Россия в глобальной политике

В глубокой древности китайская цивилизация породила уникальный памятник, продолжающий завораживать иноземных интеллектуалов, – «Книгу перемен». Стройная замкнутая схема мироздания, отображенного при помощи графических символов-гексаграмм, учила китайцев ждать неизбежного повторения типологизированных жизненных ситуаций. Благоприятные годы сменялись годами бедствий, на место просвещенных правителей приходили деспоты, но в силу безостановочного чередования темного и светлого начал все возвращалось на круги своя, чтобы воспроизвестись снова и снова. Противостояние создает притяжение, незаметные сдвиги порождают обвалы и потрясения, счастье становится источником несчастья – эти представления легли в основу китайской культурной традиции.

Эпоха господства «Книги перемен» над умами образованных китайцев осталась в прошлом. Однако и в наши дни древняя диалектика может выглядеть на удивление современно. Прошедший в ноябре 2002 года в Пекине XVI съезд Коммунистической партии Китая (КПК) не внес кардинальных изменений в нынешнюю экономическую и политическую стратегию развития страны. Но именно это означает, что эпоха грандиозных перемен, начавшаяся в Поднебесной в конце 1970-х, будет продолжаться и впредь.

В дни съезда китайские руководители настоятельно подчеркивали, что в начале XXI века Поднебесная вступила в период невиданного процветания и несокрушимой стабильности. И все же мудрость древних заставляет помнить о том, что, достигнув своего предела, вещь или событие начинают неумолимо стремиться к своей противоположности.

Политические итоги съезда были абсолютно предсказуемыми. Сбылись практически все ожидания экспертов, связанные со сменой власти или программными решениями. Однако уже в ближайшем будущем Китай ждет столкновение с серьезными испытаниями, прогнозировать исход которых затруднительно.

«Маленький император» или лидер «четвертого поколения»?

Самая крупная на планете политическая партия, монопольно руководящая самой населенной страной в мире, успешно начала на общенациональном съезде процесс организованной передачи власти. Впервые за полвека правления КПК смена власти в китайской компартии была столь полной и столь спокойной. Поколение 70-летних уступило 60-летним места в политбюро, оставив преемникам амбициозный план экономических преобразований. Был открыт путь к власти для так называемого «четвертого поколения» руководителей (в истории народного Китая 76-летний Цзян Цзэминь олицетворяет третье поколение лидеров, Дэн Сяопин – второе, а Мао Цзэдун – первое).

Передача партийно-государственной власти в Поднебесной происходит не так, как принято на Западе: это не одномоментный акт, а растянутый во времени процесс. После съезда сложилась деликатная ситуация, когда новый и старый лидеры страны делят между собой властные полномочия. Новоиспеченный молодой генсек Ху Цзиньтао (через месяц после съезда ему исполнилось 60 лет) лишь начинает путь к обретению реальной власти, к получению которой он готовился целое десятилетие. Имя преемника своего преемника Дэн Сяопин назвал еще на рубеже 1980–1990-х годов – тогда же, когда решил, что передаст власть Цзян Цзэминю.

Статус выдвиженца Дэн Сяопина укрепляет политические позиции нового генсека, поскольку авторитет «архитектора реформ» по-прежнему не подвергается сомнению со стороны китайской элиты. Однако Дэн Сяопин ушел из жизни еще в 1997-м, а историческая отдаленность его эпохального кадрового решения работает против Ху Цзиньтао. В 1990-е годы к власти приблизились новые молодые руководители, тесно сотрудничающие с Цзян Цзэминем. Благодаря связям и деловым качествам некоторые из них способны претендовать на роль партийно-государственного лидера не хуже Ху Цзиньтао.

Новый состав полностью обновленного Постоянного комитета политбюро ЦК КПК (из прежнего состава в нем остался один лишь Ху Цзиньтао), управляющего делами страны, отразил сохраняющееся политическое влияние Цзян Цзэминя. Шесть из девяти членов этого органа относятся к «людям Цзяна». К «шанхайской группировке» (в прошлом Цзян находился на партийной работе в Шанхае) не принадлежат лишь сам Ху Цзиньтао, вице-премьер Вэнь Цзябао и Ло Гань – протеже покидающего высшие эшелоны власти консервативного политика Ли Пэна. В настоящее время Ху Цзиньтао может рассчитывать на союзническую поддержку прежде всего со стороны Вэнь Цзябао, чьи интересы не связаны с интересами «шанхайской группировки». Ожидается, что в марте на сессии китайского парламента грамотный финансист и признанный сторонник реформ Вэнь Цзябао станет премьером Госсовета КНР, тогда как сам Ху Цзиньтао займет в дополнение к посту генсека кресло председателя КНР, принадлежащее ныне Цзян Цзэминю. Укрепление позиций этих двух политиков поможет сбалансировать влияние сил в новом составе государственной верхушки.

