В переломное время, когда социально-политические устои, институты если и не рушатся, то меняются, фактор личности выходит на первый план. О харизме как явлении социальной философии – прежде и теперь – Фёдору Лукьянову рассказал научный сотрудник Центра фундаментальной социологии НИУ ВШЭ Олег Кильдюшов в интервью для передачи «Международное обозрение».
Фёдор Лукьянов: Когда Макс Вебер ввёл понятие «харизма» в социологию, в общественную философию, во-первых, считал ли он его важным для политики, а во-вторых, он видел это в позитивном или негативном смысле?
Олег Кильдюшов: Сначала нужно сказать, что это понятие имело определённую историю задолго до Макса Вебера. Не он его придумал. Более того, оно существовало в общественной ротации практически 2 тысячи лет. Это слово встречается уже у апостола Павла в различных вариациях. Например, в первом послании Коринфянам апостола Павла «харизма» упоминается 9 раз. И в других посланиях оно также активно используется. Раннехристианские богословы активно обсуждали харизму именно как божественный дар, или дар Святого Духа. Это понятие активно разрабатывалось в христианской теологии.
Это понятие пережило своеобразный ренессанс на рубеже XIX – начале ХХ веков в протестантской теологии и в исследованиях религии – прежде всего в Германии. Собственно, там его и почерпнул Макс Вебер, когда начал разрабатывать собственную теологию религии, и оно стало, по сути, центральной категорией.
Что здесь интересно: харизма находится на пересечении двух сфер. С одной стороны, это сфера религиозного спасения, поиски спасения, а с другой стороны, это сфера политической власти. То есть харизматик – обладатель этого уникального дара – находится на пересечении этих двух миров. С одной стороны, он получает дар непонятно откуда – источник можно определять по-разному. Но социологически очевидно, что харизматик может использовать свой дар с целью влияния на людей, что делает данное понятие столь значимым уже для политической социологии.
Фёдор Лукьянов: Соответственно, он может использовать его и во благо, и во зло?
Олег Кильдюшов: Как говорит Вебер, харизма идеологически или содержательно нейтральна. Её – этот дар влияния на людей – может использовать кто угодно. Мы можем исторически посмотреть целую линейку самых различных способов применения. Вебер перечисляет военных вождей, пророков, создателей религий. В этом смысле содержательно это скорее нейтральное понятие.
Фёдор Лукьянов: Вебер очень рано умер, как я помню, не дожил до потрясения в его родной Германии, которые с харизмой были связаны. Но если бы вдруг он сегодня, представим себе, увидел нынешнюю политику, он бы узнал типажи, которые сейчас на арене?
Олег Кильдюшов: Да, кончено. Ключевой момент для Вебера в харизматике в политике – это тот, кто может создавать совершенно новое, то, что не укладывается в бюрократические рутины. Вообще – он был культурным пессимистом. Он довольно пессимистически смотрел на тенденции развития, в том числе на пределы либеральной демократии, которые обнаружил. Один из шансов выйти из этого тупика, образовавшегося вследствие окостенения и бюрократизации, он видел как раз в харизматиках. Это те люди, которые как бы поверх правил, поверх той рутины, которые уже сложились. Харизматик обращается напрямую к народным массам, предлагает свои визионерские проекты и идеи, тем самым генерирует проекты будущего. В этом смысле, если мы посмотрим на череду современных нам харизматиков – Дональда Трампа в политике или Илона Маска в бизнесе, – социологически очевидно, с кем мы имеем дело. Это типичный случай харизмы.
Фёдор Лукьянов: Вебер же, наверное, понимал, что может быть совершенно разрушительное воздействие, если этот сильный дар будет направлен на какие-то не благие цели?
Олег Кильдюшов: Это очень тонкий момент. Дело в том, что Вебер построил на основании харизмы целый тип господства наряду с традиционным, когда власть, например, наследуется, или наряду с рационально-легальным, когда всё делается по описанным правилам. Он отмечает, что харизматический тип власти самый неустойчивый.
И на этом пути подтверждения возможны большие угрозы. На это нам указывает трагический опыт ХХ века с тоталитарными диктатурами, во главе которых стояли вполне себе харизматические вожди. Одно из направлений веберианской социологии, собственно, и направлено на то, чтобы объяснить эту загадку ХХ века, почему такие персонажи возглавили тоталитарные режимы.
Фёдор Лукьянов: Это очень важно, мне кажется, потому что вторая половина ХХ века, если брать международную политику, – преодоление харизмы за счёт строительства институтов. И, в общем, преодолели довольно эффективно. Сейчас мы видим ровно обратное: разрушение прежних институтов, кто-то перестаёт работать, кто-то снижает эффективность. И на этом фоне выделяются лидеры. Они могут быть более или менее харизматичными, но играют определяющую роль. Значит ли это, что данная концепция Вебера сейчас снова обретает актуальность?
Олег Кильдюшов: После войны Вебера прямо обвиняли в том, что он своим проектом или своей идеей харизматической власти чуть ли не идеологически подготовил нацистский режим. Понятно, что это ерунда. Вебера интересовало то, как преодолеть тупики либеральной демократии в условиях массового общества ХХ века – условно говоря, когда институциональная рамка ХIХ века перестала работать при появлении миллионов избирателей.
Очень важное открытие Вебера заключается в том, что он зафиксировал этот массовый запрос на харизматиков в условиях, когда институционализированная демократия больше не работает. Сегодня, по сути, мы опять вернулись в ту же ситуацию, когда идеология, особенно этот господствующий нарратив глобалистского либерализма, исчерпала себя, и тогда на первый план выходят как раз такие ценностно нейтральные, ценностно открытые к любым содержаниям политики типа того же Трампа.
Фёдор Лукьянов: То есть харизма и идеология – это вещи не то чтобы несовместимые, но они совершенно не требуют друг друга?
Олег Кильдюшов: Скорее они перпендикулярны, не пересекающиеся. Как я говорил, Вебер показывает, что термин «харизматика» применим к самым разным эпохам, к самым различным деятелям и политикам самой различной идеологической направленности. То есть мы можем найти харизматика и среди коммунистов, и среди либералов.
Фёдор Лукьянов: Вебер жил в эпоху абсолютного европоцентризма. Тем не менее тогда, в начале ХХ века, западных философов, социологов Азия интересовала? Они её видели как будущий элемент в том числе и общественного знания?
Олег Кильдюшов: Вебер как раз интересен тем, что, наверное, первым из крупнейших социальных мыслителей обратил свой взор на другие культурные регионы. Он начал, но, к сожалению, не закончил гигантский исследовательский проект «Хозяйственная этика мировых религий», где проанализировал религии Китая, Индии, Ближнего Востока. Он также планировал изучить православие и ислам, но, к сожалению, эти части остались нереализованы. Но можно сказать, что он пытался искать объяснение возвышения Запада не только в самом Западе, но и изучая культурные и духовные практики по всему миру.
Фёдор Лукьянов: То есть Вебер сейчас снова актуален по многим направлениям, получается?
Олег Кильдюшов: Я думаю, сегодня он был бы в топе.
