Генри Киссинджеру, бессмертному теоретику и практику международных отношений, – сто лет. Семьдесят лет назад, в самом начале своего академического пути, Киссинджер громко заявил о себе, объяснив механизм межгосударственного взаимодействия через призму баланса сил. Современная картина мира, кажется, совсем перестала помещаться в какие бы то ни было теоретические рамки. О том, насколько актуальным сегодня остаётся понятие баланса сил в глазах западной и китайской цивилизации, наш главный редактор Фёдор Лукьянов поговорил с Владимиром Малявиным и Андреем Исэровым на Лектории СВОП, который состоялся в Москве 30 мая 2023 года.
Фёдор Лукьянов: В 1970-х гг., когда Генри Киссинджер играл доминирующую роль в определении американского внешнеполитического курса, великий теоретик и практик международных отношений наверняка вряд ли мог себе представить, во-первых, что он доживёт до столь почтенного возраста (сто лет!), и во-вторых, что он и его идеи будут настолько популярны в России – стране, с которой он большую часть жизни будет бороться.
В своей академической и политической деятельности он почти всегда придерживался умеренного и аккуратного подхода к внешней политике. Киссинджер считал, что США, конечно, должны занимать лидирующие позиции во всём и всегда, но остальные государства при этом не должны чувствовать себя чрезмерно ущемлёнными. Свою главную мысль – идею о балансе сил – Киссинджер изложил семьдесят лет назад в диссертации под названием «Мир, законность и равновесие». После этого Киссинджер не дал ничего принципиально нового науке о международных отношениях, тем не менее он определил чёткую теоретическую рамку как для своей деятельности, так и для всей международной политики. Эта рамка проверена временем, однако сегодняшняя картина мира в неё совсем не помещается.
Вопрос, для обсуждения которого мы сегодня собрались, звучит следующим образом: насколько жива и применима в нынешних реалиях идея баланса Киссинджера? Как учёный-международник Киссинджер объяснил устройство мира, как практик – попытался применить свою теорию, а мы как зрители видим сегодня, что на международной арене пьеса разыгрывается совсем не по киссинджеровскому сценарию.
Наши гости – Владимир Малявин и Андрей Исэров – посмотрят на проблему баланса сил с разных точек зрения, традиционной и «китайской». К Китаю Киссинджер всегда относился неравнодушно, с его именем связан знаменитый поворот США к Китаю в начале 1970-х. Интересно здесь то, насколько подходят к Китаю с его особыми мировоззрением и культурой лекала, которые Киссинджер предлагает для анализа. Начнём с традиционной перспективы: почему современные политики не в полной мере понимают Киссинджера?
Андрей Исэров: Киссинджер сам высказывался по этому поводу (можно воспринимать его слова как старческое брюзжание, но я в какой-то степени могу к его мнению присоединиться): современный человек воспитывается и живёт в иных условиях, мир изменился, изменилось образование.
Одна из последних книг Киссинджера – а последние книги Киссинджера, кстати, довольно простые, рассчитаны на читательский успех – о политическом лидерстве (“Leadership: Six Studies in World Strategy”, 2022). Яркими, броскими словами он описывает деятельность великих политиков XX века – Аденауэра, де Голля, Тэтчер, Ли Куан Ю… Но есть главная мысль: герои Киссинджера обычно получили религиозное, традиционное воспитание, потом учились в светских университетах, где их учили читать и думать. Сегодня на смену книге приходит картинка, клип, человеческое сознание меняется. Университеты отказываются от – извините за надоевшее всем понятие – пресловутой гумбольдтовской модели. Современный университет, пишет Киссинджер, рождает либо технократа, либо активиста. Новое поколение, в частности, очень хорошо знает, как управлять экономикой – если Великую депрессию 1929–1933 не удалось предотвратить, а с её последствиями быстро справиться, то сегодня экономику понимают куда лучше и регулируют её действеннее. Но активисты идут за идеологией и совершают ошибки.
Фёдор Лукьянов: Переместимся в мир будущего, который, как известно, принадлежит Азии и Китаю. Когда китайцы слышат про баланс, как они его понимают? По-европейски или по-своему?