Наиболее сильной фигурой в новом Постоянном комитете политбюро является Цзэн Цинхун, известный своими доверительными отношениями с Цзян Цзэминем. Главный карьерный скачок в его жизни произошел в 1989-м в момент возвышения Цзян Цзэминя. Когда последний покинул пост секретаря Шанхайского горкома и стал генсеком ЦК КПК, он взял с собой в Пекин своего тогдашнего заместителя Цзэн Цинхуна. Все эти годы Цзэн был верным соратником китайского лидера, давал ему политические советы, сопровождал его в качестве специального помощника в зарубежных поездках, помогал избавляться от политических соперников. После десяти лет работы в канцелярии ЦК Цзэн в 1999 году возглавил орготдел ЦК. Эта должность дала ему возможность влиять на кадровые назначения и продвигать во власть своих союзников.

Многие аналитики с тревогой говорят о возможном конфликте между Ху Цзиньтао и Цзэн Цинхуном. Если за спиной первого стоит авторитет покойного Дэн Сяопина, то второй может опереться на ныне здравствующего и обладающего реальными рычагами власти Цзян Цзэминя. «Будущие отношения между ними окажут прямое влияние на стабильность нового руководства Китая. Если они смогут работать вместе, Ху, который десятилетие дожидался этого дня, получит шанс консолидировать свою власть и иностранные инвесторы будут успокоены. Если же их партнерство провалится, чего опасаются многие эксперты, политика станет грязной и иностранные инвесторы сильно занервничают» [1].

Ходили слухи, что Цзян Цзэминь и «шанхайская группировка» рассматривают Ху Цзиньтао как «чужака» и временную фигуру, из-за чего на XVII съезде КПК в 2007-м они могут попытаться сделать генсеком «своего» Цзэн Цинхуна [2]. В реальности этот сценарий неосуществим. Цзэн старше Ху на три года, ко времени следующего съезда он достигнет критического возраста. К тому же Цзэн Цинхун не пользуется достаточной поддержкой внутри партии: на XV съезде Цзян Цзэминю так и не удалось провести своего протеже в состав политбюро, а на XVI съезде при выборах нового состава ЦК Цзэн набрал самое большое количество голосов «против». Да и новый генсек со временем наверняка сумеет укрепить свои позиции. «Шанхайская группировка» может попытаться убрать Ху с должности генсека до следующего съезда. Однако риск внутрипартийной склоки и нарушения стабильности в масштабах всей страны многократно перевесит возможные выгоды от устранения политического конкурента.

Запланированное на первую половину марта утверждение смены государственного руководства формально завершит начатый в ноябре 2002-го процесс передачи власти «четвертому поколению». Однако стоит ожидать, что политические полномочия Цзян Цзэминя сохранятся и после этого рубежа. 76-летний Цзян Цзэминь продолжает находиться на посту председателя Центрального военного совета (ЦВС) КПК, который он будет занимать еще от трех до пяти лет. В официальном списке биографий членов руководящих органов ЦК КПК 16-го созыва, распространенном сразу после закрытия съезда, биография Цзян Цзэминя, не входящего больше в ЦК КПК, многозначительно стояла впереди биографии генсека Ху Цзиньтао. В декабре 2002-го, то есть более чем через месяц после съезда, китайские СМИ продолжали именовать Цзяна самым влиятельным членом нового руководства страны.

С одной стороны, сохранение прочных политических позиций за бывшим генсеком может сыграть важную роль в случае, если Ху Цзиньтао не сработается с «шанхайской группировкой». Хотя авторитет Цзян Цзэминя уступает авторитету Мао и Дэна, именно он остается наиболее сильным и авторитетным политиком современного Китая. Своевременное вмешательство Цзян Цзэминя может оказаться решающим, если политика нового лидера окажется неэффективной и внутри руководства начнется раскол. Сохранение закулисного влияния Цзяна станет важным позитивным сигналом для китайского бизнеса и иностранных инвесторов, – это весомая гарантия от резких изменений политического курса и залог внутриполитической стабильности.

Вместе с тем сохранение чрезмерной «опеки» со стороны прежнего лидера может сыграть роль тормоза на пути преобразований, особенно если представители руководства «третьего поколения», сообща ушедшие из власти, будут по инерции слишком часто и активно вмешиваться в политику. Острословы из числа китайских диссидентов говорят, что после съезда Цзян Цзэминь занял пост «отца правящего императора» (тай шан хуан). При этом скептики предрекают Ху Цзиньтао несчастливую судьбу молодого императора Гуансюя (1871-1908). В 1898 году в возрасте 27 лет этот правитель из маньчжурской династии Цин попытался реформировать политическую систему императорского Китая. Однако его начинания вызвали недовольство знати и вдовствующей императрицы Цыси (это еще одна историческая аллегория для нынешнего статуса Цзян Цзэминя), совершивших государственный переворот. Окружавшие молодого императора идеологи реформ были казнены, самого Гуансюя отлучили от управления страной вплоть до его безвременной кончины при таинственных обстоятельствах.

