Как только между Россией и Америкой возникает противоречие, коллеги-журналисты и здесь, и там немедленно предрекают новую холодную войну. Баста! Хватит поминать всуе это великое время. Оно ушло и не вернется, и ни Сирия, ни ПРО, ни обмен законами Магнитского и «анти-Магнитского» не воссоздадут ту неповторимую атмосферу.
Холодная война — не синоним любой перепалки. Это был жесткий клинч двух сверхдержав, основанный на способности многократно уничтожить друг друга и именно поэтому заставлявший действовать осмотрительно, соблюдая определенные правила. И хотя противостоящие стороны постоянно проверяли друг друга «на вшивость», раскачивая ситуацию то в одной, то в другой периферийной части мира, понимание границ допустимого было весьма четким.
Сегодня от былой конструкции остался только ядерный паритет. Впрочем, «только» — неправильное слово: как и прежде, способность полного взаимного разрушения делает отношения особыми. И на обозримую перспективу этот компонент сохранится, а вместе с ним и внимание остального мира: как-никак ядерные арсеналы, многократно превышающие потенциалы всех прочих вместе взятых. Поэтому, кстати, тема противоракетной обороны никуда не уйдет с повестки дня, сколь абсурдной ни казалась бы перспектива ядерного столкновения. Пока в наличии масштабные арсеналы, нет иного принципа обращения с ними, кроме «стратегической стабильности», основанной на неотвратимости ответного удара, то есть неспособности ни одной из сторон от него отгородиться. И этот принцип, унаследованный из середины прошлого века, будет жить своей жизнью.
Но на этом общность ситуации с холодной войной заканчивается. В то время ось Москва — Вашингтон была стержнем мировой политики. Сегодня на них, конечно, оглядываются, но в основном по конкретным поводам, как та же Сирия или Иран. Но даже в этих случаях совершенно необязательно, что договоренность России и США окажет влияние на ход событий. Например, в сирийском вопросе представить себе что-то вроде взаимопонимания Москвы и Вашингтона можно, тем более что по мере усугубления конфликта позиции скорее сближаются, чем наоборот. Но даже если они найдут общий язык, сомнительно, что собственно конфликтующие стороны послушаются тех, кого все считают их «патронами», и тоже пойдут на мировую.
Вообще, Сирия — наглядный пример того, как разногласиям между Россией и Соединенными Штатами придается преувеличенное значение. Между тем, если взглянуть на происходящее отстраненно, сирийская коллизия — еще один региональный конфликт с вовлечением внешних сил, в том числе великих держав, какие были раньше, будут и потом. Подобные столкновения восприятий и интересов были 200 лет назад, 100 лет назад, наверняка будут и впредь. Разница на самом деле в том, что как раз сейчас риска перерастания локальной схватки в большую войну нет — благодаря ядерному оружию. Со временем междоусобицу в Сирии будут вспоминать в череде других «горячих точек», причем в ретроспективе вряд ли она будет смотреться как именно российско-американский сюжет.
Нынешнее отчуждение между Россией и США, апофеозом которого стал обмен законами в декабре 2012 года, парадоксально тем, что для него нет материальных оснований и веских причин. За последние месяцы не случалось ничего, что могло бы спровоцировать резкий всплеск недоверия. Все в рамках не блестящих, но рабочих и даже нормальных отношений двух крупных держав, не являющихся союзниками и претендующих на свободу действий. Даже избирательные кампании миновали сравнительно безболезненно. Мол, все все понимают, ничего личного. И «закон Магнитского», обсуждавшийся очень долго, вроде бы был шагом предсказуемым, равно как и ответные меры Кремля.
