Несколько недавних событий, относящихся к энергетическому сектору отношений между Россией и Европейским союзом, позволяют предположить, что в подходах ЕС к энергетической безопасности наметились перемены. Сначала греческий премьер-министр Георгиос Папандреу заявил о готовности своей страны не только поддержать проект сооружения газопровода «Южный поток» (транспортировка природного газа из России по дну Черного моря в Евросоюз), но и лоббировать включение его в число трансъевропейских сетей (т. е. магистралей, которые составляют каркас европейских рынков природного газа и электричества). Затем последовали два выступления недавно назначенного комиссара по энергетике Гюнтера Эттингера. 2 марта 2010 г. он, находясь в Болгарии, сказал, что Европейский союз не против «Южного потока»», поскольку этот газопровод повысит безопасность поставок в Европу. Неделю спустя, представляя проекты газопроводов и линий электропередачи, которые предполагается поддержать в рамках антикризисных мер, комиссар отметил, что условием реализации проекта «Набукко» (газопровод в обход России) будет обеспеченность этой магистрали сырьем. Наконец, еще днем позже управляющий директор итальянской компании Eni Паоло Скарони призвал вообще объединить «Набукко» и «Южный поток», чтобы оптимизировать поставки и избежать сооружения избыточных мощностей.
Не будем останавливаться на преимуществах каждого из двух вышеназванных путей транспортировки, а также на их относительной выгоде для России и ЕС. Об этом говорилось уже неоднократно. В упомянутых событиях примечательно другое: новый состав Европейской комиссии, а также политическая элита стран Евросоюза при поддержке энергетических компаний, похоже, возвращаются к привычному для объединения экономическому подходу в области энергетической безопасности. Это контрастирует с линией второй половины 2000-х гг., когда верх явно одержали политически мотивированные методы.
ОТ ЭКОНОМИКИ К ПОЛИТИКЕ И СНОВА К ЭКОНОМИКЕ?
Не секрет, что основу влияния Европейского союза в мире составляет экономика, а не политика или военная мощь. Вначале торговля и сотрудничество, а затем гуманитарная помощь и влияние на глобальный регулятивный режим (в области экологии, конкуренции, защиты интеллектуальной собственности и т. д.) позволили Европейским сообществам выйти на мировую арену в качестве одного из ведущих игроков. Позднее эти инструменты использовались для достижения не только экономических, но и политических целей. Так, эффективным способом воздействия на партнеров служил, как правило, принцип политической обусловленности, когда экономическое взаимодействие ставилось в зависимость от соблюдения правительствами-контрагентами прав человека и демократических процедур.
В энергетике центральные институты Европейского союза все еще остаются новичками. Их деятельность на этом поприще фактически началась только в 1990-х гг., когда Комиссия европейских сообществ (КЕС) под руководством Жака Делора задумала создать единый энергетический рынок и тем самым ликвидировать сегментацию на рынки национальные – прежде их было двенадцать.
При этом КЕС действовала в двух направлениях. С одной стороны, стимулировала развитие инфраструктуры поставок природного газа и электроэнергии – двух энергетических товаров, торговля которыми жестко привязана к существующим магистралям. Физическую основу внутреннего энергетического рынка, заложенную в 1990-х гг., составляют так называемые трансъевропейские сети. С другой стороны, регулирование на рынках сближалось, чтобы на общей нормативной базе сложилась единая система: гармонизировались экологические стандарты, постепенно вводилась конкуренция между поставщиками не только нефти и угля, но и электроэнергии и природного газа, либерализировался доступ на внутренние рынки стран-членов, а также к газопроводам и линиям электропередачи.
Принцип параллелизма, сформулированный Европейским судом еще в 1960-х гг., позволял Европейскому сообществу (ныне Европейскому союзу) сотрудничать с третьими странами и международными организациями в тех областях, где действует единое регулирование внутреннего рынка ЕС и соответствующие компетенции де-факто утрачены государствами-членами. Поэтому закономерно, что КЕС предполагала решить проблему энергетической безопасности за счет строительства инфраструктуры, которая связывала бы газовый и электрический рынки Евросоюза с третьими странами. При этом на них распространялось бы и регулирование внутреннего рынка. Иными словами, КЕС попыталась создать физический и правовой фундамент для энергетики, который выходил бы за пределы Европейского союза, но при этом подчинялся бы единому с ним регулированию.