Существует вероятность того, что Цзян Цзэминь покинет все занимаемые им ныне партийные и государственные посты, но при этом обретет должность с весомыми полномочиями в некоей новой структуре. Это позволит ему решить чувствительную проблему «трудоустройства» влиятельных отставных политиков старшего поколения, не вошедших по возрасту в новый состав ЦК. В определенной степени это было бы повторением опыта Дэн Сяопина двадцатилетней давности, создавшего для аналогичных целей при ЦК комиссию советников. В первой половине года в Китае может быть создан Совет национальной безопасности (СНБ), председателем которого станет Цзян Цзэминь, а вице-председателем и исполнительным секретарем – Цзэн Цинхун. В этом случае сформируется механизм «взаимного сдерживания» между Ху Цзиньтао и Цзэн Цинхуном: на посту заместителя председателя ЦВС Ху обретет влияние над военной сферой, тогда как Цзэн станет проводником внешнеполитических замыслов Цзян Цзэминя [3]. В будущем же китайский СНБ может стать важным политическим инструментом государства, способным воздействовать как на внешнюю, так и внутреннюю политику страны.

Усилия Цзяна по продвижению во властные структуры представителей «шанхайской группировки» вызывают отторжение у кадровых работников, не входящих в эту группировку. В результате аппаратчики, делающие ставку на постепенное ослабление влияния «шанхайской группировки», могут начать симпатизировать и оказывать содействие Ху Цзиньтао [4] и он получит возможность рассчитывать на их поддержку. На повышение авторитета Ху работает и его успешный опыт руководящей работы в захолустных бедных районах (Ганьсу, Гуйчжоу и Тибет), а не в богатых приморских провинциях, руководители которых стали оплотом «шанхайской группировки». Управленцы в менее развитых провинциях могут поддержать Ху, увидев в нем возможного союзника и защитника своих интересов.

До сих пор осмотрительный Ху Цзиньтао не сказал и не сделал ничего, что могло бы повредить его шансам на продвижение во власть. Внутри Китая он успел внушить надежды не только реформаторам, но и консервативным силам, ожидающим, что Ху ужесточит тон общения с США, отбросив якобы присущее Цзян Цзэминю «низкопоклонство» перед Вашингтоном. На Западе фрагментарные сведения о политической биографии Ху Цзиньтао обычно ограничиваются эпизодом его участия в подавлении беспорядков в Тибете. На этом основании нового лидера априорно считают сторонником репрессивных методов. Вместе с тем «комсомольская фракция», к которой относился покойный генсек Ху Яобан и к которой причисляют самого Ху Цзиньтао, славится либеральными и реформаторскими традициями, что дает основания видеть в новом руководителе сторонника преобразований.

На превращение в полноправного лидера руководства «четвертого поколения» Ху Цзиньтао потребуется, как минимум, полтора-два года. Ему нужно будет учитывать интересы как Цзян Цзэминя, так и «шанхайской группировки» в Постоянном комитете политбюро. Идеологических оппонентов у него нет, как нет внутри китайского руководства и политически разделенных «фракций» прежнего образца – их место заняли группировки, обладающие определенными интересами.

Маловероятно появление среди нового поколения руководителей Китая «неомаоистов», способных попытаться затормозить рыночные реформы во имя консервации последних остатков старой уравнительной системы. В ходе возможного соперничества между Ху Цзиньтао и Цзэн Цинхуном ни одна из сторон не сможет претендовать на роль «защитника реформ». Даже если Цзэну вдруг удастся занять место Ху, сама по себе замена одного толкового аппаратчика другим не повлияет на стратегический курс китайских реформ. Опасность для страны представляет политическая склока, которая будет сопутствовать этой перестановке, поскольку даже кратковременное ослабление централизованной власти и утрата управляемости могут привести Китай к хаосу. Реформаторская политика Ху Цзиньтао будет сталкиваться прежде всего с организационными, а не с идеологическими вызовами. Ему придется демонстрировать в первую очередь умение налаживать отношения с различными группировками внутри элиты, сглаживать противоречия между элитой и массами, решать неотложные социальные и экономические проблемы.

Под знаменем «тройного представительства»

Стартовые условия для превращения Ху Цзиньтао в нового китайского лидера выглядят необычайно благоприятными. Покидая пост генсека, Цзян Цзэминь представил соратникам внушительный список достижений. За 13 лет его правления средний годовой прирост экономики составил 9,3 %, в этот период Китай поборол инфляцию, успешно выдержал натиск азиатского финансового кризиса, страна вступила в ВТО и начала процесс врастания в мировую экономику. «По общему признанию, эти 13 лет стали периодом огромного роста совокупной мощи страны, давшим народу наибольшие выгоды; периодом длительной стабильности и сплоченности в обществе, когда правление было успешным и люди жили в согласии; периодом заметного роста нашего международного влияния и огромного повышения национальной спаянности» [5] – так оценил на съезде итоги своего руководства сам Цзян Цзэминь. В дополнение к этому он ввел новую точку отсчета истории китайских реформ: вместо традиционного 1978 года, когда Дэн Сяопин впервые провозгласил курс преобразований, взят июнь 1989-го. Тогда, вслед за трагическими событиями на площади Тяньаньмэнь, на пленуме ЦК Цзян Цзэминь был избран на пост генсека.

Политический триумф Цзяна был подкреплен решением съезда канонизировать его имя в партийном уставе наряду с именами Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина. Отныне в Уставе КПК зафиксировано: в период после 1989 года «китайские коммунисты в лице товарища Цзян Цзэминя как своего главного представителя в ходе практики строительства социализма с китайской спецификой глубже осознали, что такое социализм и как его строить, какую строить партию и как ее строить, накопили новый ценный опыт управления партией и страной, сформировали важные идеи тройного представительства» [6].

