9 ноября 1989 года в 22:30 офицер контрольно-пропускного пункта «Борнхольмер штрассе» в Восточном Берлине позвонил вышестоящему начальнику в погранслужбе ГДР и доложил: «Сдерживать толпу больше невозможно. Я открываю ворота». Так рухнула Берлинская стена, которая на протяжении почти 30 лет олицетворяла раскол мира на противостоящие блоки
Еще в январе Эрих Хонеккер объявил: «антифашистский защитный вал» (так на пропагандистском жаргоне ГДР именовалась стена) простоит еще 50 и 100 лет, до тех пор, «пока не исчезнут причины, его вызвавшие». Причины исчезли через 10 месяцев, вскоре после того, как в отставку был отправлен сам глава СЕПГ.
Тогда казалось, что крах коммунистического лагеря в Европе открывает новую эпоху, в которой стены будут сносить, а строить только мосты. Спустя 20 лет даже самые отъявленные романтики не утверждают, что в 1989-м «закончилась история», после чего мир двинулся исключительно в направлении прогресса. Старых символов не стало, но появились новые, зачастую обозначающие куда более глубокие расколы и куда более высокие стены, чем те, которые создавало навязанное идеологическое разделение Германии, Европе и миру во второй половине прошлого столетия.
Стена национализма
Джон Миршеймер, крупнейший представитель школы политического неореализма, и один из немногих, кого события 1989-1991 годов не только обнадеживали, но и настораживали, писал: «Самой мощной политической идеологией на земле является не демократия, а национализм».
В эйфории 1989 года мало кто задумывался о том, что перечерчивание границ, которое началось слиянием двух Германий, может носить характер не только объединения, но и размежевания со всеми вытекающими последствиями. За 20 лет только в Европе появилось более 20 новых государств, еще как минимум пять де-факто отделившихся территорий претендуют на полноценный суверенитет. В почти половине случаев самоопределение сопровождалось кровопролитными конфликтами, всплесками этнической ненависти и возникновением непреодолимых социально-политических пропастей между народами, жившими вместе.
Самые яркие визуальные символы этих пугающих процессов, как ни странно, — именно мосты. Мост через речку Ибар в Косовской Митровице, которая отделяет албанскую часть края от крупнейшего сербского анклава, и мост через реку Ингури, по которой проходит граница между Абхазией и Грузией. Инженерные сооружения, призванные соединять людей, находятся под усиленной охраной иностранных сил — НАТО в Косово и России в Абхазии. Линия соприкосновения, к счастью, уже не превращается в линию фронта, но отчуждение достигает абсолютных величин.
Четыре ожесточенные войны на Балканах, одна из них с участием самого мощного военно-политического альянса в мире, и пять крупных вооруженных конфликтов на постсоветском пространстве, в том числе один с участием ядерной сверхдержавы. Это лишь крайние следствия национализма, который «выстрелил», подобно распрямившейся пружине, когда мировая система избавилась от пресса двухполюсного противостояния. Идеологическая конфронтация сковывала инстинкты, вырвавшиеся на свободу с окончанием холодной войны. В голове не укладывалось, откуда взялась средневековая жестокость, замешанная на этническом и религиозном факторе, которую на исходе ХХ столетия продемонстрировали вполне цивилизованные европейские нации.
Размежевание редко приносило народам счастье и процветание, ведь даже в наиболее благополучных случаях, когда удавалось минимизировать издержки и разойтись полюбовно, социально-экономическая целесообразность развода вызывала большие сомнения. Что, например, выиграли народы Чехии и Словакии от того, что двое упрямых и амбициозных мужчин — Вацлав Клаус и Владимир Мечьяр — так и не смогли договориться, кто из них главней в федеральной Чехословакии? Много ли приобрел Восточный Тимор, отделившись от Индонезии и превратившись в нищий протекторат ООН, полностью существующий на деньги международных доноров? Стали ли богаче жители Эритреи, освободившись от эфиопского «гнета»?
Все это риторические вопросы, потому что национальные чувства, тем более подогреваемые политиками в собственных корыстных интересах, не поддаются рациональному анализу. И рецептов против этого не найдено. Даже единая Европа, которая добилась феноменального успеха на пути преодоления национализма, сейчас достигла предела, после которого нации начинают сопротивляться утрате суверенных прав.
Что же касается менее продвинутых частей мира, то там уникальный европейский опыт по-прежнему неприменим. Например, весь посткоммунистический мир — от Польши до Узбекистана, от России до Румынии — переживает (хотя, конечно, по-разному и в разной степени) процесс строительства национальной идентичности, в основе которого лежит противопоставление другим, то есть подчеркивание отличий, а не общности.
Стена фанатизма
Вакуум, образовавшийся после исчезновения идеологий, начал заполняться довольно быстро, и кроме национализма на смену им пришел религиозный фанатизм. Историк Джон Льюис Гэддис писал весной 1991 года, что мировая система будет характеризоваться, с одной стороны, неоспоримым американским доминированием и растущей взаимной зависимостью, а с другой — всплеском национализма и ростом значения религий как элемента самоидентификации, размыванием не только систем коллективной безопасности, но и характера угроз.
