Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs №4 за 2002 год.
Новая парадигма?
В каком состоянии находятся сегодня международные отношения? В 1990-х годах специалисты обратили внимание на частичную дезинтеграцию государства – традиционной основы миропорядка. В это время стало очевидным, что многие государства, возникшие в результате освобождения от колониальной зависимости, являются, по сути, псевдогосударствами, у которых отсутствуют устоявшиеся институциональные структуры, внутреннее единство и, наконец, национальное самосознание. С падением коммунистических режимов в Советском Союзе и Югославии вскрылись давно назревавшие межэтнические конфликты. Национальные меньшинства, которые подвергались притеснениям или считали себя угнетенными, потребовали независимости. Правители Ирака, Судана, Афганистана и Гаити развязали открытые военные действия против населения собственных стран. Внутренние войны продемонстрировали важность гуманитарного вмешательства, которое осуществлялось вопреки принципам невмешательства и национального суверенитета. Таким образом, основным конфликтом десятилетия стало столкновение между дезинтеграцией государств (и всей системы государств) и растущей экономической, культурной и политической интеграцией, то есть глобализацией.
События 11 сентября были восприняты как начало новой эры, но в чем их значение? В традиционно сложившейся системе международных отношений войны велись между государствами, но на сей раз группа практически невооруженных индивидуумов бросила вызов застигнутой врасплох мировой сверхдержаве. Эти события показали, что оборотной стороной глобализации оказалось предоставление фанатикам свободы действий для совершения зловещих актов насилия. Терроризм представляет собой кровавое звено во взаимоотношениях между отдельными государствами и мировым сообществом. В то время как многочисленные одиночки и целые группы людей выступают на мировом уровне в качестве действующих лиц наряду с государствами, последние пребывают в обстановке все большей незащищенности и уязвимости. Чтобы проанализировать столь мрачное состояние дел, необходимо ответить на несколько вопросов: с помощью каких концепций можно объяснить существование нового миропорядка? В каком состоянии пребывает межгосударственная часть международных отношений? Каков вклад возникающего глобального гражданского общества в существующий миропорядок?
Шум и ярость
В 1990-х годах много шума произвело создание двух моделей миропорядка. Первая предлагалась в сочинении Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории», но впоследствии не получила подтверждения в международной практике. Фукуяма предсказывал, разумеется, не конец самой истории, а прекращение идеологических конфликтов и триумф политического и экономического либерализма. Это соответствует действительности, но в широком смысле: «светские религии», которые вели между собой столь кровавые битвы в прошлом веке, сегодня мертвы. Однако Фукуяма не учитывал того факта, что живее всех живых остается национализм. Более того, он проигнорировал наличие взрывоопасного потенциала религиозных войн, которым чревата значительная часть мусульманского мира.
Спустя несколько лет академический наставник Фукуямы политолог Самьюэл Хантингтон представил более мрачную модель, в которой мир выглядел совсем иначе. Хантингтон предсказывал, что угроза насилия как результат международной анархии и отсутствия общих ценностей и установлений скорее проявит себя между цивилизациями, нежели между отдельными государствами или идеологиями. Однако взгляды Хантингтона на то, что такое цивилизация, были весьма туманны. Он недостаточно учитывал значение конфликтов, существующих внутри так называемых цивилизаций, зато переоценил значение религии в поведении элит незападных государств, которые часто являются вполне светскими и вестернизированными. В результате ему не удалось достаточно четко установить характер связей, существующих между цивилизацией и международной политикой составляющих ее государств.
Другие модели, менее сенсационные, также все еще имеют своих приверженцев. Так, исповедующие ортодоксальный «политический реализм» настаивают, что со времен Фукидида и Макиавелли в международных отношениях ровным счетом ничего не изменилось: судьбу государства определяет его военная и экономическая мощь, тогда как роль взаимозависимости и международных организаций вторична и эфемерна, а цели государств определяются угрозами извне. Таков мир в описании Генри Киссинджера. К сожалению, эта достойная уважения модель с трудом вмещает в себя происходящие перемены, особенно процесс глобализации и выход на арену негосударственных действующих лиц. Более того, она не замечает необходимости в международном сотрудничестве, которая вызвана появлением новых угроз, связанных с распространением оружия массового уничтожения. Эта модель также не принимает в расчет то, что французский мыслитель Раймон Арон назвал «семенами универсального сознания», – либеральные, рыночные нормы, которые все развитые государства считают необходимыми.