Закрепление за «важными идеями тройного представительства» статуса официальной партийной идеологии стало вторым по значимости событием съезда, уступающим, пожалуй, лишь смене руководства. Содержание «важных идей» выглядит незамысловатым: КПК «представляет требования развития передовых производительных сил Китая, прогрессивное направление китайской передовой культуры и коренные интересы самых широких слоев китайского народа». С ноября 2002 года КПК официально руководствуется этими «важными идеями» наряду с марксизмом-ленинизмом, «идеями Мао Цзэдуна» и канонизированной в 1997-м «теорией Дэн Сяопина».

По мнению китайского исследователя Кан Сяогуана, «тройное представительство» стало «политическим манифестом альянса элит», указывающим на «движение к институционализации союза политической, экономической и интеллектуальной элит» [7]. Правящая политическая элита извлекла урок из событий 1989 года, когда оппозиционно настроенная либеральная интеллигенция попыталась бросить вызов монопольной власти компартии. В 1990-е партийной верхушке удалось перетянуть на свою сторону китайских интеллектуалов, при этом методы подкупа и запугивания выполняли лишь вспомогательную функцию. Интеллигенция сама сделала выбор в сторону националистически-консервативной идеологии – свою роль в этом сыграли успехи КПК в руководстве экономикой, трудности в бывшем СССР, быстро распространившееся недоверие к демократическим странам Запада и страх перед возможностью повторения внутриполитических потрясений.

Теперь компартии предстоит оформить и сцементировать свой альянс с предпринимательскими кругами, что невозможно без внесения изменений в идеологию. Содержательный смысл доктрины «тройного представительства» сводится к признанию того, что в современном Китае наиболее передовые и эффективные «производительные силы» находятся в частных руках. КПК еще не может позволить себе официально отказаться от лозунга «классовой борьбы» и статуса «пролетарского авангарда», опасаясь кризиса легитимности своей власти. Однако КПК открыто заявила о том, что хочет руководить не только бедными (промышленные рабочие в государственном секторе страдают от масштабной безработицы, рост доходов крестьян опасно отстал от роста доходов городского населения), но и богатыми китайцами.

На съезде дана официальная санкция на прием в ряды КПК представителей новых социальных слоев, появившихся и укрепивших свои позиции за годы рыночных реформ. Это дает партии возможность официально институционализировать альянс с новой экономической элитой. КПК надеется, что такой путь поможет не допустить консолидацию буржуазии вне рамок существующей политической системы в качестве потенциально опасной оппозиционной силы. Однако в отдаленной перспективе тесное сращивание политической и экономической элит в рамках авторитарной системы грозит Китаю опасностью формирования «кумовского капитализма», проявившего себя в конце 90-х годов как препятствие для роста экономик Юго-Восточной Азии.

Хотя Ху Цзиньтао принял из рук Цзян Цзэминя бразды правления динамично и устойчиво развивающейся страной, существуют серьезные предпосылки для экономического кризиса. Сохранить власть и после страшного голода, сопровождавшего катастрофический «великий скачок», и после хаоса «культурной революции» компартия смогла благодаря жесткому политико-идеологическому контролю, основанному на социальной однородности общества. В период реформ партия полагалась на непрерывность экономического роста, сделав китайскому обществу предложение, от которого было невозможно отказаться: свобода зарабатывать деньги в обмен на лояльность к авторитарной власти. За эти годы страна ушла «вправо» так далеко, что теперь социалистическому Китаю угрожает взрыв недовольства «новых бедных» – городских маргиналов из числа уволенных промышленных рабочих и недавних мигрантов из деревни, недовольных своим низким социальным статусом.

Социальная база КПК перевернулась с ног на голову. При Мао гарантами стабильности режима были рабочие и крестьяне, тогда как угроза власти КПК исходила от помещиков, предпринимателей и «буржуазной интеллигенции». Теперь угрозу представляют социальные низы, тогда как предприниматели и интеллигенция, интегрированные в новую систему элит, выступают в качестве опоры для нынешней власти. КПК исходит из того, что непрерывный экономический рост создаст достаточно новых материальных благ, распределение которых среди масс и в рядах элиты предотвратит как социальный взрыв, так и раскол среди верхов. Однако социальный или экономический кризис может разрушить этот хрупкий баланс, если КПК внезапно утратит способность обеспечивать экономический рост. Вслед за этим Китай может вступить в период тяжких потрясений, поскольку КПК в значительной мере утратила прежние рычаги тоталитарного управления, позволявшие мобилизовать общество при помощи жесткого идеологического и политического давления.