Владимир Малявин: Трудно залезть в голову китайцу, однако в Китае есть свои философские школы, школы международных отношений, в которых любят рассуждать о разных балансах. Тема баланса в целом близка китайскому мировоззрению.
Идея баланса неразрывно связана с пониманием будущего и себя; размышления о балансе способны подтолкнуть к новым интерпретациям мира, его развития и места человека в нём. Одним из ключевых понятий в китайской философии является «центрированность», целостность, с которой Китай подходит ко всему. Центрированность – не о середине, а о «центре», собранности и всеобщности, охвате всех сфер жизни. Если свести всё к «центру», некой точке, вбирающей в себя всё, что содержится внутри и находится снаружи, любые противопоставления станут ненужными и невозможными. Центрированность принципиально исключает конфликт. Интересно, что центрированность как философская идея может быть применима ко всем уровням бытия. Центрированность как девиз в личной жизни означает необходимость обрести баланс внутри себя, сформировать и воспитать личность на базе центрированности, прежде чем выстраивать отношения с другими людьми и окружающим миром.
Идея центрированности справедлива и на более высоком уровне, уровне власти и управления. Власть в Китае также базируется на принципах равновесия и баланса. С точки зрения китайцев, мудрое управление – это способность найти компромисс между сторонниками разных мнений, приведение к равновесию разных политических и социальных течений. «Центр» практически недостижим в реальной жизни, прийти к целостности и гармонии всего нельзя, однако, хотя «центр» – явление отсутствующее, его присутствие совершенно необходимо. Даже Лао Цзы говорил, что главное – «удерживать центрированность». Если мы не будем сохранять центрированность, считают китайцы, рано или поздно мы истощим свои силы. Мудрый удерживает «центр» и стремится к нему. При этом «центр» динамичен и текуч, сегодня баланс ресурсов, стремлений и целей находится в одной точке, завтра в другой, но побеждает только тот, кто всегда возвращается к нему.
Исходная точка, великий корень всего сущего – баланс. Центрированность кроется в обыденном – в каждый момент жизни нужно напоминать себе об этом и не отклоняться от курса на обретение равновесия. Тот, кто стремится к балансу, способен предвосхитить действия своего противника, предвидеть грядущее, а значит любая, даже самая хитрая стратегия соперника ничто по сравнению с идеей «центра». Китайские боевые искусства ушу, кунг-фу тоже про воспитание умения найти баланс, при определённом уровне мастерства они позволяют побеждать в любой ситуации при любом развитии событий.
Трудно сказать, читают ли простые обыватели в Китае Киссинджера и знают ли они о его концепции баланса, но интуитивно мысли Киссинджера о равновесии им понятны. Кстати, китайская идея о единой судьбе человечества тоже содержит в себе зерно центрированности – все страны и народы находятся в динамическом взаимообмене ресурсами, в котором, по мнению Китая, ему принадлежит одна из главных ролей.
Фёдор Лукьянов: Тем не менее ориентация на центрированность пока не привела Китай к мировому лидерству во всех областях. Тот же самый курс на вооружение Китай наверняка взял не от хорошей жизни.
Владимир Малявин: Приверженность принципу центрированности не означает следование универсальному курсу. Стремление к «центру» означает проявление гибкости там, где это необходимо, изменение стратегии под воздействием обстоятельств. В какой-то момент Китай действует так, в другой момент по-другому, главное – не отклоняться от курса на равновесие. Если что-то не получается, нужно это признать и быть готовым пойти по другому пути.
Андрей Исэров: Если синтез центрированности и «единой судьбы человечества» понятен, то как объяснить равновесие в кунг-фу? Кунг-фу ведь, как и любая борьба, предполагает столкновение. Возможен ли в столкновении баланс?
Владимир Малявин: В китайской философии нет врагов и нет побед. Лучший способ одержать верх – превзойти своего противника незаметно. В китайской картине мира настоящий стратег не воюет, и Китай старается следовать этой линии, считает, что никакой необходимости в борьбе нет.
