С 2000 г. влияние Китая в Центральной Азии значительно усилилось во всех областях – энергетике, торговле, геополитике и даже культуре. Авторы публикаций на тему китайско-центральноазиатских отношений в основном ограничиваются обсуждением проблем энергетики (сотрудничество в сфере углеводородного сырья) и вопросов безопасности (коллективное противодействие террористическим угрозам) и представляют преимущественно российскую и китайскую точки зрения. Цель данной работы – выйти за рамки подобного поверхностного анализа и предоставить слово жителям региона, уделив особое внимание их точке зрения на «китайский вопрос». Таким образом мы сможем углубить свои геополитические представления, поскольку возникновение в этой части мира синофилии либо синофобии с большой вероятностью окажет существенное политическое, геостратегическое и культурное влияние на положение дел. От динамики такого рода настроений также зависит ускорение или замедление китайской экспансии. Если прокитайские настроения усилятся, то Российская Федерация рискует лишиться своего «права» надзирателя в Центральной Азии, а между Москвой и Пекином может начаться ожесточенная конкуренция с серьезными геополитическими последствиями.
До начала 1990-х гг. прямые контакты между этими двумя пространствами затруднялись в целом напряженными советско-китайскими отношениями, а также тем, что международные связи относились к компетенции союзного центра и республики не могли действовать в обход Москвы. Тем более что налаживание контактов с Пекином в той ситуации означало бы преодоление клише, распространявшихся советской пропагандой, которая была крайне негативно настроена по отношению к Китаю и стремилась всячески усугублять давнишние опасения, существовавшие в среднеазиатских обществах по поводу «Срединной империи». В коллективной памяти, отраженной в эпосах народов региона, особенно у казахов и киргизов, Китай и в самом деле представляется державой, враждебной народам степей и ислама, господства которой следовало избегать любой ценой.
УСИЛИВАЮЩЕЕСЯ КИТАЙСКОЕ ПРИСУТСТВИЕ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
Китайские власти отдавали себе отчет в том, какой отрицательный имидж сложился у них в Центральной Азии, и поэтому еще в 1992 г. они решили взять на себя роль доброго соседа, признав независимость новых государств и воздав их дипломатическим делегациям все подобающие почести. Но чтобы завоевать доверие центральноазиатских элит, Пекин должен был урегулировать пограничные споры, унаследованные от советского времени. По сравнению с высоким накалом страстей, которым сопровождались подобные конфликты с советским режимом, десять лет, потраченные Китаем на разрешение пограничных проблем с Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном, показались довольно коротким и мирным периодом. Пекин остался доволен полученными территориями, хотя они оказались значительно меньше тех, на которые он изначально претендовал.
Вместе с тем Китай приобрел экономически и стратегически важные земли, открывающие доступ к рекам, грунтовым водам и горным перевалам.
Для начала Пекин заручился чисто символическим признанием «неравноправности» мирных договоров XIX века, которые утратили силу после того, как Китайская Народная Республика подписала новые договоры с Казахстаном в 1994 г. (территориальные споры, которые на тот момент оставались нерешенными, были улажены в 1999 г.). С Киргизией аналогичные договоры были подписаны в 1996 г. (и в этом случае территориальные споры были полностью урегулированы в 1999 г.), а с Таджикистаном – в 2002 г. Тем не менее население трех упомянутых стран, особенно Киргизии, крайне отрицательно отнеслось к территориальным уступкам. Людям казалось, что правительства капитулировали перед китайцами, и они подозревали, что Пекин не будет довольствоваться малым.
После решения территориальных споров Китай сразу же начал торговую экспансию, закрепляя свое присутствие крупными инвестициями в рамках Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). Менее чем за два десятилетия он создал себе имидж серьезного дипломатического партнера, а также респектабельного и надежного, хотя и несколько назойливого союзника. ШОС и ее предшественник – учрежденный в 1996 г. Шанхайский форум («шанхайская пятерка») имели неоспоримый успех. Эти организации смягчили давние исторические трения между российским и китайским мирами, способствовали урегулированию пограничных споров и созданию механизмов сотрудничества. Это позволило республикам бывшего СССР, которые ныне стали независимыми государствами, лучше познакомиться с китайским соседом. На геополитическом уровне ШОС добилась того международного признания, к которому стремились все ее страны-участницы.