Призыв отказаться от споров о «капиталистичности» или «социалистичности» китайских рыночных реформ прозвучал из уст Дэн Сяопина почти за десять дет до того, как в феврале 2000 года Цзян Цзэминь впервые выступил с идеей «тройного представительства». Однако при Дэне этот призыв означал необходимость не отвергать рыночные преобразования из-за их «капиталистической» природы, видимым образом противоречащей привычным устоям социалистического государства. За прошедшие годы Китай изменился, а частная экономика пустила глубокие корни. В нынешних условиях власти призывают людей не спрашивать о том, почему во главе страны с рыночной экономикой продолжает стоять партия, пришедшая к власти путем революции под флагом обобществления частной собственности и борьбы с эксплуатацией человека человеком. «Тройное представительство» подразумевает, что отныне целью партии является развитие производительных сил. Во имя достижения этой цели людям необходимо быть готовыми на жертвы и издержки в виде роста безработицы, имущественного расслоения и перетока общественной собственности в руки эффективных частных бизнесменов.

Внешнему наблюдателю современная идеология КПК кажется двойственной и эклектичной. Ключевые теоретические тезисы в докладе Цзян Цзэминя на XVI съезде сформулированы по типу «и нашим и вашим». Партия остается марксистской, но открывает широкий простор для инноваций в теории. Партия остается «авангардом рабочего класса», но одновременно провозглашает себя «авангардом китайского народа и китайской нации» и отворяет свои двери для капиталистов. Партия уважает людей труда, но гарантирует защиту всех законных нетрудовых доходов. Партия исходит из ведущей роли государственного сектора, но всеми силами поощряет развитие частной экономики.

Последнее положение получило на китайском политическом сленге имя «двух “без всяких колебаний”»: на съезде Цзян Цзэминь призвал «без всяких колебаний укреплять и развивать» госсектор и одновременно «без всяких колебаний поощрять, поддерживать и ориентировать» развитие частной экономики. При этом сохранение господства госсобственности и стимулирование частной экономики «нельзя друг другу противопоставлять», так как оба сектора могут реализовывать свои преимущества в ходе рыночной конкуренции [8]. На деле, несмотря на формальное признание одинаковой важности обоих секторов экономики, число госпредприятий в Китае сокращается и будет сокращаться впредь. Руководители страны уклончиво ссылаются при этом на необходимость «повышения качества» госсектора.

Процесс превращения «тройного представительства» в официальную идеологию КПК встретил сопротивление внутри партии. «Старые левые» (классические маоисты) открыто возвысили голос против намерения Цзян Цзэминя «капитулировать» перед новой китайской буржуазией, открыв для нее путь к членству в рядах КПК. Попытки оппонентов развернуть критическое обсуждение «тройного представительства» были пресечены с помощью административного ресурса.

В первой половине 2001-го в Китае были закрыты два общественно-научных журнала, опубликовавшие материалы, авторы которых позволили выразить сомнение в соответствии идеологических изысканий Цзян Цзэминя нормативной коммунистической теории. Цзян одержал победу, однако критики продолжают указывать на то, что «тройное представительство» было навязано партии сверху без широкой общепартийной дискуссии и «недемократическими методами».

Покидая пост генсека, Цзян Цзэминь завещал соратникам «идти в ногу со временем» и не бояться отказываться от отживших взглядов. Призыв к смелым инновациям и к тому, чтобы «превзойти предшественников», облегчит жизнь новому поколению руководителей, избавив его от необходимости тратить силы на тщетную адаптацию устаревших догм к современной ситуации. В отличие от социально-экономической сферы политические институты Китая все еще закрыты для масштабной «инновации». В будущем это может превратиться из стабилизатора реформ в их тормоз.

Немногочисленные китайские либералы-«восьмидесятники», связанные с демократическим движением конца 1980-х годов, дали итогам XVI съезда низкую оценку из-за того, что КПК все еще не решается на проведение реформы политической системы. Бывший директор Института марксизма-ленинизма и идей Мао Цзэдуна Академии общественных наук (АОН) Китая Су Шаочжи, прославившийся в середине 80-х своими радикальными реформаторскими планами, заявил, что «КПК отдаляется от демократизации все больше и больше» [9]. По его словам, ход съезда был полностью подконтролен Цзян Цзэминю и делегаты безропотно утверждали все предложения руководства. Это по-прежнему не дает оснований надеяться на то, что демократизация внутрипартийной жизни подтолкнет ход политических преобразований в масштабах всей страны.

Представители «новых левых», выступающие с обличениями социальной несправедливости нынешней политики китайских властей, также заявили о сомнениях в легитимности происходящего «переворота». Известный исследователь и публицист Хэ Цинлянь, выступившая во второй половине 1990-х годов с критикой социальных издержек реформ, заявила: «XVI съезд КПК выдвинул “тройное представительство” для того, чтобы преодолеть конституционный препон: ведь китайская конституция ясно провозглашает, что власть в стране является “демократической диктатурой народа, осуществляемой под руководством рабочего класса на основе союза рабочих и крестьян”. В период реформ и открытости рабочие столкнулись с маргинализацией, многие потеряли работу, их социальный статус снизился. Компартии приходится искать новую базу для управления страной. Для этого и было выдвинуто “тройное представительство”: политическая элита позволила элитам экономической и интеллектуальной участвовать в распределении выгод. На этой основе создавался новый союз элит. Однако положение двух последних элит в этом союзе является слабым, они могут рассчитывать на некоторое число мест в парламенте или Народном политическом консультативном совете, не имея при этом права участвовать в политических решениях» [10].

