Незаметно и буднично мы вступили и в новую эру мировой политики. Точнее, вернулись в старую, «доперестроечную». Правда, без тогдашней четкости противостояния и ясности взаимоотношений — плохих, но управляемых.
Но с иллюзиями минувшего 25-летия мы прощаемся окончательно.
А как все хорошо начиналось… Мир, преодолев системный раскол, впредь развивается в соответствии с универсальным набором принципов и норм. Глобализация всеобъемлюща, потому что всем выгодна — ну то есть тем, кто готов много работать и жить по законам «правильной стороны истории». Послушные и трудолюбивые найдут свою нишу. Война же — удел либо самых сильных (в идеале — одного самого сильного) для поддержания порядка, либо самых слабых, проигрывающих в иных формах конкуренции. Но последние автоматически попадают под карающую длань первых и принуждаются к «норме».
В рамках этой модели основополагающими были два элемента.
Во-первых, заявлялся принцип равноправия, точнее — равных возможностей и достижимости всеобщего прогресса. Любые шаги объяснялись с альтруистических позиций, даже если и несли кому-то преимущество. «Игра с нулевой суммой», то есть обязательное наличие победителей и побежденных, — порочное достояние прошлого. Те, кто рассуждал в классических терминах внешнеполитического реализма, говорили о вечном социал-дарвинистском соперничестве, демонстрировали замшелость и неумение оперировать современными категориями. Из-за чего и проигрывали «битву за умы и сердца», официально признанную главным полем всякого сражения.
Отсюда второй постулат: война — уже не та, что прежде. Ее ведут не ради победы, а для утверждения правильных принципов/норм там, где они по какой-то причине еще не действуют. Смена режимов, ставшая почти легитимным явлением, — не победа в традиционном смысле. Приращение территории или эксплуатация чужих природных ресурсов, соперничество с великой державой-оппонентом, для чего раньше обычно начинали военные кампании, целью не является.
Главное — «выравнивание» идейно-политического поля,
создание того самого «плоского мира», который описывал в бестселлере начала 2000-х Томас Фридман. А в такой войне приоритетны невоенные средства. Тот же, кто потерпел поражение, — не побежденный, а наоборот, ведь ему помогли встать на верный путь. То есть опять-таки — никакой нулевой суммы.
То, что все крупные державы обладают ядерным оружием, только закрепляло эту схему. Большой войны быть не может, а малые как раз и ведутся для «подстройки» мирового механизма — в целой работающего, но иногда страдающего рецидивами старого.
Почему эта модель не сработала, мнения у всех разные. Но под ней подведена черта.
Вехами стали два события — заключение соглашения о Транстихоокеанском партнерстве и вступление России в сирийский конфликт.
Друг с другом они не связаны, но демонстрируют два аспекта изменившейся реальности.
На фоне стремительного роста внимания к Азии и соперничества с Китаем переговоры о ТПП велись давно. С самого начала говорилось, что идея противоречит духу ВТО, которая не приветствует замкнутых преференциальных объединений. Но смысл понятен: создать зону единых норм и принудить не входящих в нее конкурентов из региона им следовать.
Это не новость. Однако, объясняя необходимость соглашения, Барак Обама открыто сказал: «Мы не можем позволить таким странам, как Китай, писать правила глобальной экономики… Мы напишем их сами», поскольку «95% наших потенциальных клиентов живут за пределами Америки».
Прямое упоминание Китая не в стиле всего строя американской и западной политики двух с лишним десятилетий, поскольку обозначает оппонента и ставит во главу угла их конкретную выгоду.
До сих пор риторика про ТТП утверждала обратное — партнерство в интересах всех и уж точно не против Пекина.
Откровенность Обамы, конечно, адресована не миру, а граду, внутренней аудитории, в частности конгрессменам, которым еще предстоит ратифицировать документ. Международные торговые и прочие договоры в Америке всегда вызывают подозрение. Обама спешит заверить скептиков у себя дома, что американцы ничего не потеряли и исключительно приобрели. Тем более что Китай — красная тряпка для республиканцев, и всякое его ущемление воспринимается как благое дело.
