Результаты прошедших в Великобритании 4 июля выборов выглядят крайне предсказуемыми. Аналитики безошибочно назвали победителей и проигравших этого действа ещё года полтора назад. Однако детальный взгляд на результаты голосования позволяет сформулировать три основных тенденции политического развития Британии в ближайшей перспективе, которые могут потеряться в разговоре о процентах голосов и распределении депутатских мандатов.
Во-первых, консерватизм в Британии остаётся на плаву, но перспективы его идейной идентичности туманны. Консерваторы выборы с треском проиграли, лишившись 244 мест в Палате общин и 20 процентов голосов избирателей, хотя и сохранили своё место в рамках двухпартийной системы. Причины поражения кроются не только в усталости британцев от четырнадцати лет правления консерваторов: эпопеи с референдумом о выходе из ЕС Дэвида Кэмерона, коррупционных скандалов, связанных с членами команды Бориса Джонсона, 44-дневного катастрофичного для репутации тори как «экономически компетентной партии» лидерства Лиз Трасс и чересчур осторожного и безликого лидерства Риши Сунака. Не менее важно, что консервативное наследие воспринимается британским обществом неоднозначно. Так, в мае 55 процентов британцев назвали Брекзит ошибкой, ставя под сомнение весь смысл консервативной политики последнего десятилетия. Есть причины для недовольства и у тех, кто голосовал за Брекзит, поскольку в 2022 г. чистая иммиграция выросла примерно в 2 раза по сравнению с уровнем до Брекзита. А миграционный фактор был важнейшим при голосовании за выход страны из ЕС.
В этой ситуации лейбористам нужно было лишь занять центр британской политики с помощью центристской программы, сделав в ней акцент на социальной сфере и экономическом росте, показать вменяемого лидера (на контрасте с экс-лидером «леваком» Джереми Корбином) и продемонстрировать определённую степень единства после витка внутрипартийной борьбы в 2019–2020 гг. «блэритов» (правых) и «корбинитов» (левых). На фоне провала правящей партии в плане содержания и стиля, «сокращения» её электоральной базы до «ядерных» сторонников тори, для многих из которых более интересной альтернативой сегодня выглядит Партия реформ Найджела Фараджа, этого оказалось достаточно.
Теперь британских тори, как после поражения партии во время лидерства Джона Мейджора в 1997 г., ждёт период внутрипартийной борьбы, выбора идеологического вектора развития и подбора подходящей кандидатуры на пост лидера. Как показывает британская политическая история, чем дольше партия пребывала у власти и чем больнее она «приземлились», тем сложнее и дольше будет протекать процесс адаптации. Вполне вероятно, что ситуация будет напоминать посттэтчеристский кризис в партии 1997–2005 гг., когда лидеры оппозиции Её величества метались между стремлением завоевать электорат среднего класса и страхом уступить свой базовый электорат Партии независимости Соединённого Королевства. Это вызывало к жизни крайне непоследовательный политический курс, который в итоге не мог убедить избирателя, что тори встали на путь обновления.
Рискнём предположить, что британский консерватизм и Партия реформ продолжат свой синтез на идейном и политическом уровне. Если в 2015 г. тогдашний лидер тори и премьер Дэвид Кэмерон отказывался даже от потенциальной возможности коалиции с Найджелом Фараджем в случае «подвешенного парламента», взяв курс на перехват программного элемента своего соперника с правого фланга – референдума о выходе из ЕС, то теперь ряд консерваторов, как в парламентской фракции, так и за её пределами, выступают за институционализацию союза с Партией реформ. Этот тренд может усилиться, исходя из того, что 38 процентов избирателей (голоса за тори и Партию реформ суммарно) недвусмысленно высказались за ужесточение миграционного регулирования, а у лейбористов нет чёткого ответа на вопрос, как бороться с неконтролируемой миграцией.
В русле этого пути возможна дальнейшая идейная и/или политическая конвергенция двух партий, ведь слишком похожи программы у правых консерваторов и правых популистов, слишком схожи параметры их базового электората – белых мужчин старшего возраста, проживающих на Юго-Востоке Англии. По мнению ряда представителей правого фланга тори, «поглощение» Партии реформ – это путь обновления британского консерватизма, исчерпавшего свой идейный заряд за годы европейской интеграции. Харизматичное лидерство Найджела Фараджа и антимиграционная одержимость пригодилось бы консерваторам для создания своего рода «правоконсервативного фронта» в британской политике, но обеспечила бы безвозвратный дрейф партии вправо.