КПК обладает достаточным властным ресурсом и экономическим потенциалом для того, чтобы игнорировать эти замечания. Но провозглашенная задача поддержания стабильности требует согласования интересов элиты и масс. Примечательно, что свою первую программную политическую речь в статусе генсека Ху Цзиньтао произнес в конце 2002 года не в столице, а во время посещения коммунистической революционной базы в Сибайпо (провинция Хубэй). Он насытил выступление реверансами в адрес Мао Цзэдуна и призывами к скромной жизни и самоотверженной борьбе. По его словам, «в новых исторических условиях всем членам партии, и в особенности руководящим работникам, придется пройти через испытание их способности отстаивать и развивать лучшие традиции самоотверженной борьбы, их способности устоять перед искушениями власти, денег и плоти» [11].

Создалось впечатление, что романтические отсылки Ху к революционному энтузиазму 1940-х должны были успокоить рядовых членов партии, глубоко обеспокоенных коррупционным сращиванием аппаратчиков с бизнесменами и утратой КПК своей изначальной пролетарской классовой сущности. Обратившись к партийной идеологии «тройного представительства», новый генсек поставил акцент на необходимость «служить народу» и «заботиться об интересах широких масс», умолчав при этом о «передовых производительных силах», ассоциирующихся в глазах простых людей с частнокапиталистической экономикой. Популистские интонации в выступлении Ху Цзиньтао информированные источники связывают с желанием нового лидера заявить о себе как о защитнике интересов народа, способном остановить социальное расслоение и заставить партию думать о проблемах маргинализованной части китайского населения [12].

Говорим – партия, подразумеваем – Конфуций

КПК по-прежнему называет своей конечной целью построение коммунизма. О сроках вступления Китая и даже его отдельных провинций в светлое будущее любил рассуждать Мао Цзэдун, считавший перспективу бесклассового общества делом нескольких лет, в лучшем случае десятилетий. Теперь китайская компартия говорит лишь о «начальной стадии социализма», которая продлится, как минимум, столетие.

Дефицит реально достижимых программных целей был восполнен в 1979 году Дэн Сяопином: он призвал китайцев строить общество «малой зажиточности» (сяокан), представления о котором уходят к древнекитайской мысли и учению Конфуция. Тема строительства общества «малой зажиточности» стала центральной в документах XVI съезда: даже в названии доклада Цзян Цзэминя «сяокан» символическим образом стоит выше «социализма с китайской спецификой».

Впервые упоминание о «сяокан» встречается в древнем памятнике «Ши цзин» («Книга стихов»), сформировавшемся в X–VI веках до нашей эры: «Народ все трудится, пора дать ему передышку (сяокан)». В современном китайском контексте эта фраза может быть понята как актуальный призыв позволить людям отдохнуть от казарменного социализма. Однако китайских идеологов XX века (к лозунгу «сяокан» обращался не только Дэн Сяопин, но и гоминьдановский вождь Чан Кайши) вдохновлял знаменитый фрагмент из главы «Действие ритуала», входящей в древнюю классическую книгу «Ли цзи» («Записи о ритуале», IV–I вв. до н. э.) [13].

В «Ли цзи» содержится описание движения Поднебесной от процветания в древности к упадку. Поначалу люди жили в идеальном обществе «великого единения» (датун), когда «Поднебесная принадлежала всем». В то время все люди относились к другим, как к своим родным; они не копили добро; уходя из дома, они не запирали дверей. Такова была древняя китайская мечта об утопическом эгалитарном строе, где нет частной собственности и все принадлежит всем.

Потом «великий путь померк» и Поднебесная стала собственностью отдельных семей. Люди стали любить лишь своих родственников и детей, «вещи и силы они берегли для себя», у них появилось свое имущество, которое они обнесли оградами. Чтобы упорядочить отношения между людьми, были созданы ритуал и этика, которые заложили основы иерархических моральных отношений между правителем и подданными, родителями и детьми, старшими и младшими братьями, супругами. Это и есть ступень «малой зажиточности» или «малого спокойствия» (знак кан допускает оба варианта перевода): общество перестало быть монолитным целым, собственность разделилась между людьми, однако этические ограничения удерживают людей от недостойных поступков.

В конце XIX века китайские реформаторы разъясняли эту схему в духе утопического социализма, поставив задачу практического построения общества «великого единения», путь к которому пролегает через «малую зажиточность». В современном Китае компартия поначалу истолковала «сяокан» в категориях материального благосостояния и подушевого дохода.

В 1987-м Дэн Сяопин предложил следующую схему: за 80-е годы увеличить ВВП на душу населения с 250 до 500 долларов США, за 90-е опять увеличить этот показатель вдвое – до 1 000 долларов, после чего «бедный и убогий Китай станет страной со средним достатком (сяокан)» [14]. Третий шаг – в XXI веке за 30–50 лет увеличить ВВП на душу населения еще в четыре раза до 4 тыс. долларов, попытавшись тем самым приблизить Китай к среднемировому уровню.

XVI съезд подтвердил верность «трехшаговой схеме» Дэн Сяопина и призвал сделать третий шаг и вывести подушевой показатель ВВП к 2020 году на уровень в 3 тыс. долларов. При этом компартия оценила имеющийся уровень «малой зажиточности» как низкий, лишенный всесторонности и несбалансированный. В связи с этим на съезде был провозглашен лозунг «всестороннего строительства общества сяокан» в экономике, политике и культуре, невольно вызывающий в памяти рассуждения советских идеологов о «развитом социализме».

