В последнее время в международной политической лексике все чаще мелькает термин «популизм». Правда, содержательное наполнение его не слишком определенно. Перечень политических фигур, причисляемых к популизму, выглядит очень пестро.
Одни (Н. Баранов или Е. Шумицкая) различают «авторитарный» популизм (М. Тэтчер), «правый» популизм (Р. Рейган), «левый» популизм (Б. Клинтон, Т. Блэр), другие же (А. Дугин) утверждают, что популизм – не правый и не левый, сила его в том, что он «играет не по правилам», у него своя логика.
Еще в 1968 г. автор этих строк случайно наткнулся на программу президента Танзании Джулиуса Ньерере. Она поразила удивительным сходством с идеями русских народников (апология крестьянства, концепция «минования» капитализма). Было понятно, что африканский политик создавал свою программу самостоятельно, вряд ли он вообще знал о каких-то русских народниках вековой давности. Стало быть, существовала некая закономерность. Обнаружилось, что идейные течения народнического типа в той или иной форме имели место в ряде стран Азии, Африки и Латинской Америки, хотя и позже их российских предтечей и возникали, так сказать, «своим ходом», без обращения к опыту каких-либо аналогов.
«Призрак популизма» и народники
Тогда же в Лондонской школе экономики состоялась обширная дискуссия о популизме, которая сначала была опубликована в журнале «Government and Opposition», а затем издана отдельной книгой (To Define Populism, 1968). Дискуссия открывалась эффектной фразой: «Призрак бродит по миру – призрак популизма». Но далее следовало вполне серьезное и содержательное обсуждение, в котором приняли участие такие известные авторы, как философ Исайя Берлин, историки Ричард Хофстадтер, Франко Вентури и Анджей Валицкий, социолог Ален Турен, и ряд других. Через некоторое время на данную тему вышла также солидная книга английского профессора Маргарет Канован (Populism). В дальнейшем к обсуждению подключались все новые исследователи.
Если кратко суммировать исследовательские наработки тех лет, то получится следующая картина. В принципе «популизм» (от лат. populus – народ) есть дословный эквивалент русского слова «народничество». Но и исторически, и идеологически это разные вещи. Народничество, феномен, впервые возникший в России XIX века, – идейное течение и политическое движение, защищавшее интересы крестьянства в период ранней модернизации в плане смягчения для него ее последствий («ужасов первоначального накопления») и выдвижения принципов аграрного («общинного») социализма. Похожие идейные течения возникали в Индии, в Китае, некоторых африканских и латиноамериканских странах, хотя и позже, и вполне независимо от российского феномена. Сейчас этот (условно «сельский») популизм стал уже достоянием истории.
Как таковой, термин «популизм» возник в конце XIX века в США и стал синонимом идейного и политического движения, объединявшего фермеров и мелкий городской бизнес в борьбе против засилья крупного капитала и банков, что должна была выражать «третья» – помимо республиканцев и демократов – политическая партия. Отличие этого типа популизма от предыдущего – в отсутствии элементов социализма и вписанности в целом в процесс буржуазной модернизации. Как отмечал американский социолог Кристофер Лэш, «популизм коренится в защите мелкого собственничества, которое … рассматривалось как необходимая основа гражданской добродетели». Популистская («прогрессистская») партия в США и ее лидер Дж. Брайан, дважды претендовавший на пост президента, не удержались на политической сцене. Но ряд пунктов ее программы был интегрирован Демократической партией, а сам термин «популизм» прижился как обозначение некоего стиля политического поведения.
Таким образом, американский популизм создал не столько идеологию, сколько определенную разновидность политической культуры. Ее признаки в свое время были сжато и удачно определены американским социологом Эдвардом Шилзом: 1) приоритет «воли народа» над любым другим политическим стандартом; 2) стремление лидера к прямым контактам с массами без посредничества каких-либо политических институтов. Элементы такого стиля поведения и фразеологии закрепились в американской политике, и немало американских президентов были не прочь аттестовать себя перед избирателями как «простого парня», который «всегда с народом» и т.п.