Существенно снизился риск уйгурского сепаратизма, хотя события 2008–2009 гг. в Синьцзяне (Синьцзян-Уйгурский автономный район. – Ред.) подтвердили, что некоторые представители диаспоры – в частности, группы, находящиеся на территории Киргизии, – могут заявить о своем несогласии с умеренной политикой. Китай до сих пор встревожен угрозами безопасности в регионе, включая риск политической нестабильности, активности исламистских движений, увеличения числа маршрутов наркотрафика и наращивания американского присутствия на военной базе Манас в Киргизии. Таким образом, стратегическое партнерство с правительствами стран-соседей является приоритетным для Пекина, хотя военное сотрудничество, как таковое, остается ограниченным. Однако потенциально негативное влияние мятежей в Синьцзяне на ситуацию, заявление «Аль-Каиды» о том, что Китай будет ее мишенью, а также вероятность того, что исламисты попытаются превратить Центральную Азию в зону волнений, могут лишь побудить Пекин более активно участвовать в обеспечении безопасности региона.
Китайская Народная Республика стремится также усилить свое влияние, проводя политику «добровольного внедрения» в жизненно важные отрасли экономики. Пекин готов вносить вклад в развитие, чтобы избежать социально-политической дестабилизации, которая может привести к негативным последствиям в Синьцзяне и замедлить экономический рост Китая. Государства Центральной Азии – это новые рынки, которые могут открыть для китайской продукции всю Россию; в Пекине даже упоминали о нескольких проектах слияния Шанхайской организации сотрудничества и Евразийского экономического сообщества. Для осуществления подобных стратегий КНР использует несколько разных подходов, одновременно развивая двусторонние отношения и коллективные структуры наподобие ШОС.
Многие западные компании считают страны региона, за исключением Казахстана, рискованными рынками с неблагоприятными или непредсказуемыми условиями для инвестиций. Вот почему местные власти стремятся найти прагматичных зарубежных партнеров, которых не пугают политические условия и которые способны инвестировать в любые проекты – крупные, средние и небольшие. Хотя они могут быть неприбыльными, такие начинания способны существенно изменить жизнь местного населения и принести ему огромную пользу. Китайские власти осознали, в какой мере бедность, распад государственности и отсутствие необходимой инфраструктуры угрожают дестабилизацией ситуации в соседних государствах. Таким образом, Пекин разыгрывает инвестиционную карту, сооружая новые шоссейные дороги и железнодорожные пути, повышая эффективность электросетей и гидроэлектростанций, разрабатывая месторождения драгоценных полезных ископаемых и, конечно же, развивая торговые отношения.
С 2000 г. по 2003 г. ежегодный товарооборот между Китаем и Центральной Азией вырос более чем на 200 % – с 1 млрд до 3 млрд долларов. В 2008 г. он превысил 25 млрд долларов, вплотную приблизившись к товарообороту региона с Россией. Тем самым колоссальный разрыв в экономическом положении КНР и России в Центральной Азии быстро сокращается в пользу Китая, экономика которого растет лавинообразно. А если учесть челночную торговлю, то китайское экономическое присутствие в таких пограничных странах, как Казахстан и Киргизия, уже превышает российское.
Раньше китайская экономическая экспансия более или менее ограничивалась последними двумя государствами, но в настоящее время ею охвачен весь регион: торговля с Таджикистаном началась в 2004 г. с открытием контрольно-пропускного пункта Кульма/Каласу. С Узбекистаном она бурно развивается после геополитического разворота Ташкента в 2005 г., связанного с событиями в Андижане, а с Туркменией – после кончины президента Сапармурата Ниязова в декабре 2006 г., когда страна вновь открылась для китайского экономического влияния.
Поскольку Центральная Азия не имеет выхода к морю, развитие отношений с Китаем отчасти определит ее будущее в смысле транспортного и транзитного сообщения. Китайские инвестиции в гидроэнергетику, транс-порт и телекоммуникации позволят всем государствам избежать изоляции, от которой они страдали после исчезновения инфраструктурных сетей советского периода. Похоже, что в XXI столетии Китаю суждено сыграть такую же важную роль в развитии и открытии юга Центральной Азии, какую Россия сыграла в развитии севера региона в XIX и XX веках. В настоящее время китайская продукция как нельзя лучше соответствует низкому уровню жизни тамошнего населения, но она способна удовлетворить и растущую потребность среднего класса, особенно в Казахстане, в высокотехнологичных изделиях. Массовый приток китайских товаров также даст возможность всему региону заново утвердиться в своей исконной роли транзитной территории путем экспорта товаров в Россию, чем уже пытаются заниматься проживающие там киргизские и узбекские мигранты.