Вслед за Ароном многие исследователи сегодня рассматривают мир в терминах триумфального шествия глобализации, которая преодолевает границы при помощи новых средств информации и коммуникации. В таком мире государство, предпочитающее оставаться закрытым обществом, неизбежно приходит к упадку при одновременном росте недовольства среди своих граждан, которые испытывают потребность в материальном прогрессе. Но как только общество становится открытым, оно вынуждено смириться с тем, что роль государства сужается, ограничиваясь социальной сферой, отражением агрессии, предотвращением гражданской войны, а также поддержанием национального самосознания. Самым пылким сторонником этого эпоса без героев является Томас Фридмен, обозреватель газеты The New York Times. Он противопоставляет преградам широкие возможности, отсталости – модернизацию, плановой экономике – свободный рынок. В глобализации он видит первый проблеск рассвета, золотую «смирительную рубашку», которая заставит это вздорное общество осознать тот факт, что логика глобализации ведет к миру (поскольку война приостановит процесс глобализации и, следовательно, прогресс) и демократии (поскольку новые технологии способствуют независимости индивидов и их инициативности).
Назад к «реальности»
Все эти модели наталкиваются на три препятствия. Во-первых, соперничество между крупными державами и способность менее значительных государств использовать в своих целях возникающую в результате напряженность, разумеется, никуда не исчезли, хотя до некоторых пор наличие ядерного оружия служило сдерживающим фактором для самих ядерных держав. Разрушительная мощь этого оружия и риск его применения привели к упорядочению правил игры, превратив ядерное оружие в крайний довод. Однако ситуация все еще может накалиться, так как растет число государств, которые пытаются заполучить новые виды оружия массового поражения, сокращая разрыв между «ядерным клубом» и остальными государствами. Превращение ядерного оружия в товар становится предметом острых разногласий, и все усилия прекратить распространение средств массового поражения, особенно опасным «государствам-изгоям», как это ни парадоксально, могут стать причиной нового насилия.
Во-вторых, хотя международные конфликты возникают все реже, все более частыми становятся войны внутри самих государств, как об этом свидетельствуют примеры бывшей Югославии, Ирака, значительной части Африки и Шри-Ланки. Страны, не вовлеченные в эти сложные внутренние конфликты, после некоторых колебаний все же принимают в них участие, чтобы предотвратить опасность региональной катастрофы. Затем они, как правило, обращаются к помощи ООН или региональных организаций для водворения стабильности в таких государствах, для их восстановления и предотвращения распада и деградации в будущем.
В-третьих, курс государств на международной арене определяется не только реально существующими геополитическими факторами, такими, как экономическая и военная мощь, но и внутренней политикой. Даже при недемократических режимах такие факторы, как ксенофобия, экономическое недовольство, межнациональная этническая солидарность, могут значительно усложнить внешнюю политику, сделать ее менее предсказуемой. Перед многими государствами – особенно США – возникает проблема установления баланса сил между соперничающими группировками в правительстве. Кроме того, при изучении международной политики часто недооценивают влияние отдельных лидеров и свойств их личности.
Международный терроризм создает для сторонников реальной политики трудноразрешимую дилемму. Если государство оказалось жертвой террористов, оно пытается уничтожить их, лишая убежища и одновременно наказывая приютившие их страны. Итак, требует ли защита национальных интересов вооруженных действий против правительств, поддерживающих террористов, или же, для того чтобы призвать террористов к ответу, необходимо осмотрительное и деликатное давление на другие государства? Оба этих варианта ставят под вопрос государственный суверенитет – священную концепцию реальной политики. Поэтому классический реализм Ханса Моргентау и Раймона Арона эффективен для отдельных государств, но его контуры становятся все более расплывчатыми, что ведет к возникновению все более сложных проблем в условиях угрозы терроризма.
В то же время реальный мир глобализации совсем не похож на тот, пришествие которого празднует Фридмен. Фактически существуют три вида глобализации, и перед каждым из них стоят свои проблемы. Во-первых, это экономическая глобализация, которая явилась результатом недавних революций в технологии, информации, торговле, иностранных инвестициях и международном бизнесе. Главными действующими лицами здесь, наряду с государствами и международными организациями, становятся компании, инвесторы, банки и частный сектор сферы услуг. Сегодняшняя форма существования капитализма, по иронии предвиденная Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, выдвигает в качестве основной дилеммы противоречие между эффективностью и справедливостью. Специализация и интеграция фирм делают возможным увеличение совокупного капитала, но логика чистого капитализма не поощряет социальную справедливость. Экономическая глобализация, таким образом, стала причиной неравенства между странами и внутри самих стран, а забота о международной конкурентоспособности ограничивает возможности государств и других участников международной политики заниматься этой проблемой.
Во-вторых, культурная глобализация. Она получает свое развитие из технологической революции и экономической глобализации, которые вместе создают поток культурных благ. Здесь ключевым является выбор между унификацией (которую часто называют «американизацией») и стремлением к многообразию. Результатом становятся одновременно «расколдовывание мира» (по выражению Макса Вебера) и реакция против унификации. Неприятие унификации выступает, с одной стороны, в форме возрождения местных культур и языков, а с другой — направлено против западной культуры, которую обвиняют в навязывании светской, революционной идеологии, служащей прикрытием для американской гегемонии.