Комиссия европейских сообществ всегда настаивала на том, что стремится лишь подтолкнуть частные компании к взаимодействию со странами-поставщиками, создать адекватные условия для торговли и инвестиций. Брюссель не собирался ни заставлять корпорации принимать нерыночные решения, ни подменять их деятельность централизованными капиталовложениями из единого бюджета, ни вносить изменения в энергетический баланс стран-членов.
Для такого рода экономического обеспечения энергетической без-опасности ЕС использовался широкий спектр инструментов. Изначально предполагалось, что в отношениях с Россией средствами реализации подобной политики станут Энергетическая хартия и Договор к Энергетической хартии. Когда же стало очевидно, что Москва не торопится его ратифицировать, был запущен Энергетический диалог. В его рамках обсуждались экологические стандарты, перспективы либерализации энергетического сектора нашей страны, варианты развития инфраструктуры поставок электроэнергии, нефти и природного газа, повышение энергетической эффективности и средства энергосбережения.
В интересах энергобезопасности Евросоюза использовались и дискуссии об условиях вступления России во Всемирную торговую организацию (ВТО). Хотя торговля энергоносителями не регулируется правилами ВТО, европейские представители старались включить в переговоры не только вопрос о внутренних российских ценах на газ, но и условия российских поставок природного газа и его транзита из Центральной Азии. Наконец, были задействованы и внутренние акты Европейского союза, как, например, третий пакет по либерализации и «газпромовская оговорка» в нем. Последняя устанавливала, что энергетические компании, учрежденные не в ЕС, не могут приобретать транзитные и дистрибьюторские сети на территории Евросоюза, если они не разделили свою производственную цепочку на обособленные сегменты добычи (генерации), транспортировки и распределения (в соответствии с принципами либерализации Европейского союза).
Таким образом, в подходе центральных структур ЕС к обеспечению энергобезопасности исходно доминировала экономическая логика, пусть и трактуемая в имперском духе – распространение своего законодательства на соседние страны и замыкание на себя всей транспортной инфраструктуры.
Изменения, однако, стали намечаться уже в 2004 г. Вначале Клингендальский институт (Нидерланды) подготовил для Европейской комиссии доклад, в котором четко обозначил два подхода к энергетической без-опасности. Один основан на свободе рынков, но, как отмечали эксперты, он идеалистичен и может иметь сегодня только узкое применение. Второй исходит из геополитических принципов и больше соответствует современной реальности. В июне 2006 г. тогдашние руководители внешних связей Евросоюза Хавьер Солана и Бенита Ферреро-Вальднер подготовили доклад о внешнем измерении энергетической безопасности. А в октябре 2006 г. Еврокомиссия представила доклад на тему перехода «от слов к делу», коль скоро речь идет о внешнеполитическом обеспечении энергетической безопасности.
В Лиссабонский договор, текст которого был подготовлен в 2007 г., страны – члены Европейского союза и Европейская комиссия включили положение об энергетической солидарности. К концу 2008 г. Еврокомиссия представила второй стратегический доклад в области энергетики, в котором призвала развивать инфраструктуру и диверсифицировать поставщиков природного газа (читай: снижать зависимость от России). Солана, пересматривая Стратегию безопасности ЕС, существенно расширил положения о политическом обеспечении энергетической безопасности. А в готовившуюся тогда стратегию «Восточного партнерства» были включены статьи, которые выделяли энергетику в особую категорию сотрудничества, а также предоставляли Евросоюзу обширные возможности вмешиваться в осуществление этой стратегии восточными партнерами. Конфликт России и Украины в начале 2009 г., который привел к прерыванию поставок природного газа в ряд стран Европейского союза, до предела накалил политическую атмосферу вокруг энергетических вопросов.