Негативной стороной подобного развития является тот факт, что сама Центральная Азия увязает в жестко определенной экономической нише – исключительно экспорте сырья, в то время как остатки перерабатывающей промышленности могут полностью исчезнуть в процессе продолжающейся деиндустриализации. Это может стать дестабилизирующим фактором, поскольку уровень жизни определенных слоев населения будет снижаться, равно как станут уменьшаться и активы региона в мире, переживающем ускоряющуюся глобализацию.
СИНОФОБИЯ И СИНОФИЛИЯ В ПОЛИТИКЕ СТРАН РЕГИОНА
Темпы усиления китайского влияния на Центральную Азию, а также последствия союза/конкуренции с Россией отчасти зависят от приоритетов и политики государств региона. Вот почему важно осознать не только цели КНР, но и позицию местных правительств, понять их видение мира и их возможности для маневров и инициатив в сфере политики и геополитики.
Когда бывшие советские республики обрели независимость в 1991 г., Пекин сразу же попытался установить прямые и тесные контакты с их главами, дабы лоббировать свои интересы напрямую перед политическим руководством и избежать необходимости финансировать институциональных либо индивидуальных посредников. Все президенты и в самом деле высоко ценят отношения с Пекином, открывают китайским компаниям свои рынки и избегают публичного обсуждения спорных вопросов. Тем не менее рискнем предположить, что центральноазиатские лидеры и их ближайшие помощники являются синофилами не по убеждению, а скорее из-за отсутствия других альтернатив. В действительности хорошие отношения с Китаем совсем необязательно основываются на убеждении (симпатиях к стране, ее политическому режиму, который едва ли можно считать образцовым, решении ассимилироваться в китайскую цивилизацию и т. д.). Может иметь место и синофобская логика – страх перед могущественным соседом, с которым лучше избегать конфликтов.
Кроме того, если выбор в пользу Запада или России является идеологическим (как показал опыт постсоветского пространства, страны становятся прозападными либо пророссийскими не в силу своих национальных интересов, а в силу убеждений), то связи с Китаем строятся исключительно на прагматической основе. Прокитайская политика поддерживается многими лидерами центральноазиатской экономики, заинтересованными в конструктивных связях с Пекином. Например, в Казахстане две ведущие группы компаний одобряют сближение с Китаем, поскольку тот является одним из основных рынков экспорта для казахстанской металлургии. Это «Евразийская группа» Александра Мошкевича, контролирующая треть экономики страны и оцениваемая более чем в 5 млрд долларов, и компания «Казахмыс» Владимира Кима, являющаяся крупнейшим производителем меди в республике. Что касается Киргизии, то там одна могущественная семья явно заинтересована в укреплении дружеских связей с Китаем. Это семья Аскара Салымбекова – бывшего мэра Бишкека, а ныне депутата парламента и близкого друга киргизского президента. Салымбеков владеет крупнейшим рынком столицы под названием «Дордой», а также контролирует торговые потоки из Китая, проходящие через Нарын – его родные края.
В Таджикистане зять президента Эмомали Рахмона лично участвует в развитии теплых отношений между Душанбе и Пекином. Его заинтересованность объясняется связями с китайским предпринимателем уйгурского происхождения. За помощь в организации бизнеса в Таджикистане китайский бизнесмен делится частью прибыли. В Узбекистане и Туркмении многие главы крупных государственных компаний, особенно в энергетике и на железнодорожном транспорте, лично заинтересованы в сохранении добрососедских отношений с Китаем.
В прокитайской ориентации такого рода нет ничего нового либо уникального. Например, российские компании, работающие в регионе, тоже пытаются увязывать государственные и личные интересы. Несмотря на растущее число экономических групп, завязанных на Китай, нельзя сказать, что они создали организованное прокитайское лобби: если их экономические приоритеты вдруг начнут развиваться в противоположном направлении, они не станут сохранять лояльность Пекину.
Если бы было необходимо любой ценой определить, кто входит в «китайское лобби», то наиболее очевидными кандидатами стали бы сами главы центральноазиатских стран. Их, в свою очередь, поддерживают некоторые деловые круги, заинтересованные в дальнейшем развитии торговли с Пекином. Со временем эти круги неизбежно станут более организованными. Однако параллельно формируется четко выраженное антикитайское лобби, критикующее власти за то, что те слишком охотно выполняют политические требования Пекина. Такого рода подобострастие не приносит, по мнению критиков, никаких экономических дивидендов.