Помимо США, второй (условно «реформаторский») тип популизма имел место в некоторых латиноамериканских странах – Бразилии (Ж. Варгас), Аргентины (Х. Перон), Перу (Айя де ла Торре), Мексике (Л. Карденас) В целом, если сравнивать эти два исторических прецедента или две разновидности популизма – «крестьянского» и «мелкобуржуазного», можно подметить в них не только значительные различия, но и нечто общее. А именно: акцент на «народность», выдвижение понятия «народа» как некоей базовой категории общества, идея учета и защиты его интересов. Хотя, конечно, «народ» в этих течениях трактовался по-разному. В последующие десятилетия термин «популизм» употреблялся главным образом в негативном значении – как синоним политической демагогии, неоправданных обещаний, заигрывания с массами и т.п. В этом качестве он превратился просто в расхожий политический ярлык и на некоторое время перестал быть объектом научного интереса.
«Звездная Лига»
Сегодня есть основания зафиксировать новый этап феномена популизма (или того, что обозначают этим термином) – так сказать, populism 2.0. Обратимся к наиболее заметным его проявлениям. Здесь прежде всего выделяются итальянские политики Маттео Сальвини, которого даже называют «магистром европейского популизма», и Луиджи Ди Майо.. Эти молодые лидеры на парламентских выборах 2018 г. привели к победе свои политические партии – «Лига Севера» и «Движение пяти звезд», скорректировав для того их предвыборные лозунги и программы.
Обе партии дополняли друг друга как по своим программам, так и по электоральному контингенту. За «Лигу» голосовали мелкие и средние предприниматели и некоторое количество рабочих, много пожилых людей, а за «Пять звезд» – больше молодежь. В итоге была одержана победа на парламентских выборах в марте 2018 г., и после некоторых организационных «утрясок» Сальвини и Ди Майо стали вице-премьерами в правительстве с одновременным занятием ключевых министерств – внутренних дел и экономического развития. Этот кабинет развалился осенью 2019 г., но созданный прецедент достоин внимательного изучения.
У «Движения пяти звезд» четыре из пяти «звезд» (требований) связаны с экологией (общественное водоснабжение, окружающая среда, транспорт, сокращение производства и потребления тепловой энергии, снижение выбросов СО2 и пр.). Зато пятая очень обширна: демократизация и санация политической сферы во всех ее проявлениях. Здесь масса всего: предположение обязать чиновников обсуждать «народные инициативы», проведение «референдумов без кворума», сокращение привилегий «политической касты», запрет совмещать депутатскую должность с иными занятиями, обеспечение транспарентности политических институтов. Разумеется, жесткая борьба с коррупцией – в свое время еще основателю «Движения» Беппе Грилло удавалось под лозунгом обуздания коррупции выводить на улицы до 2-х миллионов людей в так называемый V-day («день гнева»).
В социально-экономической сфере итальянское правительство объявило курс на защиту потребителей, мелкого и среднего производства, ограничение засилья крупных промышленных и торговых компаний, финансовых групп. Осуществляется поддержка государственного здравоохранения, образования, учреждений науки. Принято решение о выплате людям, не имеющим постоянного заработка и доходов, 780 евро в месяц, а неимущим семьям из четырех человек – по 2 тысячи евро в месяц. Но эта акция встретила сопротивление в Евросоюзе, поскольку нынешний дефицит итальянского бюджета превышает норму, установленную ЕС.
Что касается Сальвини, он проявлял особую активность в ограничении миграции в страну «по морю». Еще в период предвыборной кампании он обещал сократить на 700 тысяч человек количество мигрантов в стране, и за первые три месяца его пребывания на посту министра внутренних дел поток мигрантов, прибывающих на Апеннины морским путем, действительно снизился более, чем на 80% по сравнению с 2018 годом. На массовом уровне, как показал опрос одной из итальянских газет, 85% считающих себя верующими итальянцев поддерживают действия министра МВД.
Политическая деятельность Сальвини не ограничивается национальными рамками, он стремится придать ей европейский масштаб. В преддверии выборов в Европарламент итальянский министр наводил контакты с разными политическими кругами на континенте – «Желтые жилеты» во Франции, венгерский премьер Виктор Орбан, глава польской партии «Право и справедливость» Ярославом Качиньским, Марин Ле Пен (Франция) и другими, которых объединяют те или иные общие ориентации (евроскептицизм, негативное отношение к миграции, защита традиционных ценностей и национального суверенитета и пр.). Объединение на этой основе, по словам Сальвини, обеспечит «европейскую весну», построение «новой Европы», свободной от бюрократического диктата Брюсселя и издержек неолиберализма.