За несколько лет произошла политизация и секьюритизация (то есть перевод в классический стратегический контекст) внешней энергетической деятельности Европейского союза. Пользуясь терминологией теоретиков секьюритизации Барри Бузана и Оле Вэвера, ЕС перевел решение вопросов о энергобезопасности в категорию «политики паники», стараясь минимизировать зависимость от России. Брюссель практически перестал рассматривать средства обеспечения энергобезопасности с точки зрения того, насколько они мотивированы рынком или разделяются компаниями.
К слову сказать, часть принятых мер российской стороне стоило бы проанализировать и, возможно, применить у себя. Прежде всего это повышение энергетической эффективности и энергосбережения, которые снижают спрос на углеводороды, а тем самым и зависимость от поставок извне. В российском случае это могло бы стимулировать более экономное использование сырья. Примечательно и развитие альтернативных источников энергии в Евросоюзе с целевыми мерами по поддержке этой деятельности, которые в России либо отсутствуют, либо не работают.
Однако меганаправлением стал поиск альтернативных каналов поставки природного газа. В первую очередь это вложения в строительство терминалов приемки сжиженного природного газа и продвижение проекта «Набукко». Формально он не противоречит описанным выше принципам, которыми Европейская комиссия руководствовалась в 1990-х гг., – расширение инфраструктуры и диверсификация связей с внешними поставщиками. Но в отличие от прошлых инициатив, всегда имевших рыночное обоснование, «Набукко» базируется исключительно на геополитической логике. Иначе невозможно объяснить желание вкладывать большие деньги в трубу, заполнение которой топливом отнюдь не гарантировано: в Центральной Азии сырья попросту не хватит, а использование ресурсов Ирана исключено по политическим соображениям. Тем более что все это происходит на фоне утверждений (тоже, впрочем, спекулятивных) о том, что в будущем потребность Европы в трубопроводном газе будет снижаться.
Есть несколько причин поворота Европейского союза от экономического обеспечения энергобезопасности к политическому. Главная из них заключается в том, что Россия не пошла по пути либерализации газового рынка на основе правил, разработанных в Брюсселе, и не открыла свою территорию для свободного транзита третьими странами азиатского газа в объединенную Европу. К тому же высокие цены на энергоносители и погашение к середине 2000-х гг. внешних долгов стали причиной многократно возросшей уверенности в себе российского руководства. Растущий скепсис в отношении Договора к Энергетической хартии заставлял Москву искать другие, далеко не всегда экономические, способы обеспечения своих энергетических интересов в отношениях с соседями-транзитерами (Белоруссия и Украина), которые быстро осложнялись. А кавказская война в августе 2008 г. укрепила в Европе подозрения (особенно раздуваемые антироссийски настроенными странами Восточной и Северной Европы) в том, что Россия стремится контролировать трубопроводы за пределами своей территории, чтобы лишить ЕС возможности диверсифицировать поставки углеводородов.
Необходимо отметить и ряд внутриеэсовских факторов: затянувшееся на много лет реформирование правовой базы, желание ряда стран (особенно Польши) включить в учредительные документы положение по энергетической безопасности и солидарности государств-членов. Наконец, ситуацию, конечно же, усугубили рекордные цены на углеводороды, державшиеся до 2008 г.
Таким образом, поворот Евросоюза к политизации энергетической безопасности, пусть и неоправданный с точки зрения долгосрочных интересов всех участников энергетических отношений, объясним, если учесть сложившуюся комбинацию факторов. Однако с конца прошлого года страсти вокруг «российской угрозы» стали остывать. Реже говорится об опасности, которую несет зависимость от Москвы как поставщика. Об этом почти перестали упоминать и руководители Еврокомиссии, и национальные лидеры. Высказывания, приведенные в начале данной статьи, и вовсе позволяют предположить, что меры, связанные с обеспечением энергетической безопасности, постепенно возвращаются в экономическое русло.
