Новая система власти оказала неожиданное воздействие
на российскую международную деятельность. Создалась (возможно,
ненадолго) ситуация, когда есть два высших руководителя, обладающие
практически равным политическим весом. Один в силу должности,
другой в силу личного авторитета. И пока все гадают, кто –
президент или премьер – теперь главный по международным делам,
общая активность возросла. Ведь сколько бы ни было «голов» у
внешней политики России, физических «тела» у нее сейчас точно два.
И это создает уникальную возможность – наглядно продемонстрировать
ту самую «многовекторность» российского курса, которая давно
провозглашается в официальных документах.
С первым визитом Дмитрий Медведев отправился в Казахстан и
Китай, в чем все усмотрели сигнал смены приоритетов. Но Владимир
Путин в то же время поехал в Минск на встречу глав правительств
СНГ, а потом полетел во Францию, где его принимали по самому
высшему разряду. Медведев выступил в Пекине с лекцией, которую все
тут же бросились внимательно изучать. Путин дал интервью Le Monde,
и оно привлекло даже больше внимания, чем его высказывания в
прежнем статусе.
С европейским дебютом президент отбывает в Германию один, как и
на неформальную встречу глав государств СНГ в Санкт-Петербурге.
Зато на саммите Россия – Евросоюз в Ханты-Мансийске он будет вместе
с премьер-министром. Потом уже большая презентация нового лидера на
«Большой восьмерке» в Японии с заездом в пару мест по пути. Глава
государства в это время, ясное дело, тоже на месте сидеть не
будет.
Есть и дополнительный инструмент «тонкой дипломатической
настройки» – в некоторые столицы шеф кабинета министров не едет,
хотя мог бы. Как сейчас, например, в Ригу на заседание Совета
государств Балтийского моря, где Россию представляет не горячо
ожидавшийся там Путин, а его первый заместитель Игорь Шувалов.
Придерживаются ли два руководителя жестко согласованной линии
поведения – судить рано. Вполне возможно, что на этом, самом
начальном, этапе сосуществования каждый из них просто стремится
заявить о себе как о внешнеполитическом субъекте. Благо, пост
премьера, даже если его занимает не столь весомая фигура, как
Путин, дает его обладателю законное право на международную повестку
дня. Да и оснований для разногласий пока нет – Медведев еще только
знакомится с миром, а Путин в рамках лелеемой всеми
«преемственности» к всеобщему удовлетворению продолжает то, чем
занимался раньше.
Само по себе расширение физического присутствия Москвы на
глобальной арене – вещь полезная. Современное положение дел в мире
характеризуется повышенной скоростью изменений, расшатыванием
привычной институциональной структуры и растущей конкуренцией между
участниками международных отношений. В такой ситуации активность
приобретает особое значение. Возможности (как, впрочем, и угрозы)
возникают неожиданно, и крайне важна способность быстро ни них
откликаться.
Наличие двух субъектов внешней политики, гибко реагирующих на
происходящее, может дать дополнительные инструменты и отчасти
компенсировать слабости на других направлениях, например,
отставание по военно-политическому и экономическому потенциалу.
Это, правда, возможно только в том случае, если оба субъекта
слаженно взаимодействуют в рамках общего курса. Пока нет оснований
ожидать, что разногласия вспыхнут между самими главным действующими
лицами. Опасность, однако, исходит не от них, а от той
политико-экономической среды, которая существует в российском
государственном аппарате в целом.
Внешняя политика любой державы представляет собой
равнодействующую множества векторов. Пресловутые «национальные
интересы», на верность которым принято присягать, есть продукт
воздействия различных конкретных факторов – от традиционного для
данной страны понимания, как строится миропорядок и обеспечивается
безопасность, до интересов могущественных бизнес-лобби и
устремлений граждан. Насколько влияет каждый из факторов, зависит
от формы общественно-политического устройства, интегратором же
выступает государственный аппарат. Соответственно, степень
реализации национальных интересов напрямую определяется именно
качеством национальной бюрократии.
Неэффективность и коррумпированность российской бюрократической
машины в особых представлениях не нуждается. Несмотря на
централизацию последнего периода, роль разнообразных интересов
(отнюдь не национальных) в формировании государственной политики не
уменьшается, а скорее наоборот. Даже в условиях «вертикали власти»
лоббистские проявления очевидны, как и их влияние на общий
курс.
Появление двух «центров», сколь благими намерениями они бы ни
руководствовались, открывает для лоббистов новые возможности, и
международная деятельность, конечно, не исключение.
Сам факт, что, помимо профильного министерства и
соответствующего подразделения президентской администрации,
возникает еще и аналогичная структура в аппарате правительства,
расширяет диапазон действий по влиянию на внешнеполитический
курс.
Другая сложность – неспособность конвертировать общие
международные успехи в конкретный выигрыш. За восемь лет
президентства Владимира Путина глава государства несколько раз
пробивал «стену» во взаимоотношениях с внешними партнерами, но
впоследствии это ничем не заканчивалось, а «брешь» зарастала
обратно.
Часто это было связано с объективными проблемами, например,
из-за общей неготовности мировой среды к реальным прорывам. Но
немало случаев и другого рода. Косность и неповоротливость
госаппарата, который, по идее, должен был бы устремляться в
появившуюся брешь и закреплять достигнутое, сводили на нет
потенциал перемен. Временами обещанный успех подменялся его
имитацией. Пример локальный, но характерный: громко заявленная цель
безвизового сообщения с Европейским союзом усилиями чиновников
воплотилась в смягчение условий получения виз для них самих и еще
пары особых категорий граждан.
Диверсификация внешнеполитических «таранов» (в этом качестве
теперь могут выступать и Путин, и Медведев) чревата и тем, что
проблема координации действий на аппаратном уровне еще
усугубится.
Сложившаяся властная конструкция пока создает впечатление
переходной. Если это так, то, скорее всего, всей полноты
вышеописанной проблемы мы осознать не успеем – во внешней политике
образуется четкий центр, на который все и будут ориентироваться.
Хотелось бы, чтобы этому не предшествовали конфликты между главными
действующими лицами – в международной деятельности они особенно
разрушительны.