«Китайский вопрос» и в самом деле становится чуть ли не главной темой политической полемики, которая ведется в Казахстане и Киргизии. В Узбекистане и Туркмении это не происходит просто в силу того, что там не существует плюралистических дискуссий. Не является Китай главной темой общественных дебатов и в Таджикистане, где политики и СМИ больше заняты внутриполитическими проблемами, вопросами коррупции и контрабанды наркотиков из Афганистана. И все же «китайский вопрос», скорее всего, в ближайшее время выйдет на первый план в политической повестке дня Душанбе: похоже, тамошние власти будут обсуждать примерно те же темы, которые волнуют руководство Киргизии уже почти десять лет.
В Казахстане и Киргизии существуют многочисленные предпосылки для возникновения напряженности.
Во-первых, динамика изменений политических настроений уйгурской диаспоры. В 1995–1996 гг., когда напряжение в Синьцзяне достигло большого накала, Пекин потребовал, чтобы страны Центральной Азии закрыли все ассоциации, наиболее рьяно отстаивавшие идею независимости. Давление оказывалось непосредственно на президентов. Алма-Ата и Бишкек отреагировали быстро, ликвидировав наиболее опасные организации и сделав попытку ввести доверенных людей в остальные, чтобы спровоцировать раскол между диссидентскими лидерами и функционерами, склонными к сотрудничеству с властями.
Во-вторых, пограничные споры. Хотя власти провели официальную кампанию по вопросу о том, что потерянные территории не являются серьезной проблемой, часть политической оппозиции в Казахстане и Киргизии доказывает, что уступка Китаю некоторых территорий – предательство, а власти готовы продать территориальную целостность. В Киргизии многочисленные протесты в 2001–2002 гг. против пограничного урегулирования, поддержанные парламентом, сыграли ключевую роль в уходе со своего поста президента Аскара Акаева в 2005 г. В Казахстане вопрос демаркации границ сразу свелся к дележу трансграничных рек. Две главные реки, Или и Иртыш, берут начало в Китае: первая – в горах Тянь-Шаня, а вторая – в китайском Алтае. До недавнего времени китайцы наращивали объем забора воды из обеих рек в верхнем течении. Это оказывает пагубное воздействие на сельскохозяйственное и индустриальное развитие Казахстана. До сих пор нерешенный вопрос о трансграничных реках, скорее всего, будет регулярно подниматься в ходе политических дебатов, особенно учитывая возможные многочисленные и долговременные негативные последствия.
В-третьих, с 2005 г. наблюдается рост напряженности из-за активности китайцев в энергетической отрасли Казахстана. Осенью 2006 г. несколько депутатов, включая членов президентской партии «Отан», осудили «агрессивную экспансию Китая в нефтяном секторе» и заявили, что страна находится на грани утраты энергетической независимости. Они потребовали не допустить, чтобы Китай приобрел больше 40 % активов на нефтегазовом рынке Казахстана. Непрозрачность нефтяных сделок – одна из главных тем, обсуждаемых в парламенте и регулярно освещаемых средствами массовой информации.
В-четвертых, у китайских компаний, работающих в Центральной Азии, плохая репутация. Их часто обвиняют в том, что они предпочитают брать на работу китайцев-ханьцев, а не местных жителей, усугубляя проблему безработицы. Также им ставят в вину то, что они следуют китайскому, а не казахстанскому трудовому кодексу и предлагают местным работникам более низкие зарплаты, чем иммигрантам-ханьцам. Против прихода новых китайских компаний в Казахстан возражают некоторые профсоюзы.
