Три года назад, 1 мая 2004 года, Европейский союз
раскрыл объятия десяти новым странам-членам, восемь из которых были
выходцами из бывшего советского блока. А десятью годами раньше, в
1994-м, Брюссель сформулировал перечень критериев, которые
«абитуриенты» должны были выполнить для присоединения к клубу.
Как ни странно, проще всего оказалось с экономикой:
государства-кандидаты предприняли серьезные усилия для того, чтобы
подтянуться до приемлемого уровня. С демократическими механизмами
шло не так гладко, тем не менее, прогресс был очевиден. Опасения
относительно того, что, стремясь как можно быстрее удовлетворить
формальные требования, кандидаты перепрыгивают целый этап развития
политического сознания, считались преувеличенными.
Прошедшее время показало, что расширение повлияло на Евросоюз
значительно больше, чем кто-либо мог предполагать.
Понятно, что центрально- и восточноевропейские страны – не
причина, а скорее катализатор кризисных процессов, которые давно
нарастали в недрах интеграции.
Как бы то ни было, пока создается впечатление, что справиться с
притоком «свежей крови» общеевропейскому организму не удается.
Помимо институциональных трудностей (система управления, которая
успешно оперировала 15 членами, при 27 дает сбои), а также
нарастания конкуренции (внутри сообщества образовалось еще больше
неформальных группировок и появились страны с огромными амбициями
наподобие Польши), проблема зрелости сознания все больше выступает
на первый план. Самое яркое проявление этого: в европейской
политике давно уже не было столько «истории», как в последние
годы.
Преодоление мрачных страниц прошлого было, как известно, одной
из целей, которые ведущие европейские державы ставили более чем
полвека назад, приступая к интеграции. Ни вычеркнуть из памяти
столетия вражды и конфликтов, ни даже принципиально изменить к ним
отношение ни одна нация не может. Поэтому Старый Свет избрал
предельно европейский, то есть рациональный подход. Залог мира и
стабильности – это нечто вроде неформального пакта, суть которого:
мы не позволяем себе и друг другу использовать взрывоопасное
историческое наследие в текущей внутри- и особенно
межгосударственной политике.
Это не значит, что кто-то что-то забыл или простил. Просто
успешное развитие по умолчанию важнее, чем сведение счетов.
Именно на такой прагматический подход, как показывает опыт, не
способны политические элиты Центральной и Восточной Европы, во
всяком случае, значительная их часть. Разногласия, уходящие корнями
в более или менее отдаленное прошлое, становятся текущим
инструментом.
В Венгрии, казалось, закрытая глава 1956 года усилиями
определенной политической силы превращается в средство борьбы за
власть против оппонентов. Польское правительство под предлогом
очищения от коммунизма разворачивает масштабную «охоту на ведьм».
Параллельно с «историзацией» политики ухудшаются отношения с
Берлином и Москвой. Страсти сотрясают Румынию, и, хотя импичмент
президента Траяна Бесэску обусловлен в основном личностными
причинами, символично, что примерно в то же время в Бухаресте
принимается решение о частичной реабилитации профашистского
диктатора Антонеску. Однако все это меркнет на фоне происходящего в
Эстонии – стране, которая считалась образцом трансформации.
Я сознательно выношу за скобки моральную оценку событий вокруг
Бронзового солдата. Во-первых, в нашей прессе этого и так хватает,
во-вторых, не России с ее прошлым и настоящим отношением к
собственным и чужим жертвам судить других.
Потрясает, однако, безответственность и отсутствие малейшего
представления о «европейскости», которые демонстрируют эстонские
власти.
Когда в момент обретения независимости Латвия и Эстония при
активной поддержке Запада приняли модель «неграждан», это не имело
никакого отношения к правам человека и демократии, но объяснялось
холодным расчетом. Демократическая Европа считала, что такова цена,
которую русские в странах Балтии должны заплатить за грехи своей
исторической родины. Нужно было воссоздавать национальные
государства, отобранные в 1940 году, но этнический баланс с тех пор
сильно изменился. Лишение политических и гражданских прав тех,
из-за кого это произошло, позволяло осуществить государственное
строительство и распределение собственности в интересах коренного
населения.
Кстати, в значительной степени как раз поэтому стали возможны
успехи Эстонии в образцово-показательной «шоковой терапии».
Те, кто больше всего пострадал, – работники крупных промышленных
предприятий, в основном русские по национальности, – не могли
влиять на результаты выборов.
Имея за спиной подобный «багаж» отношений с этническим
меньшинством, политическая элита должна быть особенно осторожна,
если, конечно, она заинтересована в мирном и стабильном развитии.
Вместо этого эстонское правительство собственными руками создало на
пустом месте кризис, чреватый глубоким расколом общества по
национальному признаку. Ведь символы способны, как известно,
генерировать междоусобные распри куда больше, чем реальные проблемы
сосуществования. И тот негативный фон, что меньшинство накопило за
годы ущемления в правах, может выплеснуться по внешне
малозначительному поводу.
Что была за надобность начинать борьбу против ненавистного
монумента теперь, если 15 с лишним лет его существование никого
особенно не беспокоило? Тем более, что за эти полтора десятилетия
Эстония доказала свою состоятельность как государства, избежала
слишком острых межнациональных трений и получила все мыслимые
гарантии безопасности? Рациональное объяснение только одно –
конъюнктурное желание конкретных политических сил набрать очки на
раздувании страстей.
Местечковый национал-популизм – явление, хорошо знакомое
Европе.
Прекрасно известны и его возможные последствия, когда циничный,
но недальновидный расчет в сочетании с амбициями конкретных
деятелей локальную свару делает всеобщей.
Все это Старый Свет недавно наблюдал (а местами и продолжает
наблюдать) на Балканах.
Ужаснувшись кровавому балканскому хаосу первой половину 1990-х,
ЕС взял курс на скорейшее принятие стран Центральной и Восточной
Европы. Нахождение переходных государств под присмотром
представлялось более приемлемой альтернативой, чем необходимость
решать их проблемы извне в случае неблагоприятного развития
событий.
Парадокс заключается в том, что способность идти балканским
путем некоторые страны, похоже, готовы продемонстрировать, уже
находясь под брюссельской дланью. Балтийские государства всегда
были уверены в благожелательном и сочувственном отношении к ним со
стороны «большой» Европы – гарантией тому служит историческая
судьба. Таллин привык, что Евросоюз автоматически встает на его
сторону в любом споре с участием Москвы.
Однако индульгенция, выписанная авансом в компенсацию за
пережитые в прошлом страдания, пагубно влияет на незрелую
политическую элиту.
И решать проблемы, возникшие по этой причине, все равно придется
«старшим» и более зрелым партнерам Эстонии. Как сегодня им же
приходится ломать голову над тем, что делать с
албанцами-косоварами, которых признали безусловно правыми в их
споре с сербами и которые теперь всячески этим спекулируют.