Однако чем бы ни было мотивировано это высказывание, слово произнесено — официально и на весь мир. По иронии судьбы Пекин как раз всегда был примерным учеником в школе универсальной глобализации и долгое время верил в то, что, если отвечать ее требованиям, можно, избегая конфликтов, догонять и перегонять учителей.
Апеллирование к своей выгоде становится аргументом по мере того, как внешняя политика повсеместно диктуется необходимостью отвечать на все более острые внутренние вопросы. Где-то, как в США, она становится жертвой этой потребности. Где-то, как в России, напротив, обретает гипертрофированную значимость, вытесняя остальную повестку. Даже Западная Европа, где нарратив сугубо ценностного, а не меркантилистского подхода глубоко укоренен, дает слабину. Так, в германской дискуссии про беженцев тема экономической и демографической выгоды от притока квалифицированных переселенцев из Сирии звучит наравне с привычными доводами про обязанность помочь гонимым. Еще недавно это сочли бы вульгарным.
Российское военное участие в Сирии (а уже задумались и об Ираке) открывает другое измерение. Владимир Путин с трибуны ООН призвал всех объединиться против радикальных исламистов, называющих себя государством, проведя параллель с антигитлеровской коалицией: что бы нас ни разделяло, сплотимся против варварства. Отклика это не нашло. Дружная реакция — Москва начала войну за перехват геополитической инициативы.
Если официальная реакция Вашингтона пока относительно сдержанная, то заявления видных персон легитимируют прямое столкновение.
Збигнев Бжезинский призвал администрацию Обамы отомстить России, если она продолжит уничтожать американские «активы» в Сирии. Имеется в виду «умеренная оппозиция», проще говоря — те ответвления исламистов, которые по своим причинам не присоединяются к ИГИЛ и получают помощь Соединенных Штатов. Идея для Бжезинского не новая: в бытность помощником президента Картера по национальной безопасности он являлся архитектором содействия джихаду в Афганистане против СССР.
Хиллари Клинтон потребовала ввести над Сирией бесполетную зону. Этот эвфемизм использовался в Ираке и Ливии, чтобы не провозглашать боевые действия, и те, кто его повторяют, похоже, не отдают себе отчета, что он означает. По сути, вступление в войну с Россией. Едва ли Клинтон к ней стремится, она оперирует штампами предыдущего периода. Но опять — слово сказано, живет своей жизнью.
Технически Россия делает в Сирии то же самое, что НАТО в Ливии четыре года назад, — массированную воздушную поддержку наземного наступления местных сил. Но конфликт качественно иной.
Интересы Москвы и Вашингтона напрямую столкнулись так, как не случалось после разгара «холодной войны».
Боевые самолеты двух стран очень давно не находились столь близко друг от друга в зоне активных боевых действий. И это точно игра с нулевой суммой. Она не подразумевает ни компромисса, ни достижения согласия, в лучшем случае — консультации во избежание непреднамеренных столкновений и минимизации военно-технических рисков. К счастью, они, кажется, идут. А вот к несчастью, великодержавное соперничество накладывается на религиозный конфликт, где своя логика, в основном неподвластная сторонним силам.
Противостояние второй половины ХХ века закончилось необычно — без формальной фиксации победителей и побежденных. То есть вроде бы ко всеобщему удовлетворению, хотя все понимали, кто выиграл, а кто проиграл. Двусмысленность породила эпоху, когда лейтмотивом стала риторика «ненулевой суммы», кто-то в нее искренне верил, кто-то лицемерно использовал.
Но сейчас, если развивать цифровую метафору, ситуация обнулилась. И мы снова оказались около нуля — когда сооружение дееспособной модели отношений можно начинать заново.