Концепция центрированности предполагает, что человек всё принимает, вмещает в себя разные точки зрения и не отторгает чужеродное. Возникает ситуация «свободной совместности» – отношений без отношений. В «Даосских канонах» говорится, что «вещи настолько же зависят друг от друга, насколько не зависят друг от друга». Сосуществование противоположностей, всего и ничего одновременно типично для Китая. Отсутствие фиксированных формальных отношений с борьбой или с дружбой – вполне нормально.
Андрей Исэров: Ведущего и ведомого в отношениях Китая с миром и его составляющими тоже нет?
Владимир Малявин: Когда вы танцуете, вы предвосхищаете следующую ноту, даёте ей быть, по умолчанию соглашаетесь следовать за новым витком музыки. Мудрый и познавший «центр» ничего не выбирает, он просто наблюдает и позволяет всему существовать, присутствовать в его жизни. Идеи, которые я сейчас проговариваю, содержатся в классических китайских текстах. В «свободной совместности» каждый достигает полноты и самодостаточности только благодаря тому, что ничего не отрицает, позволяет всему быть. «Я существую благодаря тому, что есть все вы», – типичный китайский подход.
Фёдор Лукьянов: Если размышлять о глобальной политике, наверное, странно вдохновляться философией win-win – при разнообразии акторов и интересов бенефициарами все вряд ли будут, как бы ни хотелось.
Владимир Малявин: Конечно, Китай не хочет ни с кем делиться своими достижениями. Просто так получить что-то от китайцев невозможно – у них голова так посажена, что все лакомые кусочки они забирают себе. Китайцы считают, что каждый сам за себя в ответе, поэтому, чтобы что-то получить, нужно это заслужить. «Центр» на международной арене для китайцев – это совокупная сила государств, их экономических, человеческих и интеллектуальных ресурсов, та самая целостность, которая всё решает, будучи отсутствующей.
Фёдор Лукьянов: Во втором номере нашего журнала вышла замечательная статья авторства Владимира Малявина и Артёма Казанцева «Верховенство мнимости», в которой много рассуждений о китайском мировоззрении и взгляде на международные отношения из Китая, – настоятельно рекомендую к прочтению. Встречались ли в истории случаи, когда западное сообщество, сталкиваясь с другой культурой, не подавляло её, а осмысливало и адаптировало под неё свои действия?
Андрей Исэров: Что такое «культура» и что такое «Запад»? Культурфилософские рассуждения опасны. Хотя вот, вспомню пример эллинистически-скифского соседства. Наверное, такое сосуществование можно назвать примером синтеза, в котором нет подавляющей и подавляемой сторон, поскольку общества были примерно равны по силе. Сегодня это называют историей пограничья.
Фёдор Лукьянов: Если не уходить в античность, наверное, в европейской традиции всё-таки не было представления о том, что иная культурная общность должна быть целиком и полностью понята и принята, особенно если между носителями разных культурных идентичностей было существенное силовое превосходство.
Андрей Исэров: На самом деле, не все об этом знают, но XVIII век можно смело назвать эпохой могущества Китая, расцвета его хозяйства – и внутренние противоречия, казалось, не угрожали его существованию. Ничто не предвещало грядущий крах. Но уже через 50 лет после императора Цяньлуна начнётся так называемое «столетие унижения» – и это, конечно, очень важная исследовательская задача – понять, почему так произошло. Китай очень долго сохранял внутреннюю стабильность, и, хотя в XVIII веке при внешнем благополучии, очевидно, крылись истоки будущего кризиса, ни простые смертные, ни политические верхи их не замечали. Только представьте – треть драгоценных металлов, добытых в Новом Свете, оказывалась в Китае. Великие географические открытия создали из отдельных миров-экономик (Фернан Бродель) единую мировую экономику, и, да, это сделали европейцы, однако из этого не следует слабость Китая. Китайцы, как все знают, продавали чай, фарфор, шёлк, а взамен просили только драгоценные металлы – никакие европейские товары им были не нужны. О Европе Китай тогда знал мало, и Европа, как считается, знала о Китае мало. Но через иезуитов какие-то сведения попадали, и ещё с начала XVIII века при парижском дворе восхищались, скажем, китайской налоговой системой, обсуждали её преимущества.
