«После падения Берлинской стены не только в западном мире, но и далеко за его пределами воцарилась непоколебимая уверенность в том, что волшебный сплав демократии со свободным рынком превратит наш мир в сообщество модернизированных и миролюбивых наций… И что такие приметы отсталости, как межэтнические распри и религиозный фанатизм, обречены на скорое исчезновение».
Этими словами, вынесенными на обложку книги, Эми Чуа характеризует общепринятый взгляд на глобализацию – чтобы затем опровергнуть его. С первых же страниц читатель убеждается в том, что обещанное всеобщее примирение обернулось невиданным ростом шовинизма и расовой ненависти в самых разных точках земного шара. Специалист по экономике Третьего мира, ведущая в Йельском университете семинар на тему «Законность и развитие», Эми Чуа в деталях анализирует как историю застарелых болезней, так и причины их нынешнего обострения. Исследовательница подробно рассказывает о националистических мифах, с новой силой овладевающих массами. Однако значительно больше, чем кривые зеркала идеологий, ее интересует экономическая реальность, в них отражающаяся.
Что такое «межэтническая напряженность», Эми Чуа, американке китайского происхождения родом с Филиппин, довелось узнать задолго до того, как она начала изучать экономику развивающихся стран. Принадлежа по рождению к «малочисленному, но предприимчивому меньшинству» (составляющему всего около одного процента населения Филиппин, но контролирующему по меньшей мере 60 % частного сектора экономики страны, включая крупнейшие авиакомпании, банки и отели), она с детства знала о пропасти, отделяющей филиппинских китайцев от коренных островитян. «…Миллионы филиппинцев работают на китайцев, и почти никто из китайцев не работает на филиппинцев… За вычетом горстки коррумпированных политиков и нескольких испанских аристократических семейств, все филиппинские миллиардеры – китайского происхождения. Зато всю черную работу выполняют филиппинцы. Все крестьяне – филиппинцы. Все домашние слуги, а также все нелегально проживающие – тоже филиппинцы… Мои родственники, – продолжает Чуа, – живут в буквальном смысле отгороженные стеной от филиппинских масс, в фешенебельных районах, населенных исключительно китайцами… где все входы охраняются хорошо вооруженной частной службой безопасности» (p. 4).
Реакция филиппинцев предсказуема. «Немотивированные» убийства китайцев следуют одно за другим. (В 1994 году список жертв пополнила тетка Эми Чуа, убитая собственным шофером. Исчезновение убийцы и освобождение его сообщников никого не удивило. «Здесь Филиппины, а не Америка», – объяснил дядя племяннице-американке (p. 2).)
На протяжении многих столетий китаец-предприниматель представлял собой ключевую фигуру всей восточноазиатской экономической жизни. Однако в эпоху глобализации разделение труда по этническому принципу приобрело почти гротескный характер. И дело отнюдь не только в «духе капитализма». «Глобализированный» рынок закрыт для новичков: выдержать конкуренцию здесь способен лишь тот, кому посчастливилось унаследовать значительный капитал и старые связи.
Основной результат экономических реформ на Филиппинах, в Индонезии, Бирме и т.д. заключается, таким образом, не просто в том, что богатые становятся богаче, а бедные – беднее, но и в том, что первые представляют собой этническое меньшинство, а вторые – коренное население. Неудивительно, что символом власти стал союз «отечественного» бюрократа с китайцем-финансистом, а антиправительственные выступления почти неизбежно сопровождаются китайскими погромами.
Могущественная китайская диаспора – вероятно, самый впечатляющий пример того, что Эми Чуа называет «меньшинством, господствующим на рынке». Подобные меньшинства существуют во многих странах. И реакция на них со стороны «большинства» – все более враждебная – определяет, по мнению Чуа, главное противоречие современности.
Особое место в картине, нарисованной Чуа, занимает Африка. Потомки европейских колонизаторов (белые в ЮАР), пришельцы с Ближнего Востока (ливанцы в западноафриканских странах), выходцы из Индии, контролирующие всю торгово-финансовую жизнь восточного побережья, а также «коренные» африканские элиты (кикуйу в Кении или ибо в Нигерии и Камеруне) – все эти группы населения роднит одно: господствующая роль в экономике самого бедного континента на земле. В Руанде сходную роль еще недавно играли тутси – что и подготовило почву для их геноцида (pp. 97–122).