Попытки создать коалицию европейских популистских партий на недавних очередных выборах в Европарламент принесли определенный сдвиг – эти партии в общей сложности увеличили количество своих мест (150), хотя результат оказался ниже прогнозируемого и при этом данная группа оказалась разделенной на три фракции.
От либерализма к иллиберализму
Посмотрим теперь на другие политические персонажи и организации, которые экспертная и медийная «молва» относит к популизму и с которыми стремятся сотрудничать их новопришедшие итальянские коллеги. Вот весьма заметная фигура венгерского лидера Виктора Орбана. Он начал свою политическую карьеру еще на закате социалистической Венгрии, основав в 1988 г. Союз молодых демократов («Фидес»), вступивший в 1992 г. в Либеральный интернационал. Но затем он довольно быстро разочаровался в «европеизме» неолиберального толка, пришедшем в страну. Тогда он вытеснил из партии либеральных сторонников, позднее вышел из Либерального интернационала, и «Фидес» превратился в «Венгерский гражданский союз».
В связи с этим мне вспоминается 1993 г., когда на международной конференции в Берлине я встретился с одним молодым венгерским экономистом (к сожалению, запамятовал его имя) и спросил его, что сейчас происходит в Венгрии. «А Венгрии нет, – ответил он. – Правительство едва ли контролирует и четверть национальной экономики. Остальное в руках пришлого иностранного капитала». А через несколько лет, побывав уже в Будапеште, воочию увидел социальные нестроения и контрасты – дорогие бутики в центре, зазывалы на улицах, предлагавшие провести к проституткам, и жалкие «народные магазины» на окраинах, где продавались товары, сопоставимые с теми, что были у нас на прилавках в «лихие девяностые».
Орбану и его партии не сразу удалось справиться с этими перекосами и последствиями неолиберальных реформ. Первый раз победив на выборах и став премьер-министром в 1998 г., через четыре года он был вынужден уйти в оппозицию. Последующие «нулевые годы» стали временем нового витка политики «ультралиберального рынка», который привел чуть ли не к банкротству государства. Но в 2010 г. Орбан и его партия вернулись во власть и находятся у нее до сих пор.
Правительство Орбана ввело налоги на транснациональные банки и предприятия, создало преференции местному среднему и мелкому бизнесу, расширило воздействие государства на экономику. В жизнь проводился так называемый «иллиберализм». Сам Орбан определял его как «форму этатизма», согласно которой государство играет главную роль в социальном протекционизме, и сопоставлял ее с аналогами в России, Турции, Китае и Сингапуре. Иллиберализм включал также политику ограничения миграции, укрепления национальных культурных традиций, отказ от либеральных ценностных ориентаций (религиозный индифферентизм, допущение однополых браков, абортов и пр.). Это называлось «венгерским путем в современность» или «христианской демократией» вместо «либеральной демократии».
Новые популисты
И в ряде иных европейских стран (Франции, Германии, Испании, Швеции, Финляндии и др.) действуют политические силы и партии, которым приписывается принадлежность к популизму. Эти объединения возникали в разное время, но в пределах последних трех-четырех десятилетий, приходящихся на активную глобализацию и евроинтеграцию. И всем им присущи, – хотя и с какими-то различиями в степени радикализма, нюансах и местных особенностях – сходные идеологические и программные акценты:
- негативное отношение к миграции – от требования вообще прекратить дальнейшую миграцию из неевропейских стран в программе «Национального объединения» (Rassamblement National) Марин Ле Пен до принципа «избирательной иммиграции» у Датской народной партии (Dansk Folke-parti);
- сопротивление глобализации, а также «сверхдержавности» Европейского сообщества, что, например, партия «Шведских демократов» (Sverigedemokraterna) относит к серьезным угрозам для своей страны; в противовес этому – контрмеры, иногда радикальные, (протекционизм, выход из НАТО, существенное ограничение компетенций Брюсселя);
- критика неолиберально-рыночной ориентации, которая, как доказывал, скажем, Я. Качиньский, лидер польской партии «Право и справедливость» (Pravo I Sprawiedliwo??) на примере своей страны, оборачивается ростом коррупции, преступности, политической и экономической олигархизацией;
- отстаивание национальной идентичности и культурных традиций, отвержение однополых браков, практики абортов и пр. «Защищенность и традиция» – такой девиз для своей партии выбрали те же «Шведские демократы»;
- предпочтение «прямой» или партисипативной демократии как наиболее эффективной формы общения с массами, что заявлено в программных документах партии «Альтернатива для Германии» или более левой испанской организации «Подемос» (Podemos – «мы можем»);
- различные социальные требования (борьба с коррупцией, улучшение качества образования, расширение государственного здравоохранения, обеспечение права на жилье, увеличение пенсий, помощи бедным слоям и др.). Иногда удельный вес социальных аспектов в партийных программах больше (как, к примеру, в Podemos), иногда меньше, но в целом он значителен. Социальная направленность отличает и деятельность так называемых «Желтых жилетов» во Франции, которых тоже помещают в контекст популизма.