Внесение проекта «Южный поток» в список трансъевропейских сетей, если такое произойдет, не поможет его реализации с точки зрения финансов. Вопреки распространенному мнению, Европейский союз выделяет мизерные средства на инфраструктуру. Как правило, они расходуются на организацию семинаров для потенциальных участников проекта или на проведение предварительных исследований. Однако такой шаг имел бы символическое значение, ознаменовав отказ ЕС от заведомо политизированных и рыночно необоснованных проектов в пользу более логичных и гарантированных схем обеспечения энергобезопасности. (При всех сомнениях, связанных с «Южным потоком», никто не спорит, что газ для его наполнения есть.) С практической точки зрения это упростило бы решение административных и бюрократических проблем, возникающих при строительстве магистралей на территории Европейского союза и повышении там активности российских компаний.
АНАТОМИЯ ВОЗВРАТА К ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛОГИКЕ
Переход ЕС к экономическому обеспечению энергетической безопасности потребует от руководства Европейской комиссии (председатель Жозе Мануэл Дуран Баррозу и новичок в европейской политике Гюнтер Эттингер) кропотливой работы. Им будет непросто преодолеть сопротивление некоторых стран. Тем не менее уже можно отметить несколько предпосылок для начавшегося поворота, которые сохранятся в среднесрочной перспективе.
Во-первых, падение стоимости углеводородов в 2008 г. сняло ажиотаж среди европейских потребителей. Цены на газ (привязанные к нефтяным с лагом в 6–9 месяцев) достигли пика в январе 2009 г., когда разгорелся конфликт между Москвой и Киевом. (Кстати, энергокомпаниям Евросоюза было даже выгодно прерывание поставок именно в тот момент: вместо того чтобы покупать газ по максимальным расценкам, они использовали сырье, накопленное в газохранилищах.)
Снижение цен позволило и поставщикам, и потребителям более спокойно взглянуть на собственные интересы. Первые (в том числе Россия) заинтересованы в удержании рынков сбыта, вторые – в сохранении приемлемых цен. Подешевевшие углеводороды сделали менее привлекательными многие мегапроекты газопроводов и масштабное использование возобновляемых источников энергии. Схемы просто вновь утратили конкурентоспособность по сравнению с нефтью и природным газом. Да и финансовый кризис привел к существенному снижению объемов кредитования, уменьшению госдотаций и ужесточению условий.
В 2009 г. наконец-то завершилась почти восьмилетняя сага с реформой уставных документов Европейского союза: в силу вступил Лиссабонский договор. Оговорка о солидарности стран-членов в области энергетической безопасности там присутствует, но в самом общем виде, тогда как определение конкретных форм солидарности оставлено на усмотрение национальных столиц. Таким образом, ЕС, по сути, сохранил дореформенные позиции: на энергетическую безопасность Брюссель по-прежнему способен влиять только посредством экономических рычагов.
Кроме того, в Евросоюзе в 2009–2010 гг. прошли выборы во все его институты и структуры. В начале февраля завершено формирование Европейской комиссии. И Баррозу, и прежний комиссар по энергетике Андрис Пиебалгс наиболее жестко высказывались в адрес России, пока не гарантировали себе места в новом составе Еврокомиссии (первый утвержден в той же должности, второй занял пост комиссара по вопросам развития беднейших стран). После этого выпады против московского энергетического империализма постепенно сошли на нет. В менее выраженной форме, но подобную тенденцию можно проследить и на примере других лидеров Европейского союза. Иными словами, политизация энергетических отношений с Россией служила элементом внутриполитической и даже карьерной борьбы бюрократов. Завершение электорального периода позволяет ЕС приступить к плановой работе и выйти из порочного круга популистских заявлений.
Третья причина реэкономизации энергетической безопасности – накопившаяся в Евросоюзе усталость от постоянных инноваций в сфере передачи полномочий с национального уровня на европейский. Эта тенденция проявилась во включении в текст Лиссабонского договора положения о явно переданных компетенциях. В соответствии с данным положением Европейский союз может действовать только в тех областях, которые определят для него страны-члены на основе решений, выработанных ими на национальном уровне. Политические аспекты энергетической безопасности, как уже отмечалось, к таковым не относятся. Как показывает практика, большинство европейских столиц предпочитает договариваться с поставщиками на двусторонней основе, не доверяя наднациональным органам решать столь внутриполитически значимый в каждой стране вопрос, как энергоснабжение.