Однако продолжающееся расслоение китайского общества делает все более актуальным древнее понимание «сяокан» как общества частных собственников. Вот какое описание «сяокан» в современных понятиях предложил ученый АОН Китая Цзян Гуанхуэй: «Во-первых, [в обществе “сяокан”] реализуется система частной собственности. Труд более не является сознательным совместным трудом, он становится средством достижения собственной выгоды. Во-вторых, “Поднебесная, принадлежащая всем” стала “Поднебесной, принадлежащей семьям”. В-третьих, жизнь людей уже не такая мирная и спокойная. Однако общество “сяокан” не утрачивает привлекательности, поскольку оно обладает хорошими институтами, – в нем существуют “ритуалы” (ли). Так называемый “сяокан” представляет человеческое общество, только лишь входящее в эпоху частной собственности, в котором государство, опирающееся на ритуал и этический долг, поддерживает порядок с помощью правовых институтов и моральных норм» [15].

Итоги двух десятилетий реформ показали глубокую метафоричность сделанной Дэн Сяопином проекции древней утопии на реалии современного Китая, подтвердив верность убежденности древних китайцев в циклическом характере истории. Попытка Мао Цзэдуна построить утопическое коммунистическое общество «великого единения» оказалась несостоятельной. Теперь люди вновь перестали ставить общее выше частного. «Великое дао» коммунистической идеологии «померкло», утратив авторитет в глазах народа. Китайские власти не пытаются повернуть время вспять к периоду казарменного коммунизма. Они хотят удержать общество хотя бы на уровне «малого спокойствия», не дав ему утратить последние моральные ориентиры и препятствуя безудержному стремлению людей к достижению личной выгоды. При этом программные лозунги, окрашенные в традиционалистские и националистические цвета, способны сплотить расколотое китайское общество более эффективно, чем утратившие релевантность классовые и интернационалистические лозунги.

Примечательно, что в 2000 году в партийно-пропагандистском лексиконе китайской компартии появилась фундаментальная категория древней культуры «дэ», означающая «добродетель» или «благодать». Цзян Цзэминь провозгласил идею соединения «управления страной на основе закона» с «управлением страной при помощи добродетели» (и дэ чжи го), продемонстрировав уважение к традиционной конфуцианской убежденности в важности моральных норм для установления гармоничных отношений между правителями и подданными. Конфуций считал, что наставление народа посредством добродетели и ритуала куда продуктивнее его запугивания при помощи законов и наказаний (см,. напр.: «Лунь юй», II:3 [16]). Хотя китайские власти уже давно говорят о необходимости противопоставить рыночной психологии погони за богатством и материальными удовольствиями идеалы социалистической «духовной цивилизации», лишь теперь эта программа была облечена в узнаваемые конфуцианские формы. В связи с этим на съезде была зафиксирована необходимость создания такой «социалистической системы идеологии и морали», которая не только соответствовала бы требованиям рыночной экономики и действующего законодательства, но и наследовала бы «лучшие этические традиции китайской нации» [17].

За многополярность без гегемонизма

Хотя идеологические инновации предназначены руководством КПК прежде всего для внутренней аудитории, сближение с экономической элитой и мимикрия под социал-демократическую партию также помогают КПК общаться с внешним миром. Выполнение заявленных властями амбициозных внутриполитических целей невозможно без экономического сотрудничества с другими странами. Процветание Поднебесной все больше зависит от развития международной торговли: пропорциональное росту ВВП четырехкратное увеличение внешнеторгового оборота доведет его объем к 2020 году до уровня в два с лишним триллиона долларов. Реализация этой цели превратит Китай в мощную торговую державу, тесно вовлеченную в мировую экономику.

Чтобы претворить эти планы в жизнь, Китай заинтересован в обеспечении стабильности не только внутри, но и вовне страны. Компартия решила не повторять ошибок СССР и не брать на себя разорительное бремя соперничества с Западом и помощи «мировому рабочему и коммунистическому движению». Своими внешнеполитическими приоритетами КПК провозгласила «защиту мира во всем мире и содействие совместному развитию», заявив о поддержке становления стабильного многополярного мира и экономической глобализации. В качестве негативных явлений мирового масштаба Цзян Цзэминь упомянул о гегемонизме, силовой политике, терроризме и разрыве между богатыми и бедными странами. Старая идея мирного сосуществования превратилась в концепцию всестороннего сотрудничества, обретшую отчетливый культурно-цивилизационный оттенок: «Мир богат и многокрасочен. Существующие в мире цивилизации, различные общественные уклады и пути развития должны пользоваться взаимным уважением, в процессе соперничества и сравнения надо заимствовать полезное и совместно развиваться на основе поиска общего при сохранении различий» [18].

В докладе не было упомянуто ни одной конкретной страны мира, в том числе и России. Однако компартия особо заявила о желании крепить дружбу с соседями, выделив это направление сотрудничества в особый пункт: «Мы продолжим укреплять добрососедскую дружбу, будем придерживаться доброжелательных отношений с соседями и относиться к соседям как к партнерам, выводить на новый уровень обмен и сотрудничество с окружающими государствами» [19].