С точки зрения социальной базы европейских популистских партий и движений их нельзя считать маргинальными. К тем же «желтым жилетам», по свидетельствам наблюдателей, потянулся «разгневанный средний класс». Примерно треть электората популистской партии «Истинные финны» зарабатывает больше 50 тысяч евро в год. А в руководстве партии «Альтернатива для Германии» к тому же еще собраны многие ведущие немецкие экономисты, юристы, бизнесмены, публицисты, позиционирующие партию как «детище интеллектуальной элиты» страны. И еще одна важная констатация: практически у всех обозначенных выше партий налицо положительная динамика роста и политического влияния. Например, доля числа голосов, поданных за «Шведских демократов» выросла с 2,9% в 2006 до 17,5% в 2018 г.
Что касается «западного» популизма за пределами Европы, то здесь многие указывают на Дональда Трампа. Безусловно, его фигуры речи и стилистика поведения (обращение к «американскому народу», «простым американцам» и т.п.) вполне вписывается в популистскую политическую культуру, характерную и для ряда его предшественников. Но не только это. Нынешний американский президент реагирует на какие-то издержки глобализации, возвращая вынесенные некогда за пределы США предприятия и обеспечивая тем самым работой американцев. А в борьбе против мигрантов и возведении стены на границе с Мексикой он вообще впереди планеты всей. Но вместе с тем, отвергая какие-то элементы глобализма, Трамп ставит на его место агрессивный американизм, понимая возвращение «величия Америки» как право направлять и поправлять всех и вся. Да и «народолюбивая» риторика Трампа весьма относительна. Его постоянный оппонент нобелевский лауреат Пол Кругман в своем блоге пишет, что «это все ради шоу. Когда доходит до дела, он [Трамп] всегда поддерживает элиту».
Почему-то по «ведомству» популизма проходит в некоторых СМИ недавно избранный бразильский президент Жаир Болсонару. В этом, в частности, уверяет в интервью бразильской газете «Фолья» бывший советник Трампа Стив Бэннон, причем на основании большой приязни Болсонару к Трампу. Действительно, Болсонару в своей политике буквально повторяет некоторые шаги американского лидера (выход из Парижского соглашения по климату, перенос бразильского консульства в Иерусалим и пр.). Но при чем здесь популизм? Судя по высказываниям, предпочтениям и намерениям Болсонару, это по своей ориентации иная политическая персона. Еще во время предвыборной кампании он обратил на себя внимание громкими заявлениями о своей симпатии к военному режиму в Бразилии 60-80-х годов прошлого века, выпадами против Китая (партнера по БРИКС), который «ничего не покупает у Бразилии», но «покупает саму Бразилию». Придя к власти, он заявил типично либеральную программу (приватизация государственных активов, снижение налогов на бизнес, принятие закона о свободном приобретении и ношении оружия и т.д.). Все это сближает его скорее с Пиночетом (пока, слава Богу, без карательных акций).
«Народ» против «масс»
Попробуем сделать некоторые обобщения и выводы. Рассмотренные примеры свидетельствуют, что «популизм 2.0» порожден новой современной эпохой, в которой переплетаются мировые процессы глобализации и научно-технической революции, создавая при этом немалые противоречия и проблемы в различных государствах и обществах – экономические, социальные, политические и культурные.
В глобализации тон задают институциональные динозавры современного мира – транснациональные банки и корпорации, подминающие под себя не только те или иные подразделения национального бизнеса, но порой и целые государства. Они конструируют финансиализацию мировой экономики или, как ее еще называют, «финансомику».