Нынешняя обстановка в Евросоюзе иллюстрирует нежелание государств идти на дальнейшее углубление интеграции. Национальные столицы постоянно призывают к сокращению правотворческой активности Европейской комиссии, ограничивая и изменяя ее законопроекты и даже отсылая некоторые из них назад без вынесения на голосование. В результате Еврокомиссия концентрируется на ядре своих компетенций, прежде всего на мониторинге соблюдения странами их обязательств по внутреннему рынку, на ликвидации на нем барьеров, а также на использовании конкурентного законодательства для микрокоррекций.
На принципы энергетической политики Европейского союза влияют и нелегкие переговоры с Турцией о ее вступлении в ЕС. Энергетический раздел переговорного процесса, в ходе которого должна происходить гармонизация законодательства, заблокирован Кипром. Анкара в ответ отказывается продолжать либерализацию рынка и присоединяться к Энергетическому сообществу, включающему помимо Евросоюза Балканские страны. В результате (с точки зрения регулирования) она отнюдь не становится территорией, контролируемой Брюсселем.
Больше того, время от времени турецкая сторона напоминает о своей ключевой роли в обеспечении так называемого четвертого энергетического коридора для поставки углеводородов извне. И тем самым намеревается использовать свое положение как политический ресурс на любых переговорах с Европейским союзом. Получается, что, политизируя энергодиалог с Россией, Брюссель усиливает позицию Турции.
В контексте сказанного возврат к экономическому обеспечению энергетической безопасности ЕС (то есть на основе рыночно разумной инфраструктуры и сближения регулирования) представляется вполне обоснованным. Тем более что здесь, в отличие от энергетической безопасности и отношений с третьими странами, страны-члены уже не оспаривают компетенций Евросоюза и права Европейской комиссии принимать необходимые решения.
ПРОБЛЕМЫ РЕЭКОНОМИЗАЦИИ
Реэкономизация не означает, что отношения между Россией и Европейским союзом в энергетической сфере начнут теперь быстро налаживаться. Поведение российских игроков в энергетике (особенно в том, что касается экспортных поставок) далеко не свободно от политической логики. Тем не менее в нем присутствует значительный экономический компонент, и большинство шагов продиктовано задачей максимизации прибыли от продажи углеводородов. Однако между тем, как Россия понимает рыночные отношения, направленные на максимизацию прибыли, и тем, что Брюссель считает экономическим обеспечением энергетической безопасности, лежит глубокая пропасть.
Во-первых, возврат ЕС к экономическому видению энергетической безопасности будет означать возобновление попыток распространить на Россию законодательство, действующее на внутреннем европейском рынке. В области энергетической эффективности, сбережения ресурсов и развития возобновляемых источников энергии это скажется благотворно. Здесь российские и европейские нормы совпадают, но пока Россия испытывает дефицит либо институциональных возможностей для претворения законодательства в жизнь, либо подзаконных актов, либо предприятий, специализирующихся в соответствующих сегментах бизнеса (например, в выдаче паспортов энергоэффективности домов).
В области энергосбережения, экологических аспектов энергопотребления и развития «зеленой» энергии существует и принципиальная взаимная заинтересованность, поскольку цели российской энергетической стратегии не противоречат мерам, принимаемым Евросоюзом. Больше того, основные дискуссии по ужесточению регулирования ведутся ведь не только на двустороннем, но и на многостороннем уровне с равноправным участием Москвы и Брюсселя: в Международной морской организации, в рамках Киотского процесса и пр. Это нивелирует стремление Европейского союза распространять свой режим на Россию. Здесь, кстати, требуются встречные шаги обеих сторон, а не только односторонние российские уступки.
Совершенно иная ситуация с организацией рынков. В электроэнергетике и нефтяном секторе Москва реализовала те же принципы либерализации, которые пропагандирует Брюссель. А вот в секторе природного газа она отказалась от такого подхода. Если внимательно вчитаться в Энергетическую стратегию России, то вместо основополагающей логики либерализации (принятой в Европейском союзе) Москва предлагает создать условия для стабильности всех институтов и структур энергетического рынка, а также обеспечить модернизацию сектора. Это вовсе не эквивалентно либерализации: она выступает лишь как один из вариантов инструментального обеспечения этих целей.
