Почему монархии так привлекательны? Самое простое объяснение — обыватель всегда тянулся к красивой жизни, а где она краше, чем при дворе? Церемонии, когда-то наполненные смыслом, теперь же превратившиеся в формальные ритуалы, завораживают тем, что за ними угадывается вековая традиция. А подробности личной жизни монархов, нравы которых в корне не отличаются от нравов «простонародья», очеловечивают то, что когда-то считалось сакральным. Возникает эдакий овеянный историей гламур, сочетающий самое возвышенное с очень низменным, а контрасты притягивают.
Но есть и другое объяснение. Мир сегодня меняется так кардинально и стремительно, что люди повсеместно, а особенно в «старушке Европе», теряют опору, знакомую среду обитания и привычный образ жизни. Глобализация оказывает мощное давление на государства и народы, и чем большую уверенность люди испытывали раньше (а Европа несколько столетий правила планетой), тем менее комфортно они чувствуют себя теперь, когда почва ускользает из-под ног. Монархия — при всех ее условностях и атавизмах — олицетворяет национальную идентичность куда нагляднее, чем многое другое, более современное и актуальное.
Конечно, мало кто может похвастаться такой толщей преемственности, как, например, Дания, где линия престолонаследия не прерывалась больше тысячи лет. Но и там, где династии относительно новые, как в той же Бельгии или Швеции, отказываться от этих символов практически никто не готов. Кстати, в Бельгии других-то символов, объединяющих два государствообразующих народа — фламандцев и валлонов — практически и нет, так что роль короля более чем значима.
В новейшей истории Европы о монархиях чаще всего вспоминали в странах, переживавших перелом. Как минимум однажды король сыграл ключевую роль — Хуан Карлос в 1981 году сохранил Испанию в демократической колее, решительно выступив против попытки военного переворота. Пример Испании, наверное, самый положительный — именно восстановление династии Бурбонов после смерти Франко помогло в самый опасный момент перехода от жесткого авторитаризма к плюралистической демократии.
Не случайно всплеск монархических настроений и интереса к наследникам тронов был заметен во многих странах Восточной и Центральной Европы после конца «народной власти». Стремление вернуться к традиции, вытесненной когда-то коммунизмом, естественно возрождало к жизни утопии прошлого. Дальше всех зашла Албания — в 1997 году прошел референдум, на котором 40% населения высказались за восстановление династии и возвращение из ЮАР наследника Леки I. Претендент на болгарский престол Симеон II поступил по-современному — основал партию, с которой выиграл выборы и стал премьер-министром. Правда, политическая карьера царя оказалась короткой и неудачной. В других странах, как правило, наиболее проблемных (Сербии, Словакии, Румынии) монархические мечтания тоже присутствовали, но дальше рассуждений о потенциальной возможности дело не пошло.
У нас ностальгическая волна, связанная с «Россией, которую мы потеряли», всколыхнулась на самом излете советского времени, но устойчивого послевкусия не оставила. Тогда казалось, что новая самоидентификация не за горами — Россия просто становится частью «цивилизованного мира», из которого ее насильственно вырвали в начале ХХ века. Довольно быстро выяснилось, что не все так просто, но размышлять о монархической альтернативе уже никто не собирался. Во-первых, по объективной причине — монархия способна сыграть стабилизирующую роль, только если она никем не оспаривается. В российском случае большевики позаботились о том, чтобы никого из очевидных претендентов не осталось в живых. Во-вторых, по субъективной — к концу 1990-х годов в отечественной политике уже восторжествовал доминирующий до сих пор принцип технологического манипулирования, и воспринимать всерьез рассуждения о царизме, не подозревая за этим очередной хитрости, было невозможно.
Сегодняшняя Россия, полностью исчерпавшая постсоветскую повестку дня, вновь стоит перед необходимостью искать опору, новую идентичность. Монархия у нас невосстановима, но нации явно нужно нечто, что играло бы ту же роль, что королевские дома в Европе, — символ неразрывности и преемственности истории. Без этого трудно созидать современность, и европейский опыт здесь весьма полезен.