В-пятых, в Киргизии большую озабоченность вызывает присутствие там китайских переселенцев-предпринимателей. На киргизских рынках не раз происходили стихийные бунты против мелких торговцев из Китая, и отношения китайских и местных бизнесменов часто бывают натянутыми. Внутренние конфликты между деловыми сообществами постоянно угрожают безопасности и стабильности. Вот почему власти особо чутко относятся к требованиям могущественных экономических лобби, которым удалось убедить правительство в том, что некоторые отрасли экономики следует официально закрыть для иностранцев. В начале 2007 г. киргизское правительство объявило о принятии нового законодательства, ограничивающего количество иностранных граждан, работающих в стране. Фактически это был удар по китайским предпринимателям, работающим в оптовой и розничной торговле Киргизии. Но поскольку оставалось всего несколько месяцев до очередного саммита ШОС, который должен был пройти в Бишкеке в августе, то введение жестких ограничений отложили на более поздний срок, опасаясь ухудшения отношений с Пекином. Однако сдерживание потока товаров из Китая, которые буквально заполонили местные базары и составляют главную движущую силу киргизской экономики, остается вопросом, от решения которого во многом зависит социальная стабильность в Киргизии и Центральной Азии в целом.
В-шестых, государства региона крайне озабочены большим потоком китайских переселенцев, особенно в связи с тем, что их собственные граждане эмигрируют в Россию. Вместе с тем китайские иммигранты, как легальные, так и нелегальные, занимают специфические ниши на рынке труда, не вступая в прямую конкуренцию с местным населением. Инженеры и технологи, приглашаемые на работу в китайских компаниях либо совместных предприятиях, имеют квалификацию, которой нет у местных жителей, тогда как нелегальные иммигранты работают на очень низкооплачиваемых должностях (в частности, в строительстве), которые местные жители также не спешат занимать, презрительно относясь к подобной работе. Мелкие китайские торговцы в Киргизии, принадлежащие к этнической группе ханьцев, – единственные иммигранты, посягающие на экономическую нишу, уже занятую киргизами. В результате между торговцами ханьской, уйгурской и киргизской национальности не раз вспыхивали конфликты. Миграционный вопрос, который усиленно муссируется в казахстанской и киргизской прессе, чутко реагирующей на растущую «желтую угрозу», поднимался и в парламенте страны.
УРОВЕНЬ ЗНАНИЙ О КИТАЕ
Китай – объект не только политического, но и научного интереса. Процесс создания национальной идентичности включает в себя накопление знаний о «других». Политические и научные аспекты тесно переплетаются. Предполагается, что власть опирается в своих решениях на правильное понимание национальных интересов, формулируемых специалистами и интеллектуальными элитами. А их работа приобретает легитимность благодаря тому, что они распространяют необходимую информацию среди других слоев общества. Хотя политические решения в регионе часто определяются личными, а не национальными интересами, не следует игнорировать связь между наукой и властью.
Структурирование интеллектуальной среды и мозговых центров, специализирующихся на Китае, фактически является основой связей между Китаем и Центральной Азией в будущем. Эксперты призваны осмыслить положение вещей и в конечном счете сформулировать политические и экономические интересы своей страны в отношениях с этой державой. Но от них ожидается также разумное объяснение таких сложных явлений, как миграция, политическое давление и культурное влияние, которые так или иначе воздействуют на развитие событий.
Под «мозговыми центрами» могут подразумеваться самые разные структуры (независимые исследовательские институты, «университеты без студентов», лоббирующие группировки, консультационные агентства, исследовательские центры политических партий, неправительственные организации и пр.) – в зависимости от того, о какой стране идет речь. В Центральной Азии область экспертных исследований сужена в силу ограниченной возможности политического самовыражения и слабости гражданского общества.
Интеллектуальные круги, занимающиеся китайской проблематикой, можно разделить на три большие категории. Во-первых, это академические сообщества, которые были частью советско-российской науки и официально начали заниматься синологией после обретения их странами независимости. Во-вторых, финансируемые государством институты стратегических исследований, интеллектуальная автономия которых во многом зависит от уровня свободы слова в стране. В-третьих, это частные консультационные группы, появившиеся в 1990-х гг. в ответ на внешнеполитические потребности, а также потому, что отдельные лица хотели воспользоваться новыми экономическими условиями, чтобы продавать свои знания и навыки независимо от государственных органов.
Для многих экспертов главный вопрос состоит не в том, будет ли Китай иметь значительное геополитическое и политическое влияние в Центральной Азии, – это и так достаточно очевидно. В первую очередь они стремятся проанализировать, в какой мере правительства смогут воспользоваться этим неизбежным сближением со «Срединной империей». Мнения специалистов по поводу геополитических, политических и пограничных проблем во взаимоотношениях с Китаем, которые считаются наименее полемичными, выдают их многочисленные опасения. Все опрошенные эксперты подтверждают, что экспансия Китая в Центральную Азию несет существенные риски для пяти стран региона и не может считаться однозначно позитивным явлением, отвечающим их долговременным национальным интересам. Преобладает мнение, что Китай остается вызовом для Центральной Азии. Причем это касается даже тех проблем, которые на сегодняшний день считаются разрешенными.