Возвращение ЕС к обеспечению энергетической безопасности через экономические рычаги будет означать и возобновление требований свободы рынка в России как основы выравнивания условий для его участников. А это, в свою очередь, натолкнется на предложение Москвы разработать режим, который устраивал бы и производителей, и потребителей энергоресурсов, а не был бы продиктован Брюсселем. И если дебаты обострятся, повысится риск того, что российская позиция политизируется. Россия будет требовать равенства партнеров в определении нового правового режима, как это ранее происходило с Энергетической хартией и Договором к ней.
Здесь важны осторожные переговоры в рамках выработки нового гибкого режима торговли ресурсами либо реформы Договора к Энергетической хартии, а также дискуссии по соответствующим статьям нового базового соглашения России и Евросоюза. По сути, они должны зафиксировать цели обоих партнеров (обеспечение оптимального функционирования рынков, защита прав потребителей, устойчивая работа сектора и его модернизация). При этом либерализация будет признана одним из способов решения наряду с вариантом сегодняшней организации рынка в России, в основе которой лежит монополия ключевого поставщика на инфраструктуру.
Это позволит привести к общему знаменателю стратегическое энергетическое мышление Москвы и Брюсселя на современном этапе, предоставив обеим сторонам свободу действий и возможность дальнейшей эволюции, если (или когда) в России будут созданы предпосылки для либерализации газовой области. Подобные меры, кстати, будут соответствовать и столь уважаемому Европейским союзом принципу субсидиарности, согласно которому общие цели могут достигаться приемлемыми для участников соглашений средствами и на наиболее низком из доступных уровней. В данном случае национальном для России и союзном для ЕС.
Достоинством этого решения будет также и то, что оно позволит в узкой сфере свести на нет традиционное для России и Евросоюза противостояние. Москва говорит политическим языком и нередко оперирует абстрактными понятиями (например, равенства), не объясняя, что это значит в конкретной области приложения. Европейский же союз в лице прежде всего чиновников Еврокомиссии, делает акцент на технократических вопросах, на практических методах решения, но не поднимается до уровня концептуальных обобщений. Брюссель отказывается, например, признать, что простая экстраполяция его законодательства на третьи страны означает неравенство, недемократичность, а главное, не всегда представляет собой адекватный способ решить существующие там проблемы либо достичь целей, аналогичных тем, которые ставит перед собой ЕС.
Вторая проблема, с которой придется столкнуться, – различие в понимании такого базового для обеих сторон понятия, как взаимность. Для Брюсселя взаимность – это выравнивание условий деятельности на рынке, их максимальное сближение. В идеале – на основе правил, которые он уже сам для себя определил. В худшем случае – посредством переговоров в рамках какой-либо международной организации с последующим принятием/изменением норм внутри Евросоюза (как, например, сегодняшние дискуссии по финансовому регулированию, банковскому резервированию и т. п.). Данный подход к взаимности я уже неоднократно определяла как взаимность на макроуровне, то есть создание некоего базового уровня для всех предприятий в том или ином секторе, гармонизация условий, определяющих деятельность всех игроков на рынке.
Для России характерен другой подход. Отечественные компании при поддержке государства следят за тем, чтобы в каждой конкретной сделке их выгоды были равноценны тем, которые получают партнеры. В энергетике, и особенно в газовой отрасли, такой критерий применяется даже в большей степени, чем в других секторах. Речь идет о своеобразном сравнении абсолютных выгод, а не об анализе того, что конкретно обе стороны могли бы приобрести, хотя и в разной степени. В концентрированной форме данный тезис прозвучал из уст президента РФ Владимира Путина на саммите Европейский союз – Россия в Мафре в 2007 г. Он тогда заявил, что инвесторов дискриминирует не Россия, а ЕС, поскольку инвестиции наших компаний на внутреннем европейском рынке в десять раз ниже капиталовложений в России предприятий Евросоюза. (Позднее аналогичные высказывания сделали и другие официальные лица России.) Рассматриваемый подход Москвы можно условно назвать взаимностью на микроуровне, то есть речь идет о равенстве в выгодах конкретных участников в конкретных сделках, а не о принципиальном равенстве их возможностей.