Глобализация принесла плоды и там, где этнический фактор прежде почти не использовался как оружие в политических битвах. В Латинской Америке конфликт между бедными и богатыми в последние годы все больше осознается как борьба угнетенных индейцев против «белых пришельцев» – креольской знати. Ее смысл несколько лет назад выразил Фелипе Киспе, харизматический лидер индейцев аймара из Боливии. На вопрос журналиста о причинах своего участия в террористической деятельности он без обиняков ответил: «Чтобы моя дочь не стала вашей служанкой!» (p. 50).
Даже конфликты, этническая природа которых очевидна (ближневосточный и балканский), Эми Чуа тоже толкует как реакцию «бедных» на экономическое господство «чуждого меньшинства». В роли ненавидимой рыночной элиты на этот раз выступают евреи-ашкенази (точнее, их потомки), а также словенцы и хорваты; по другую же сторону оказываются в одном случае арабы (а также восточные евреи), а в другом – сербы и черногорцы. И неудивительно, что крайнее обострение этих конфликтов совпало с периодом глобализации.
Эми Чуа верна своей схеме и тогда, когда речь заходит о реформах в постсоветской России и, конечно, о всемогущих олигархах (pp. 77–94). Перечисляя (правда, не без ошибок) магнатов российского капитализма с еврейскими фамилиями, она ограничивается ссылками на довольно банальные рассуждения своих знакомых эмигрантов из СНГ о склонности евреев к бизнесу. Чуа весьма точно описывает популистскую реакцию на олигархический капитализм с ее явственно антисемитскими мотивами. Однако рассматривая олигархов как настоящих частных собственников, она игнорирует, во-первых, государственно-бюрократическую основу «олигархии» (подчас использующей «экзотических» менеджеров-назначенцев, чтобы «не засвечивать» подлинных хозяев), а во-вторых – реальное этническое многообразие современного российского рынка (кавказские и азиатские группы, русскую провинцию и т.д).
Какие же силы в мире ведут сегодня непримиримую борьбу против экономических «меньшинств»? Независимо от региона картина везде одна и та же, пишет Чуа: угроза хозяевам рынка исходит именно от демократических сил, во всяком случае, от тех, кто апеллирует к чувствам большинства; с диктаторами же (или, по крайней мере, с авторитарными правительствами) они легко находят общий язык.
«Антиэлитистские» движения уже имеют если не общую идеологию, то общую направленность – антиамериканскую. И немудрено: как показывает Чуа, США сегодня являют собой крупнейшее в мире «меньшинство, господствующее на рынке» (pp. 229–259). Правда, в отличие от остальных подобных меньшинств, Америка доминирует не только в экономике, но и в политической и военной областях. Характерно и другое: в самих США таких меньшинств нет. (Вопреки частым спекуляциям на эту тему богатейшие американцы – сплошь белые англосаксы.) Тем не менее уход коммунизма с исторической авансцены означал не ослабление антиамериканских настроений, а всего лишь изменение их концептуальной основы: «научный социализм» уступил место этнонационализму, наиболее радикальные глашатаи которого призывают ни много ни мало к уничтожению США. Не лучше обстоит дело и с союзниками: нередко (в частности, на Ближнем Востоке) именно наиболее авторитарные и коррумпированные режимы занимают проамериканские позиции.
Капитализм и демократия вовсе не обязательно идут рука об руку, и Эми Чуа стремится предостеречь западное общество от романтизации того и другого. В деле установления социальной справедливости и обеспечения прав личности рыночная экономика не всесильна. Другое дело, что Чуа, как нетрудно заметить, выносит за скобки то, в чем описанные ею «доминирующие меньшинства» разнятся между собой. У китайских богачей Индонезии, африканеров ЮАР (вначале захвативших политическую власть и лишь затем поставивших рынок под свой контроль) и торговых диаспор Западной Африки не только разное прошлое, но и различная социальная роль в настоящем. Специалисту по Балканам сугубо «рыночная» трактовка югославского конфликта покажется явным упрощением.
Наконец, существует различие между реальными «доминирующими» меньшинствами и теми, которым лишь выпало сыграть роль «символов» такого господства. Например, мифы о «еврейском заговоре» расцветали отнюдь не в те эпохи, когда еврейские банкиры контролировали экономику Европы, ссужая деньгами королей и императоров, но, напротив, тогда, когда их влияние стремительно уменьшалось.
В какой мере эта тенденция обнаруживается в истории других «рыночных меньшинств»? Сделать все эти уточнения означало бы продолжить острый и необходимый разговор, начатый Эми Чуа.
Алексей Пименов