Например, центральноазиатские эксперты не соглашаются с упрощенческими взглядами некоторых западных специалистов, которые усматривают в Шанхайской организации сотрудничества зачатки будущей наднациональной военно-политической структуры, устроенной по образу бывшего Варшавского договора. Они напоминают, что ни Россия, ни Китай не желают отказываться от своего национального суверенитета. В каком бы направлении ни развивалась ШОС в предстоящие годы, подавляющее большинство экспертов признают, что Центральная Азия будет оказывать незначительное влияние на эту организацию, будущее которой решается прямыми переговорами между Москвой и Пекином. Несмотря на видимость сотрудничества между Россией и Китаем, местные эксперты сомневаются, будут ли эти страны взаимодействовать и впредь, поскольку считают, что долгосрочные интересы обеих держав в этом регионе расходятся. Москва, по их мнению, сделает все, что в ее силах, дабы обуздать китайскую экспансию. Исследователи обеспокоены возможным военным влиянием Китая, а также деятельностью китайских разведывательных служб. Ни один из специалистов не поддерживает идею создания в регионе китайских военных баз.
В январе 2010 г. высокопоставленный чиновник в военном ведомстве КНР заявил о возможном размещении войск в Центральной Азии с целью обезопасить границы Китая. Его слова не были официально прокомментированы в столицах стран-соседей, и это молчание стало красноречивым свидетельством неодобрения подобных планов местными элитами. Они вдвойне обеспокоены возможностью исламистских волнений, которые могут дестабилизировать ситуацию в их странах, а также послужить предлогом усиления военного присутствия Пекина в регионе и тем самым вынудить государства Центральной Азии просить Россию о создании противовеса.
Как и следовало ожидать, ключевым элементом озабоченности является Синьцзян – не только из-за симпатии к уйгурам, но и из прагматических соображений, учитывая близость этого автономного района. Если по просьбе китайцев и из дипломатических соображений правительства центральноазиатских стран включатся в обсуждение так называемых «трех сил зла» (терроризм, сепаратизм, экстремизм), ситуация, по мнению экспертов, может стать намного более деликатной и неоднозначной. Давление, оказываемое Пекином в связи с уйгурской диаспорой в Казахстане, Киргизии и Узбекистане, вызывает преимущественно негативную реакцию. Центральноазиатские эксперты критикуют политику изоляции в отношении уйгуров, проводимую китайскими властями в том числе и на исконных уйгурских землях. Хотя данный проект полезен для китайцев-ханьцев (переселение на северо-запад позволит им избавиться от проблем, связанных с нехваткой земли), он наносит ущерб коренному населению автономного района. Все центральноазиатские специалисты обращают внимание на тот факт, что проблема нехватки кадров в регионе решается не в интересах национальных меньшинств. В результате переселения ханьцев из восточных провинций этнический состав Синьцзяна претерпевает опасные изменения. Закрытие школ, преподавание в которых ведется на уйгурском языке, также воспринимается как доказательство того, что Пекин проводит политику насильственной ассимиляции.
Что касается экономических аспектов, то здесь мнения значительно расходятся. Многие исследователи убеждены, что Пекин пытается транс-формировать экономику государств Центральной Азии в своих интересах – ослабить их автономию и закрепить за ними статус протекторатов, зависимых от китайских технологий. Главное обвинение сводится к тому, что Пекин пытается навязать соседям роль производителей и экспортеров полезных ископаемых, то есть сырьевых придатков. Острота критики в адрес экономической политики Китая неодинакова в разных странах. Киргизские и таджикские эксперты в меньшей степени склонны драматизировать ситуацию, поскольку в этих государствах фактически нет промышленности или сельского хозяйства и они уже импортируют бЧльшую часть потребляемых на внутреннем рынке товаров из России, Казахстана, Ирана и Турции. Приход китайцев воспринимается не как угроза, а как фактор, способный оживить местную экономику, учитывая конкурентоспособные цены на китайские товары.