Несмотря на очевидное различие, макро- и микроуровни понимания равенства не противоречат друг другу, а скорее находятся на разных сторонах одного континуума. Каждая сделка занимает свое место где-то между предполагаемыми полюсами, сочетая макро- и микровзаимность. Коль скоро Россия пока считает макроуровень неприемлемым, почему бы не пойти путем наращивания количества конкретных сделок при соответствующей гарантии правовой стабильности инвесторам в каждом случае? Если объем сделок на микроуровне достигнет критической величины, давление в сторону сближения возникнет и на макроуровне. А то, каким будет это сближение, решат не директивно сверху, а подскажут компании, которые досконально знают свое поле деятельности.
Предлагаемый подход, кстати, уже реализуется в узких сегментах, например в секторальных диалогах, которые ведутся между Россией и Европейским союзом в рамках построения общего экономического пространства. Активно обсуждается сближение практик в сфере наземного транспорта, в области строительного бизнеса, в деле повышения энергетической эффективности.
Наконец, третья проблема – это дискуссия о различиях, существующих в отношениях между государственным и частным секторами в ЕС и России. Российский бизнес в глазах европейцев представляется как нечто, ведомое властями, лишенное самостоятельности, интересов и инициативы. Крайняя форма такой оценки изображает его исключительно в качестве рычага для решения внешнеполитических задач правительства. Бизнес же Евросоюза концептуализируется как независимый игрок, действия которого регулируются законодательствами Европейского союза и стран-членов и ограничиваются исключительно ради блага внутреннего рынка. Предприниматели также предстают равноправными парт-нерами в достижении единства рынка и развитии внешнеэкономических связей, а иногда и союзниками Европейской комиссии в противостоянии с национальными правительствами.
Очевидно, что оба описания, если сказать мягко, сильно упрощены. Сколь бы велико ни было влияние государства, например, в «Газпроме», у корпорации есть свои коммерческие интересы. С другой стороны, предприятия Евросоюза не абсолютно свободны от политического влияния, в особенности от давления или поддержки стран своего базирования. Тем не менее оспаривать различия было бы нелепо. Речь опять же надо вести о своеобразном континууме, где, с одной стороны, тотальное влияние государства на компании, а с другой – полная свобода коммерческих игроков. Компании располагаются не на полюсах, а по всему промежутку и динамично передвигаются по этой «шкале».
Для лучшего понимания друг друга целесообразно развивать диалог бизнеса, причем не столько при посредничестве госструктур, сколько независимый. В энергетике, в частности, это может происходить в рамках ассоциаций – по линии «Круглого стола» промышленников России и ЕС, Еврогаза и Российского газового общества, Евроэлектрики и ассоциаций электроэнергетических компаний России / Интер РАО. Полезно включать как можно больше представителей бизнеса в секторальные диалоги, выслушивать их мнение и стимулировать конвергенцию взглядов, способную создать базу для дальнейших правовых решений.
Реэкономизация энергетической безопасности Европейского союза – явление положительное и для России, и для ЕС, поскольку политизация ведет исключительно в тупик.
Но надо быть готовыми к возобновлению подзабытых либо еще не явных противоречий: речь идет о проблемах правового сближения и либерализации, различного восприятия взаимности, несхожести выстраивания диалога частного и государственного секторов.
Ситуация серьезная, но не безнадежная. Деполитизация взаимодействия и переход к более приземленному сотрудничеству должны способствовать преодолению противоречий и в целом окажут благотворное влияние на взаимоотношения Москвы и Брюсселя в энергетике. Главное – не допустить того, чтобы расхождение во взглядах на качество экономического партнерства повлекло за собой взаимное раздражение и очередное возвращение к попыткам решать экономические проблемы политическими средствами.