Спекулятивный капитал оттягивает средства от реального сектора, что вкупе с переводом производств ТНК на Периферию в поисках более дешевого труда оборачивается для некогда сравнительно благополучных стран Запада немалыми проблемами. Так, у более двух третей семей в 25 развитых странах (т.е. порядка 580 млн. человек) в 2014 г. доход либо стагнировал, либо упал примерно на 20-25% по сравнению с 2005 годом. Идет размывание среднего класса, в основном за счет перемещения его значительной части в более нижние страты.
Эта эрозия связана также с другими, технологическими факторами, характеризующими так называемую постиндустриальную стадию. Когда-то ее провозглашение породило эйфорию, надежду на то, что информационные технологии принесут с собой для подавляющего большинства людей возможность творческого труда, освободят их от примитивных рабочих занятий. Но уже основатель теории постиндустриального общества американский социолог Даниел Белл еще в середине 1970-х предупреждал, что по сравнению с индустриальной стадией и господствующим в ней принципом «рациональности и прогресса» постиндустриальный этап принесет с собой… «страх и трепет».
В самом деле. В сфере IT-технологий собственно творческим трудом занимается сравнительно небольшой (и сужающийся по отношению к другим группам рынка труда) контингент специалистов. Многие профессии в этой сфере все более становятся рутинными, далеко не престижными. Кроме того, их функции постепенно передаются электронным механизмам, так же как прогрессирует автоматизация человеческого труда в индустриальных отраслях. Все более распространенным становится прекариат, неполная занятость. Малоквалифицированный и частично среднеквалифицированный труд еще остается, но падает в цене. В общем, в ходе так называемой «четвертой промышленной революции» создается «мир не для всех», как хладнокровно констатировал в 2016 году создатель Давосского экономического форума Клаус Шваб, олицетворяющий мейнстрим современного неолиберализма и глобализации.
Проблемы, созданные глобализацией, сегодня очевидны для многих. И дело не только в социально-экономических диспропорциях. Размышляя о причинах появления и успеха популизма в статье с характерным названием «Популизм, Трамп и будущее демократии», известный американский политический философ Майкл Дж. Сэндел пишет: «С тех пор, как экономическая деятельность сместилась от производства вещей в сторону управления деньгами, а общество принялось неоправданно щедро вознаграждать менеджеров хедж-фондов и банкиров с Уолл-стрит, уважение, оказываемое труду в традиционном смысле, стало хрупким и неопределенным». «Меритократическая спесь элит», глобалистски-либерального истеблишмента – вот что, по словам американского автора, вызывает неприятие большинства общества и его нравственный протест.
Глобализация подстегнула массовую миграцию, этот современный вариант «переселения народов» – от трудовой миграции до беженцев.
Наконец, глобализация поощряет превращение людей в «граждан мира», космополитов, этих «беспачпортных бродяг в человечестве», как назвал их когда-то наш замечательный литературный критик Виссарион Григорьевич Белинский. Тем самым подвергается сомнению национальная и цивилизационная идентичность, соответствующие традиции, выработанные веками и даже тысячелетиями. Релятивизм так называемых «общечеловеческих ценностей» ведет к свободе от традиций семьи, нормальных сексуальных отношений, гуманистических нравственных заповедей и т.д. – всего, что весьма активно насаждается нынешней глобалистской постмодернистской культурой. И все больше вызывает отторжение.
Как реакция на эти современные проблемы и вызовы может быть понят «популизм 2.0», в котором его критики нередко видят лишь ретроградность и ксенофобию. И сами популистские деятели вполне осознают общий контекст, порождающий их требования и лозунги. М.Сальвини: «Речь идет о битве между глобалистами и сторонниками суверенитета. Первые выступают против каких-либо идентичностей, вторые выступают за право народов на культурную, историческую, языковую, религиозную идентичности… Мы боремся за суверенитет, право выбора, за семью как фундаментальную единицу нашего общества, за возможность для молодежи реализовать себя». А вот В.Орбан: «Мы те, кто верит в национальные государства, в защиту границ, семьи и ценности труда, находимся на одной стороне. Против нас – те, кто хочет открытое общество, мир без границ или национальностей, с новыми формами семьи, обесцененной работой и дешевой рабочей силой – все, чем управляет армия темных и бесчисленных бюрократов. На одной стороне – национальные и демократические силы, на другой – наднациональные и антидемократические силы».
