либо в случае морских боевых операций в восточной части Средиземного моря, либо для избежания пробок в Проливах и Канале.

Теперь задача состоит в том, чтобы удовлетворить два реальных интереса России. В идеале, с бóльшим успехом, чем в прошлом. Некоторые из следующих предложений (а именно планы А и Б) могут показаться сложными или сомнительными. Однако продолжающаяся трансформация международных отношений создаст (и отчасти уже создала) возможности, которые раньше казались немыслимыми.

План А: сближение с Турцией

Идеальным ответом на падение дружественного России режима в Сирии стало бы использование этой неудачи для открытия новых возможностей. Таковой могло бы стать сближение с Турцией.

При использовании ВВП (ППС) без учёта услуг 2023 г. (здесь выраженный в процентах к уровню США) в качестве приблизительного показателя мощи, следующая картина…

Как отмечалось выше, сирийский коридор полезен для России лишь как альтернатива Босфору и турецкому авиапространству.

Сама Турция, безусловно, логистически важнее Сирии. Соответственно, дружественная или хотя бы нейтральная Турция (и, возможно, Азербайджан) выгодны России, даже «за счёт» заметного усиления турецкого влияния в Сирии (и, пожалуй, Армении).

Разрешение сирийского и карабахского конфликтов (пусть и не такое, как предпочла бы Москва) снимает наиболее заметные раздражители в её отношениях с Анкарой и Баку.

Что Турция могла бы гарантировать взамен фактическому согласию России на признание её сферы влияния:

• Продолжение иранского доступа к шиитскому Ливану через Сирию.
• Свободный проход российских судов (гражданских и военных, морских и воздушных) через Проливы и турецкое авиапространство (кроме военных воздушных судов, всё это уже гарантируется Конвенцией Монтрё).
• Сохранение российской морской базы в Тартусе, если России, действительно, нужно постоянное военно-морское присутствие в Средиземноморье и нет возможности получить/сохранить базу-замену в другом месте (см. ниже).

Такое сближение не просто ответит обоим российским интересам, но и сделает это лучше, чем поддержка Дамаска.

План Б: государство меньшинств

Если Турция откажется от сближения с Россией и Ираном в пользу (вероятно, тщетной) попытки укрепления партнёрства с глобалистским блоком и Израилем, у России остаётся другой вариант: поддержка фактического или даже юридического создания «государства меньшинств» из проживающих в Сирии алавитов, шиитов, христиан и друзов. Ядром такого Государства будет сирийское побережье, но, чтобы это образование было бы доступно Ирану и логистически полезно для России, оно обязательно должно простираться от побережья через пустыню до границы с Ираком. И в этом случае напрашивается включение также друзского (и отчасти христианского) региона на юге Сирии:

Алавитские (жёлтый цвет), шиитские (зелёный), христианские (красный) и друзские (бирюзовый) большинства в дистриктах Сирии^[31], наложенные поверх плотности населения^[32]. Суннитские, курдские, тюркские и еврейские большинства не закрашены. Предлагаемые границы Государства меньшинств обозначены сплошной линией. Коридор Дамаск-Хомс, находящийся под контролем Государства меньшинств, но со свободным проходом для Суннитской Сирии, обозначен штриховой линией. Пределы израильского контроля после 1967 и (вероятно) 2024 гг. обозначены пунктирными линиями.

Государство меньшинств может иметь гипотетически максимальное население приблизительно в пять миллионов в невероятном сценарии, если все сирийские алавиты, шииты, друзы и христиане переедут в него из остальной части Сирии и из убежища за её пределами: до войны алавитское население Сирии оценивалось в 10 процентов (из 23 миллионов, т. е. 2,3 млн), христианское – 5 процентов (1,2 млн), друзское – 3 процента (700 тыс.), шиитское – 2 процента (500 тыс.)^[33].

Государство меньшинств предоставит России вненатовский доступ к Средиземному морю и авиационные и морские базы на Средиземном море.

Оно сохранит доступ Ирана к шиитскому Ливану по наиболее эффективному маршруту. И, хотя демографически и географически оно значительно меньше номинальной Сирии, потенциально может стать действительно нетто-полезным союзником, если сможет отмежеваться от остальной Сирии (а не оставаться в состоянии бессрочного конфликта с ней).

Однако вероятность чистого разделения мала, неясно и то, насколько сирийские меньшинства обладают краткосрочной/долгосрочной силой/волей, необходимой для достижения разделения. По состоянию на осень 2025 г. события неоднозначные. Широкомасштабного «наступательного» сопротивления Хайят Тахрир аш-Шам (организация признана террористической. – Прим. ред.).  пока не возникло, то есть Сирия не скатилась, как Ливия или Йемен, в полномасштабную гражданскую войну. Однако властям не удалось полностью подчинить себе множество других повстанческих группировок, межконфессиональное насилие вспыхнуло, курды и друзы оказывают «оборонительное» сопротивление центральной власти. Ливии и Йемену потребовался 31 месяц, чтобы скатиться в гражданскую войну после свержения правительства.

Вариант такого образования упоминается здесь как лучший, чем попытка восстановить дружественное правительство на всей сирийской территории. И чтобы гарантировать, с другой стороны, что любые предпринятые усилия будут направлены на создание государства, простирающего от Средиземного моря до Ирака, и что любой проект (например, ограниченный побережьем), который вряд ли приведёт к этому, будет отвергнут как бессмысленная трата ресурсов и источник продолжающегося конфликта с Турцией и суннитами. Россия не должна сама запускать такой проект, но следует рассмотреть возможность его эффективной (эффициентной) поддержки (логистика, противовоздушная оборона, ЧВК), если план А невозможен и если сами меньшинства Сирии продемонстрируют достаточную силу и волю.