Владимир Малявин: Об исторических причинах упадка китайской цивилизации можно почитать в книге «Сумерки Дао»[1], там всё написано. На мой взгляд, всему виной гносеологические ошибки – Китай забыл свои традиции; китайские философия и ценности были подменены предметностью европейского толка.
Если бы в тот период китайцы осознанно подошли к необходимости чтить свою культуру и сохранять её целостность, всё могло сложиться иначе. Образ единой, цельной китайской культуры существовал и поддерживался благодаря стараниям элиты. Когда к власти пришли городские низы, полуграмотные люди, всё было перевёрнуто с ног на голову.
Как образованные люди старались выйти из этого положения? Путём обращения к гротеску. Вся литература того времени весьма специфична, вплоть до того, что в описании чаепития с красавицей на берегу реки в лунную ночь даются тридцать определений понятия «лунная ночь». Апелляция к сокрытому знанию была неудачной, Китай рассыпался, потому что в нём не было идеологии.
Отчасти виной этому отсутствие у маньчжуров понимания китайской культуры. Всё было перемешано и достигало таких масштабов абсурда, как если бы мы сейчас провозгласили авангард классической живописью передвижников. Исчезли тонкие культурные различия, и весь гротеск с лунными ночами и дождём, который пахнет сливой, или сливой, которая пахнет дождём, стал не нужен.
В Китае всегда существовали центр и периферия – совершенно разные общности, которые при всех своих различиях составляли единую империю. Китайская империя была цельным образованием, красивым и уникальным в своём сочетании несочетаемого, потому что позволяла своим провинциям быть разными. Конечно, невозможно учесть все различия и получить что-то унифицированное, но Китай никогда и не пытался этим заниматься, в отличие, например, от единой Европы – Европейского союза с его крючкотворством на всех уровнях.
Китай всегда задумывался о том, к чему он стремится и чего хочет. Если раньше целью было обеспечить всех и каждого собственным домом и мерседесом, сегодня западная модернистская идеология уходит в прошлое. Китай предлагает собственную «китайскую мечту», которая не про будущее, а про настоящее – про сильное изобильное государство, в котором есть всё и даже больше. Сегодня вместо того, чтобы ездить по миру, китайцы строят большой торговый центр с реалистичными инсталляциями парижских кварталов, нью-йоркского Сохо, – и вам уже не нужно ехать в путешествие. В своём диалоге культур Китай очень рационален, и, что интересно, чем больше Китай цифровизируется, тем больше он изолируется от окружающего мира. Китайцы носят мир в себе.
Как-то раз один предприниматель спросил у меня, что нужно китайцам. Казалось бы, что может быть проще – занимаясь бизнесом, китайцы стремятся больше заработать. На самом деле, это поверхностный взгляд на китайскую духовную традицию. Главное для китайцев – жить в моменте, получать удовольствие здесь и сейчас, потому что кроме сегодня ничего не существует.
Фёдор Лукьянов: А как же знаменитое китайское планирование, мышление на несколько сотен лет вперёд?
Владимир Малявин: В действительности одно другому не мешает, я не наблюдаю здесь конфликта. Ум и сознание китайцев ясные, они не затуманены идеологемами.
Европейцы один раз придумали, что лежит в основе мира, какими ценностями нужно руководствоваться, и теперь неизменно дудят в одну дуду.
Китайцы просто принимают жизнь такой, какая она есть. Никто в Китае вам слова поперёк не скажет, не будет спорить, даже если в душе несогласен. Китайцы будут говорить неопределённо, непонятно, но в этом и заключается центрированность для Китая. Когда вы находитесь в покое, вы учитесь жить. Если вы хотите научиться говорить, научитесь молчать.
[1] Малявин В.В. Сумерки Дао. Культура Китая на пороге Нового времени. Москва, 2019.