Причину обострения надо искать в нематериальной сфере. В современной мировой политике все большую роль играют восприятия. Традиционные формы баланса сил не то что теряют актуальность, они просто усложняются настолько, что становятся почти неизмеряемыми. Универсальное мерило соотношения сил прошлого — война сегодня перестала выполнять такую роль. Точнее, большая война с участием великих держав исключена из-за ядерного оружия, а войны на локальном уровне все больше превращаются в змеиный клубок, в котором внутригосударственные конфликты разрастаются за счет втягивания посторонних сил. При этом размывается понятие победы. Можно ли говорить о том, что НАТО победило в Ливии, а Франция — в Мали? С одной стороны, да, власть сменена, террористы наказаны. С другой — дальнейшее развитие там непредсказуемо, к управлению приходят те, кто зачастую ненавидит своих западных союзников, а задача «победителей» сводится к тому, чтобы наиболее безболезненно покинуть поле битвы. В Афганистане или Ираке, например, никто не говорил о победе, речь всегда шла только об exit strategy, стратегии ухода.
Правда, остается один важный аспект, связанный с войной. Сама готовность применить силу — важнейший психологический фактор, влияющий на реноме. С военной точки зрения российская операция в Южной Осетии — не предмет гордости. Но даже такого шага со всеми вскрывшимися изъянами хватило для того, чтобы кратно более мощный оппонент (не Грузия, конечно, а НАТО) отказался от своих планов.
Чем более ограничена роль военной силы, тем важнее сила иная — экономическая, идейная, информационная. В этой сфере разворачиваются главные противоборства, в них сегодня отстаивают суверенитеты. И с этой точки зрения «закон Магнитского» примечателен. Какие бы мотивы ни стояли за его принятием, конгресс США ухитрился, формально не выходя за рамки национальной юрисдикции, оказать давление на представителей российской власти, используя экономические (замораживание активов) и имиджевые (образ тотальной клептократии) инструменты. То есть результат двоякий. С одной стороны — напоминание о том, что Соединенные Штаты остаются притягательной страной для правящих классов других государств. С другой — подтверждение права Америки устанавливать правовую и моральную планку для всего мира.
Резкость российской реакции (думаю, об адекватности ее говорить здесь не обязательно, многое уже сказано) связана с ощущением того, что США обладают этими компонентами силы, на которые Россия не может ответить симметрично. Попытки симметрии (запрет на въезд американцев либо расследования состояния прав человека в Америке и пр.) выглядят неубедительно, поскольку американский арсенал основан на мощном идейном фундаменте, заложенном при основании государственности. Никого не удивляет, когда Соединенные Штаты выступают в качестве самопровозглашенного эталона демократии, это органично, хотя многих и раздражает. Россия, до донышка исчерпав советский ресурс, пытается найти другую идеологическую базу, наличие которой сделало бы более основательными любые политические шаги. Под рукой пока только нечто весьма консервативное, апеллирование то ли к досоветскому прошлому, то ли к некоей национальной традиции, впрочем, в советское время разрушенной, а теперь имитируемой. Едва ли это надолго, но пока выстраивается идеальная оппозиция Америке: полюс свободы и прогресса (так себя видят США) против оплота «старых добрых» ценностей, как себя, вероятно, намерена воспринимать Россия.
Москва вступает в период, когда внутренние искания будут больше влиять на внешнюю политику, чем раньше. Отказ от серии договоров с американцами, заключенных в 1990-е годы, объясним — все они исходят из того, что Россия является слабым партнером, нуждающимся в материальной поддержке. Перезаключение соглашений на новых условиях естественно. Но антилиберальный дух внутренней политики будет диктовать едва ли не необходимость противопоставления России США — символа и опоры мировой либеральной системы. Никакой холодной войны не будет, поскольку, повторим еще раз, никаких сколько-нибудь весомых материальных оснований для нее нет. Дипломатическое взаимодействие по конкретным горячим точкам вполне возможно и даже может быть успешным. Но общее отдаление продолжится, ведь и в Америке внутреннее все больше вторгается во внешнее. Так что отношения замрут на неопределенное время в промежуточном состоянии. Не друг и не враг, а так…
| Ъ-Огонек
Версия для печати