Пекин не скрывает, что заинтересован в стабильной и предсказуемой ситуации на своих рубежах. То же самое можно сказать и о России. Соседство с динамично растущим азиатским гигантом является для России, как сказали бы сами китайцы, не только вызовом, но и источником новых возможностей в области экономического сотрудничества, координации усилий на международной арене, совместной борьбы с террористическими угрозами в Азиатском регионе. Прагматический подход Китая в контактах с Россией определяется все возрастающей необходимостью получения новых источников сырья, постепенным снижением потребности в закупках вооружения и долгосрочным интересом к новому перспективному рынку для сбыта товаров, произведенных в китайской «всемирной мастерской». И хотя нынешнее усиление Китая пугает российскую общественность, хаос в Китае может быть куда опаснее.

Во-первых, беспорядки и ослабление жесткой централизованной власти могут спровоцировать поток экономической миграции в соседние страны, в том числе и в Россию, относительная привлекательность которой в глазах китайских соискателей лучшей жизни повысится. В этой ситуации нынешние спекуляции о миллионах китайских нелегалов, живущих на просторах Сибири, могут стать реальностью.

Во-вторых, хаос способен привести к захвату власти в окраинных провинциях Китая национал-сепаратистами, что может прямо ударить по безопасности России. Если судьбы Тибета и Тайваня являются для Москвы абстрактными вопросами двусторонней политики (как и для Пекина – Чечня), возможное превращение китайского Синьцзяна в исламистский «Восточный Туркестан» немедленно дестабилизирует всю Центральную Азию. Это вынудит Россию потратить дополнительные средства и силы на обеспечение своей безопасности на южном направлении.

В-третьих, на месте нынешних умеренных прагматиков от КПК могут оказаться националисты, которые попытаются укрепить власть внутри страны, разжигая эмоции и натравливая людей на внешнего врага. Популистское требование пересмотреть наследие «преступного режима» коммунистов достаточно быстро приведет к территориальному реваншизму, направленному прежде всего против России.

Показательным примером могут послужить взгляды Янь Цзяци – бывшего директора Института политологии АОН Китая, активного пропагандиста демократической реформы политической системы КНР накануне «Пекинской весны» 1989 года. В настоящее время Янь живет в США и выступает с беспощадной критикой КПК и ее руководителей. Незадолго до начала съезда он заявил, что за 13 лет правления Цзян Цзэминь допустил в области развития отношений с Россией лишь одну ошибку: он «на деле признал неравноправные китайско-российские договоры полуторавековой давности» и согласился провести демаркацию границы на их основании, «в договорной форме отказавшись от права Китая возвратить земли, оккупированные царской Россией» [20]. Эмоционально накаленный реваншизм китайского экс-либерала и блестяще образованного интеллектуала тревожит куда больше, чем присутствие китайских торговцев на российских базарах. «Чем больше я сравниваю договоры и способы определения границ Китая и России сегодня и в конце династии Цин, тем больше возмущаюсь и гневаюсь. Я возмущаюсь: на каком основании великая Цинская династия могла без войны уступить земли России?! Я гневаюсь: как Цзян Цзэминь без войны и без поражения мог по своей воле уступить права Китая!» – восклицает Янь Цзяци.

Причину сближения между КНР и Россией в 1990-е Янь видит в «разложившейся политической власти Цзян Цзэминя» и влиянии на внешнюю политику «просоветской фракции» в политбюро ЦК (Цзян Цзэминь, Ли Пэн и бывший глава МИДа Цянь Цичэнь). Причину «уступки» он объясняет тем, что после событий 4 июня 1989 года Пекин оказался в международной изоляции, выйти из которой власти решили путем сближения с СССР любой ценой. Теперь Янь Цзяци требует, чтобы китайский парламент привлек Цзян Цзэминя «к ответственности за ущерб, нанесенный Китаю в вопросе о китайско-российской границе». Он также призывает заново пересмотреть и исправить заключенные пограничные соглашения и поставить перед Москвой вопрос о «справедливом» решении территориальной проблемы на основании Устава ООН и «общепризнанных норм международного права».

Реализация этого сценария вряд ли поможет Китаю расширить свои границы, однако возобновление угасшей за последнее десятилетие взаимной подозрительности и ремилитаризация пограничных районов вполне вероятны. На деле же своими «уступками» Цзян Цзэминь обеспечил растущему Китаю прочные тылы, избавив страну от необходимости держать на ее северной границе мощную военную группировку. Сложившаяся ситуация вынуждает Москву искренне поддерживать официальный Пекин. Провоцирующие раздражение китайского руководства контакты с антикоммунистическими оппозиционными силами во имя «торжества идеалов демократии» не только тактически невыгодны, но и стратегически опасны: смена власти в Китае способна сильно повредить интересам безопасности России. При этом Москва объективно заинтересована в том, чтобы Цзян Цзэминь сохранял свое закулисное влияние на китайскую политику как можно дольше, выступая гарантом стабильности двусторонних отношений.