Самым наглядным символом новых угроз, замешанных на фанатизме, стала стена, возведенная вдоль границы Палестинской национальной администрации. Конфликт арабов и евреев в буквальном смысле стар как мир, он набирал обороты на протяжении всего XX века, так что назвать его порождением конца холодной войны никак нельзя. Но на исходе прошлого столетия в этом конфликте появились новые составляющие — волна террора обретала все более религиозный, а не политический характер. Символом палестинского сопротивления стал не автомат Калашникова, а пояс шахида. Борец за национальное самоопределение и друг СССР Ясир Арафат все чаще прибегал к образу и риторике правоверного мусульманина. Он вряд ли проникся истинной верой, но как настоящий политик Арафат чувствовал изменение мировых настроений.
Горькая ирония заключается в том, что интифада нового типа, с явным религиозным налетом, началась тогда, когда полным провалом закончился так называемый мирный процесс середины 1990-х годов. Попытка международного сообщества, прежде всего США, изменить модель безопасности на Ближнем Востоке привела к обратному результату. С тех пор Израиль, привыкший ранее полагаться только на себя, оказался в зависимости от внешней конъюнктуры. Новые взрывы, войсковые операции, раскол самой Палестины на два непримиримых квазигосударственных образования и полный тупик урегулирования стали результатом тогдашней, казалось бы, в высшей степени благородной попытки положить конец историческому противостоянию.
Ответом Израиля стало начало возведения в 2002 году более чем 700-километрового бетонного заграждения, призванного воспрепятствовать проникновению террористов на территорию еврейского государства. Израильскую стену заклеймили все, кто только мог, Международный суд признал ее незаконной, ООН принимала решения о запрете строительства. Но волна актов самоубийственного терроризма резко пошла на нет, за последние годы о взрывах в автобусах и торговых центрах израильские города почти забыли.
Стена между Израилем и палестинскими территориями — мрачный символ раскола мира на сообщество благополучных, которые пытаются сохранить свое доминирование, и тех, кто отстает в социально-экономическом развитии, но убеждены в собственном праве на реванш. Называть ли это «столкновением цивилизаций» вслед за Самуэлем Хантингтоном — дело вкуса, но деление мира на Север — Юг вместо прежнего Запад — Восток трудно отрицать. Причем проходит линия раздела не только в очагах прямых вооруженных конфликтов, наподобие Ближнего Востока.
Стена благосостояния
20 лет назад трудно было вообразить, что страна, возглавившая поход за объединение мира под флагом демократии и рыночной экономики, сама начнет возводить стены, чтобы отгородиться от соседей. Между тем в октябре 2006 года президент США Джордж Буш подписал закон о внутренней безопасности, который предусматривал, в частности, выделение 1,2 млрд долларов на возведение разделительной стены вдоль границы с Мексикой для сдерживания нелегальной иммиграции. С тех пор стоимость проекта постоянно растет, а сооружение забора продолжается вопреки протестам либералов и правозащитников.
Приток мигрантов из менее развитых стран в более развитые — одна из основных примет глобализации, и все попытки отгородиться от десятков тысяч желающих повысить уровень жизни не дают результата. Другой наглядный символ желания «золотого миллиарда» отгородиться от незваных гостей — стена вокруг испанского анклава Сеута, расположенного на севере Африки и окруженного территорией Марокко. 6-метровый забор из металлических листов сам по себе производит устрашающее впечатление, а в середине 2000-х Европейский союз еще и выделил финансирование на то, чтобы надстроить преграду до 8 метров. Кстати, именно в то время, когда Комиссия ЕС одобряла выделение средств на эту стену, правительства европейских стран бурно протестовали против израильской инициативы.
Несмотря на успехи глобализации (некоторые, правда, считают, что как раз благодаря этим успехам), разрыв в уровне и качестве жизни не сокращается. Оставив надежду жить «как в Европе» или «как в Америке» у себя дома, жители бедных государств сами отправляются в путешествие за благосостоянием. Идеология свободы — рынков, идей, культур, — победившая в 1989 году, сталкивается с физической невозможностью переварить плоды этой свободы. И преуспевающие демократические страны пытаются найти компромисс между собственной идеологией и необходимостью сохранить свою идентичность и благополучие. Социологические опросы фиксируют неприятные тенденции в Европе — ксенофобские настроения не являются доминирующими, но подспудно формируется раздражение против пришельцев, которые являются на все готовое, да еще и требуют уважать их культурное своеобразие, зачастую граничащее с мракобесием. В Соединенных Штатах, где традиция «плавильного котла» намного сильнее, ситуация лучше. Но и там многие бьют тревогу относительно трансформации американского самовосприятия по мере изменения этнического состава населения.
Россия за стеной
Воплотился ли в жизнь главный лозунг 1989 года об объединении Европы? К сожалению, и тут приходится ответить отрицательно. Европа не стала единой, виртуальная «стена» сдвинулась на восток, теперь она проходит по границам Украины, Белоруссии, Молдавии и России. Образ холодной войны, возникающий на страницах газет при любых, даже малозначительных трениях между Москвой и западными столицами, показывает, что изменений в менталитете так и не случилось. И на политической повестке дня-2009 те же идеи об общеевропейской системе безопасности, что обсуждались еще в 1990 году, когда принимали хартию для новой Европы. Ни Россия, ни Европейский союз так и не сделали для себя вывод, где заканчивается единая Европа. А поскольку нет общего представления, столкновение разных взглядов на границы Европы снова, как и прежде, чревато конфликтом.
