Саммит Россия – НАТО в Бухаресте и встреча президентов
России и США в Сочи стали, по сути, финальной точкой в
международной деятельности Владимира Путина.
Внешнеполитическое наследие второго президента Российской
Федерации достойно серьезного изучения и глубокого непредвзятого
анализа. Ни то, ни другое сейчас невозможно. Должно пройти время,
прежде чем улягутся непомерные восторги завзятых путинистов и
стихнут проклятия непримиримых борцов с режимом. Тогда и
определится подлинное содержание эпохи Путина и ее значение.
Владимир Путин передает преемнику не ту Россию, которую он сам
получил в наследство от Бориса Ельцина. Еще 5–7 лет назад мало кто
ожидал, что подведомственная Путину страна станет именно такой, а
главное – так быстро.
На Западе очень любят задавать вопрос: что сделано не так на
российском направлении и почему Россия сошла с пути, на который все
надеялись в начале 1990-х годов, – движения к демократической
стране, постепенно интегрирующейся в евро-атлантическое сообщество
под доброжелательным надзором ведущих западных держав.
Сама постановка вопроса исходит из ошибочной предпосылки, что в
отношении России возможна политика, отдельная от всего остального.
Но мир действительно стал глобальным, и невозможно рассматривать
политику на российском направлении в отрыве от общей ситуации.
Спрашивать следует не «что было сделано не так с Россией», а что
вообще сделано не так с момента окончания холодной войны. И почему
после крушения коммунизма вместо «конца истории» и нового
справедливого миропорядка наступило нечто иное.
Правление Путина стало временем, когда выяснилось, что рецепты
решения мировых проблем, казавшиеся Западу естественными, могут
либо не сработать вовсе, либо дать неожиданный результат. А
осознание, что трудности нарастают из-за неадекватности их анализа
и принимаемых мер, наступало медленно. В этом смысле Владимиру
Путину повезло, если, конечно, вообще можно считать чьим-то
везением превращение международных отношений в мало предсказуемую и
плохо управляемую среду.
Не только цены на нефть являются источником нынешней уверенности
России. Не в меньшей степени она обусловлена просчетами Запада,
который собственными руками (прежде всего США) подорвал огромный
потенциал лидерства, которым обладал к началу 1990-х годов.
Примечательно, что при всей своей наступательности путинская
Россия не создала ни одной серьезной проблемы Западу. Другое дело,
что для утверждения собственного статуса она использует имеющиеся и
возникшие не по ее воле проблемы. Но это не очень удивительно для
великой державы, восстанавливающейся после падения.
Ни один из предметов спора – ДОВСЕ, Иран, Косово, ПРО,
зависимость Европы от импорта газа – не возникли исключительно
из-за России. Все они – результат объективных процессов, зачастую
следствие неверных политических решений, которые принимали все
участники международных отношений
(Москва, ясное дело, не исключение).
Проводил ли Путин конфронтационную внешнюю политику? По внешним
проявлениям – да. «Тут какой-то религиозный ужас в ожидании моих
речей. Я не знаю, откуда он возник», – заметил Путин, отвечая в
Бухаресте на вопрос о том, почему все ожидали от него второго
«Мюнхена». Он, конечно, лукавит. К концу президентства Владимир
Путин явно вошел во вкус хлестких провоцирующих высказываний и
получал наслаждение от производимого эффекта.
Однако, по сути, конфронтация едва ли была его установкой.
Скорее Путин стремился к тому, чтобы встроить страну в систему
великих держав на равноправных условиях. Средства, выбранные для
этого, вызывают серьезные сомнения. Но принципиально другое – а
была ли верной цель? Точнее, реально ли вообще говорить об
интеграции в обстановке распада и изменения конфигурации глобальной
системы, которая так и не обрела стабильной базы после окончания
холодной войны?
Практически все мировые институты, составлявшие каркас прежнего
миропорядка, находятся в состоянии кризиса. Международные отношения
лишились идеологической опоры. Запад оказался не готов к этой
ситуации, поскольку инерция холодной войны – деление мира на
идеологические лагеря – жива. Попытки объяснить проблемы наличием
или отсутствием демократии в тех или иных странах или регионах не
приводят к желаемому результату. А процессы не укладываются в
какую-то одну модель развития.
На уровне риторики великие державы отвергают прежние принципы
геополитики и баланса интересов. Те, кто предлагает вернуться к
старой доброй «школе реализма», кажутся ретроградами. Речь ведь
идет о гуманитарных ценностях и новом типе политики, о
необходимости не допустить «игру с нулевой суммой».
На уровне же практических действий все – возможно, отчасти даже
неосознанно – по-прежнему руководствуются только собственными
интересами, но при этом не готовы брать на себя необходимую
ответственность за определение устраивающих всех правил игры.
Налицо тяга к появлению системного оппонента. Превратить
«международный терроризм» в системообразующий элемент
мироустройства не удалось. Противник-призрак не способен ни
объединить в прочный союз, ни послужить базой для четкого
идейно-политического размежевания.
Да и вообще, терроризм – не самостоятельное явление, которое
движет политическим развитием, а результат сложного стечения
обстоятельств и продукт ошибок при решении разных геостратегических
и геоэкономических задач.
При Путине стали много писать об «авторитарном капитализме»,
который олицетворяют Китай и Россия. Он больше, чем терроризм,
подходит для того, чтобы прийти на смену коммунизму в качестве
«полюса отталкивания». К несчастью, конструкция «авторитарный»
капитализм против «либерального» искусственно выдумана. Наверное,
не по злой воле (хотя иногда кажется, что ее цель – именно
спровоцировать идеологическое противостояние), а просто от
неспособности всерьез объяснить, что происходит.
В мире, который развивается не так, как всем хотелось бы, в
котором неясен пункт назначения и окончательные контуры
мироустройства, отстаивание собственных интересов – естественный
процесс. И каждый делает это в меру понимания – как самих
интересов, так и форм их защиты.
Если оценивать время Владимира Путина по «сухому остатку», то
есть по тому, чего конкретно удалось добиться, результаты довольно
скромные. Во всяком случае, реальные достижения не сопоставимы с
психологическим ощущением невероятной успешности.
Оно отчасти связано с усилиями пропаганды, но в значительной
степени – с желанием общества изжить комплекс проигравшего.
Впрочем, этот эмоциональный допинг пройдет, и по прошествии лет
внешнюю политику Путина, возможно, будут оценивать более сдержанно.
В частности, станет понятно, какие шансы он упустил, чего он
действительно добился, а чего и не мог добиться по объективным, не
зависящим от него причинам.