Однако в Узбекистане и особенно в Казахстане, которые имеют собственные амбиции в экономике, и прежде всего в промышленности, этот вопрос поднимается часто. Специалисты утверждают, что китайские инвестиции направлены не на развитие местного производства, а на создание благоприятных условий для экспорта китайской продукции и вывоза в Китай полезных ископаемых и сырьевых ресурсов. Эксперты осуждают Пекин за то, что тот не готов предложить крупномасштабную экономическую помощь для развития местного производства и повышения экс-портного потенциала. В Казахстане конкуренция со стороны китайских товаров наиболее остро сказывается в таких отраслях, как легкая промышленность, строительство (например, производство цемента), а также пищевая промышленность, что может угрожать безопасности страны, поскольку она рискует оказаться в полной зависимости от поставок основных продуктов питания из Китая.
Перспектива преобразования ШОС в зону свободной торговли – это тоже повод для беспокойства. В данном вопросе таджикские и киргизские эксперты склонны поддерживать предложения Пекина, поскольку их государства только выиграют от слияния Евразийского экономического пространства с Китаем, тогда как их коллеги из Казахстана и Узбекистана опасаются, что это крайне неблагоприятно скажется на развитии их национальных экономик.
Наконец, переселение китайцев повлечет за собой социально-экономические последствия. Власти и простые люди открыто говорят о «китайской угрозе». Массовый приток китайских мигрантов уже спровоцировал социальную и межэтническую напряженность. А между тем число иммигрантов может еще больше увеличиться ввиду колоссального демографического разрыва между малонаселенной Центральной Азией (в пяти республиках проживает менее 60 млн человек) и перенаселенной КНР.
* * *
Данное исследование доказывает, как важно учитывать точку зрения политиков и экспертов, даже если они представляют небольшие страны с ограниченным внешнеполитическим выбором. В действительности, вопреки популярному мнению, якобы распространенная в странах Центральной Азии синофилия – это во многом «дружба поневоле». Причина, по которой главы государств и министры иностранных дел так усиленно рекламируют свои дружественные отношения с Пекином, заключается как раз в том, что они не считают своего беспокойного соседа державой, подобной другим, и это их беспокоит. Как наглядно продемонстрировал в 2005 г. пример Курманбека Бакиева, оппозиция может громко заявлять о нежелании поддерживать прокитайскую политику. Но после прихода к власти эти люди не осмеливаются пересмотреть курс на партнерство с Пекином. Фактически центральноазиатские страны не могут позволить себе политику, противоречащую китайским интересам. Независимо от будущей геополитической эволюции региона никто не имеет в виду возвращение к железному (или бамбуковому) занавесу, чтобы снова отрезать Китай. Следовательно, местным элитам и обществам необходимо работать над тем, чтобы свести к минимуму отрицательное влияние сближения с могущественным соседом, не пытаясь при этом изменить характер двусторонних отношений.
В настоящее время у Китая нет символических средств, чтобы иметь возможность конкурировать с Россией за умы жителей Центральной Азии. Большинство экспертов по-прежнему считают Москву главным союзником, партнерские отношения с которым наиболее естественны и наименее опасны. Константин Сыроежкин прав, говоря о том, что, если бы назрела такая проблема, население, не колеблясь, приняло бы решение в пользу России, несмотря на имеющиеся проблемы во взаимоотношениях. Жители стран Центральной Азии по-прежнему ориентируются на Россию, ссылаются на ее мнение по внешнеполитическим вопросам и считают ее родственной цивилизацией. Хотя некоторые специалисты не скрывают неприязнь к стране, которую они осуждают за имперский менталитет, историческую инерцию и неспособность предложить реальное долгосрочное партнерство, все они сравнительно хорошо относятся к советскому прошлому. И это неудивительно, поскольку Советская Россия невольно создала в среднеазиатских республиках необходимый политический, экономический и общественный фундамент для их последующей независимости.
В результате государства благодарны Москве за то, что она помогла их народам выжить и сохранить самобытность. Пекин же, напротив, подозревается в проведении политики искоренения их национальных и культурных особенностей. Большинство прагматически настроенных экспертов утверждают, например, что возврат к российскому доминированию в регионе не будет иметь таких отрицательных последствий, как массированная китайская экспансия. По их мнению, россияне, переживающие тотальный демографический кризис, смогут осуществлять политический, но не демографический контроль над подчиненными народами. По этой причине, когда дебаты переходят в «цивилизационную» плоскость, Китай по-прежнему считается воплощением всего чуждого и непонятного, тогда как Россия остается понятным и знакомым миром, который является повседневной реальностью для Центральной Азии.