Независимо от того, выберет ли Россия план А или план Б (либо если оба окажутся невозможными или чрезмерно дорогостоящими, что вполне вероятно), существуют и другие способы, которыми Россия может удовлетворить свои интересы.

Запасной план: доступ Ирана к шиитскому Ливану

Плохие отношения вероятны между салафитско-ваххабитской[34] Сирией и Израилем. Помимо этнических, религиозных и идеологических источников враждебности Израиль не намерен возвращать Голанские высоты, а, напротив, лишь расширяет оккупацию сирийской территории и атакует сирийские военные объекты. Таким образом, салафитско-ваххабитская Сирия может стать (пусть и неохотным) членом «Оси Сопротивления», подобно суннитскому ХАМАС.

Даже если этого не случится, Иран всё равно может добраться до левантийского побережья

• через российское, а затем турецкое авиапространство (последнее гарантировано для гражданских самолётов Конвенцией Монтрё), или
• через Суэцкий канал (свободный проход гражданских и военных морских судов гарантирован Константинопольской конвенцией), или
• обойдя Африку.

Он также может добраться туда по воздуху (или по морю и суше) тем же путём, по которому Россия может обеспечить себе доступ в будущем к Средиземному морю – через Африку.

Запасной план: российский доступ к Африке и Средиземному морю

Независимо от Планов А и Б, доступ России к Африке (в том числе к суверенному блоку, охватившему северную половину континента) и к Средиземному морю, не зависящий от Турции или Сирии, может быть сохранён через Иран.

Для сухопутно-морского и воздушного доступа к Африке достаточны:

• воздушный и, возможно, наземный проход через территорию Ирана (что и так требовалось/предполагалось для сирийского коридора), и
• право на дозаправку самолётов, и на заход в порты, на южном побережье Ирана.

В идеале эти условия будут гарантированы каким-то соглашением или даже договором, который не предполагает передачи суверенитета или даже управления и (хотя бы по символическим причинам) должен, вероятно, предоставить Ирану аналогичный доступ к российской территории и инфраструктуре. (России не нужны настоящие базы, и опасения относительно жизнеспособности баз в Иране, связанные с сомнительным опытом России в ведении боевых операций из Хамадана[35], неактуальны.)

Сегодня корабли из Ирана могут без труда достичь любой точки восточного побережья Африки.

Что касается воздушных маршрутов, полёты дальностью пять тысяч километров, например, из Джама (зелёная точка) и Чахбехара (красная точка) имеют следующие радиусы, окращенные соответствующим образом. (Чахбехарский радиус нарисован с предположением об отсутствии пролёта над Аравийским полуостровом, поэтому полёты из Чахбехара на запад изначально следуют по тонкой линии вдоль южного побережья Аравии.)

Таким образом, полёты из Ирана могут достигать всего восточного побережья Африки (за исключением ЮАР) через Индийский океан (международные воды). А затем (если пункт назначения – Эритрея, Судан или Египет) через Аденский пролив (проход гарантирован обычаем и статьёй 38 КООНПМПа) и Красное море (международные воды).

Для достижения российскими рейсами Средиземного моря и африканской глубинки достаточно прав на пролёт (а в некоторых случаях и на дозаправку) всего в нескольких странах. Эти права, очевидно, уже отчасти имеются, поскольку российские рейсы каким-то образом осуществлялись из Сирии в центральную и западную Африку.

Как и в случае с Ираном, права будут в идеале гарантированы договорами, но без создания полноценных российских баз (т.е. объектов с постоянно размещённым персоналом, управлением, переданным России суверенитетом и так далее). Исключения могут быть сделаны по запросу принимающей страны, если содержание базы было бы для неё обременительным либо если существует (довольно нежелательная) вероятность того, что база будет поддержать боевые операции.

Запасной план: базы на Средиземном море

Кроме того, если нужны запасные альтернативы или замены для Хмеймима и Тартуса на Средиземном море, такие, вероятно, можно найти в Восточной Ливии (с доступом, в частности, по воздуху через Иран, Индийский океан и Африку, как описано выше). На самом деле, вопреки опасениям относительно способности Восточной Ливии принять российское присутствие вопреки американскому давлению[36], оно уже существует там годами, в том числе с начала Специальной военной операции.

Шиитская часть Ливана – более радикальный вариант.

Алжир и Египет также являются потенциальными возможностями. Хотя у них вероятны собственные опасения по поводу российских действий и/или реакции глобалистского блока на любое сотрудничество с Россией[37], они разделяют с Россией оппозицию к салафитско-ваххабитским повстанцам и террористам; вместе с Россией поддерживают Восточную Ливию; являются суннитскими арабскими странами, чьи отношения с Соединёнными Штатами могут быть полностью подорваны действиями Израиля; имеют (в случае Алжира) исторически холодные отношения с США и их союзниками; и были (в случае Египта) преданы Вашингтоном в 2011 году. Также американцы считают обе страны недемократическими[38], поэтому враждебное отношение к ним неизбежно, если ещё не существует[39].

В каждом случае важно сохранить власть принимающей стороны. Как отмечалось выше, бывшее сирийское правительство находилось в почти уникально неблагоприятном положении, пребывая в этноконфессиональном конфликте с 75-80 процентов населения. Алжир, Египет (за исключением коптов) и Ливия не разделены по этноконфессиональному признаку (хотя чуть больше половины ливийцев проживают на подконтрольном Западной Ливии Триполитанском побережье[40]). И хотя шииты составляют лишь треть населения Ливана, остальная часть населения делится поровну на суннитов и христиан.

Автор: Дилан Пэйн Ройс, PhD в сфере международных отношений, научный сотрудник Департамента международных отношений Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».