Под стать новой, информационной эпохе – и характер популистских партий. Они позиционируют себя как «протестные партии», даже как «анти-партии». Например, итальянское «Движение пяти звезд» называет себя «не-объединением», с «анти-уставом», в котором записано, что «Движение» – это «платформа и средство для обсуждения и консультаций», что партия состоит «из всех пользователей сети Интернет». Через электронные сети оформляется членство в партии, где есть три уровня участия: активисты, сторонники и просто избиратели. Использование интернет-средств объясняется необходимостью преодолеть пассивность и аполитичность граждан, вовлечь их в сферу управления и принятия решений.
В общем, вполне очевидно: «популизм 2.0» возник не на пустом месте, но вокруг реальных проблем современного мира. И можно согласиться с Майклом Дж. Сэнделом, что надо отделять неадекватные порой формы риторики или акций популистов от их «законных требований», вытекающих из накопившихся объективных противоречий действительности. Не случайно поэтому популистские партии и движения сейчас находятся на подъеме, что особенно заметно на фоне ослабления влияния или даже кризиса некогда либерального политического мейнстрима – Демократической партии Италии, СДПГ в Германии, Соцпартии во Франции и других.
Именно последние, кстати сказать, применяют по отношению к своим оппонентам термин «популизм», который продолжает сохранять свой негативный или иронический смысл. Сами популисты, как правило, себя так не называют, хотя и считают себя борцами за «дело народа».
В связи с этим – и в заключение – имеет смысл сказать о самом понятии «народ», которое так или иначе сопряжено с рассмотренными нами идейными течениями – как прошлыми, так и настоящими. Это понятие не так просто, как кажется, и в повседневном словоупотреблении выступает либо неопределенным, либо бессодержательным. В политической лексике под «народом» обычно имеются в виду избиратели, электорат, большинство общества «минус элиты». Примерно в этом же плане, но с позитивными коннотациями его употребляют и популистские политики.
Такое понимание представляется недостаточно конкретным и неточным. Народ – это не «население», не «масса». Испанский философ Хуан Ортега-и-Гассет почти век назад написал о «восстании масс», возвестив приход индустриального, урбанизированного «массового» общества. С тех пор мы не раз имели возможность убедиться в том, что «масса» могла приветствовать демократические начинания, но могла и поддержать фашизм.
Сошлюсь на Карла Ясперса, который отличал «народ» от «толпы», «публики», «массы». Масса, писал он, «не обладает самосознанием, однородна и количественна, она лишена каких-либо отличительных свойств, традиций, почвы – она пуста. Масса является объектом пропаганды и внушения, не ведает ответственности и живет на самом низком уровне сознания». Народ же, напротив, «осознает себя в своих жизненных устоях, в своем мышлении и традициях. Народ – это нечто субстантивное и качественное, в его сообществе есть некая атмосфера, человек из народа обладает личными качествами характера также благодаря силе народа, которая служит ему основой».
Определенная историческая общность – этнос, суперэтнос, нация – в течение долгих веков формирует свои традиции, ценности, институты и нормы общежития. Тем самым общность становится народом. Но «народность» не равнозначна всему обществу, «населению», она кристаллизуется в каких-то его слоях, группах и отдельных личностях. Народ, как ни неожиданно это звучит, – это скорее меньшинство в массе общества, жизнь которого подвержена разного рода колебаниям, конфликтам, спадам и кризисам. Но те, кто образуют народ, противостоят энтропии, каждый раз напоминая обществу – своим примером, убежденностью, стойкостью – об идеалах порядка, справедливости и добра, выручая «большинство» в критические моменты, периоды разброда и смуты. Народность основана на преемственности, передаче соответствующих ценностей из поколения в поколение – тем, кто способен стать «держателем» этих ценностей. Принадлежность к народу не связана жестко со степенью образования или интеллекта, к ней относятся как Пушкин, так и его няня Арина Родионовна. Или, скажем, писатель Андрей Платонов, который сказал однажды: «Без меня народ неполон».
Поэтому на вопрос о перспективах «популизма 2.0» можно, наверное, ответить так. Сегодня, когда политическое поле усеяно разного рода симулякрами, показным пафосом и шоу-спектаклями, политический лидер (и популистский в том числе), если хочет добиться действительно позитивных изменений в обществе, должен прежде всего ориентироваться на народ (в том смысле, о котором шла речь) и быть им услышанным. И если это произойдет, «масса» тоже пойдет вслед за народом в нужном направлении.