Во-вторых, победа лейбористов лишь выглядит уверенной. Да, лейбористы формируют правительство большинства, по прочности сравнимое с правительствами Тони Блэра (410 мест в Палате общин у лейбористов Стармера в 2024 г. и 418 и 412 мест у Блэра в 1997 и 2001 гг. соответственно). Однако в случае Блэра подобное большинство было ресурсом премьера для реализации программы конституционных реформ, попытки выстроить «третий путь» в экономике и осуществления амбициозной внешнеполитической программы Лондона как «моста между Европой и США». Сегодня же значительное большинство лейбористов в Палате общин как ресурс присутствует, а идей, которые с помощью появившегося ресурса можно было бы реализовать, – нет.
Лейбористское правительство намерено «продать» избирателям «стрессоустойчивую торговую экономику», а во внешней политике реализовать «прогрессивный реализм». Однако эти понятия ещё только будут наполняться содержанием. Затягивание с презентацией «стармеризма» как программы реформ «сломанной» после консерваторов Британии будет работать против лейбористов. Дело в том, что характер голосования за лейбористов был обеспечен скорее антиконсервативным, чем пролейбористским характером. В условиях мажоритарной избирательной системы британский избиратель отдаёт голос лейбористам, а не протестным партиям, как в странах Западной Европы, поскольку точно знает, что именно вторая ведущая партия не позволит тори вновь выиграть. Уже после выборов полярность запросов в отношении социально-экономического курса нового правительства достаточно быстро проявятся в столь широкой избирательной коалиции (средний класс, квалифицированные рабочие, молодёжь, этнические меньшинства и так далее).
Более того, 14 процентов голосов избирателей за Партию реформ говорит о том, что у Найджела Фараджа, наконец получившего место в Палате общин, есть рычаг давления на лейбористское правительство. Этот рычаг вполне может сорвать будущий курс Стармера на «потепление» отношений с ЕС и его отказ от резких движений в миграционной политике.
Взгляд на политические программы и процент голосов, которые были отданы за тори и Партию реформ, говорит о том, что партийно-политическая ситуация в Туманном Альбионе вполне пересекается с несколько меньшим, чем ожидалось, но всё же «правым поворотом» в Западной Европе на выборах в Европейский парламент в этом году. Миграционная проблематика становится основным нервом европейской политики, о чём знают и сами британские лейбористы, испытывая давление со стороны Партии реформ в отношении голосов низкоквалифицированных рабочих севера Англии, очень восприимчивых к антимиграционным лозунгам.
В-третьих, проблема шотландской независимости уходит с повестки. Шотландская национальная партия (ШНП) под руководством нового лидера Джона Суинни, потеряла 38 мест в Палате общин. Лейбористы одержали безоговорочную победу в Шотландии, закрепив тренд на снижение поддержки националистов, который наметился ещё в 2016–2017 годы. Как указывал Дэвид Кэмерон в своих мемуарах 2019 г., комментируя стремление передать полномочия региональной администрации в обмен на ответ согласие шотландцев остаться в составе Соединённого Королевства в 2014 г., отметил, что «националистические партии часто плохо управляют, и они (Шотландская национальная партия – С.Ш.) проделали хорошую работу, иллюстрируя это в Шотландии»[1].
Тезис был подтверждён последним электоральным циклом. Курс консервативных правительств на диалог с администрацией ШНП в регионе и наделение её новыми полномочиями в 2010–2014 гг., например, фискальными, предполагал, что избиратель сам разочаруется в националистах из-за их некомпетентности в таких чувствительных для шотландского избирателя сферах, как образование, здравоохранение, развитие инфраструктуры и так далее. В этом ключе ШНП рисковала оказаться неспособной реализовать важные элементы своей программы и потерять статус протестной партии. Выход государства из состава ЕС поставил крест на идеях независимости ШНП, которая мыслилась только в рамках европейского интеграционного проекта. Как результат, партия власти в регионе, находясь под тяжестью бремени регионального управления, стала переживать период коррупционных скандалов, министерской чехарды и внутрипартийных трений между радикалами и умеренными, чем умело пользовались региональные отделения лейбористов и консерваторов.
Таким образом, всеобщие выборы 2024 г., качнув маятник партийной системы Соединённого Королевства в другую сторону, оставили больше вопросов, чем ответов. Основной интригой ближайших лет будет способность лейбористов разработать и реализовать работающую и отличающуюся от социально-экономического курса Сунака программу «стармеризма», а также степень готовности консерваторов быстро «приземлиться на ноги» после падения с политического Олимпа и оспорить лейбористское лидерство на выборах в 2029 году.
Автор: Сергей Шеин, научный сотрудник Центра комплексных европейских и международных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»
[1] Cameron D. For the Record. William Collins, 2019. P. 591.