Наконец, в-третьих, существует политическая глобализация, как результат двух первых. Для нее характерно главенство США и их политических институтов, а также наличие широкого спектра международных и региональных организаций и систем межправительственных связей, распространяющихся на такие сферы, как обеспечение порядка, миграция и правосудие. Для политической глобализации также характерно существование частных институтов, которые нельзя отнести ни к правительственным, ни к чисто государственным. К таковым, например, относятся «Врачи без границ» или «Международная амнистия». Однако многим из подобного рода организаций недостает демократической прозрачности, твердости в целях и влияния. Более того, перспективы установления американской гегемонии пока далеко не ясны ввиду ощутимого сопротивления извне, а также внутренних колебаний между притязаниями на мировое господство и стремлением к изоляции.
Выгоды глобализации бесспорны, но оптимизм, подобный оптимизму Фридмена, зиждется на очень хрупкой основе. Во-первых, нет оснований считать, что глобализация неизбежна и непреодолима. В значительной мере глобализация – детище Соединенных Штатов. Истоки глобализации восходят к периоду, начавшемуся после Второй мировой войны, а прочным фундаментом для нее служит американская экономическая мощь. Поэтому если в США разразится глубокий и затяжной экономический кризис, то его разрушительное воздействие на глобализацию окажется сравнимым с Великой депрессией.
Во-вторых, радиус действия глобализации строго очерчен, так как в сферу ее влияния не попадают многие бедные страны, а государства, которые испытывают на себе ее воздействие, реагируют на это по-разному. Это связано с различием в экономических и социальных условиях таких государств, а также с их внутренней политикой. Мир очень далек от идеальной интеграции рынков, услуг и производства. Иногда простое существование границ замедляет и даже парализует интеграцию, тогда как в других случаях интеграция приобретает характерные черты главенствующего государства (как в случае Интернета).
В-третьих, международное гражданское общество пребывает в зачаточном состоянии. Сфера деятельности многих неправительственных организаций охватывает лишь незначительный сегмент населения государств-членов. К таковым относятся главным образом государства, прошедшие стадию модернизации либо не подверженные сильному влиянию государственного сектора. Часто неправительственные организации лишь в малой степени свободны от влияния тех или иных правительств.
В-четвертых, столь милая сердцу Фридмена эмансипация на уровне отдельных индивидуумов не приводит к быстрой демократизации режима, как можно заметить на примере Китая. Эмансипация также не препятствует таким институтам публичного права, как Международный валютный фонд, Всемирный банк или Всемирная торговая организация, сохранять непрозрачность в своих действиях и во многих случаях выносить произвольные и несправедливые решения.
В-пятых, столь привлекательная идея улучшения условий жизни людей путем ликвидации границ на поверку выглядит весьма сомнительной. По сути, глобализация – это лишь набор технических средств (аудио- и видеокассеты, Интернет, сверхскоростные средства коммуникации), предоставленных в распоряжение государств или частных пользователей, которыми движут своекорыстные интересы и идеология, а вовсе не гуманитарные соображения. Их деятельность не имеет ничего общего с представлениями о глобализации как об утопии, основанной на идеалах Просвещения, которая одновременно научна, рациональна и универсальна. По многим причинам существование таких факторов, как бедность, несправедливость, унижение, приверженность традициям, стремление превзойти жизненные стандарты, приводит к тому, что «просвещенческий» стереотип глобализации вызывает неприятие и приводит к разочарованию.
Существует также противоречие другого рода. С одной стороны, международное и межнациональное сотрудничество призвано гарантировать процесс глобализации от негативных последствий неравенства, возникающего из-за колебаний рынка, слабой системы социальной защиты и неспособности многих государств самостоятельно решать свою судьбу. С другой стороны, такое сотрудничество предполагает разумную долю альтруизма в действиях государств и богатых частных лиц. Однако альтруизм никогда не рассматривался в качестве основы международных отношений – во всяком случае, щедрость не предусматривается с точки зрения долгосрочных интересов. Все дело в том, что большинство богатых государств пока отказываются предоставлять даже необходимо достаточную помощь для развития или вмешиваться в случае кризисных ситуаций, подобных геноциду в Руанде. Это их нежелание весьма плохо увязывается со стремлением Америки довести до конца борьбу с террористической организацией «Аль-Каида» и движением «Талибан». И дело не столько в патриотическом порыве, как таковом, сколько в отсутствии чувства гуманности, когда речь заходит о предоставлении помощи неамериканцам, а национальные интересы Америки не столь очевидны.
Воображаемые сообщества
Среди множества факторов влияния глобализации на международную политику три представляются наиболее важными. Первый из них затрагивает международные институты.
Несмотря на прогнозы приверженцев реальной политики, большинство государств далеки от состояния войны. Во многих регионах и странах сохраняется мир; в других случаях насилие проявляется скорее на внутреннем уровне, чем на межгосударственном. Но поскольку ни одно правительство не в состоянии решить все возникающие проблемы, появились на свет межгосударственные институты. В результате сложилось так называемое глобальное общество, усилия которого направлены на сокращение потенциально деструктивного воздействия государств на процессы интеграции. Наряду с этим его цель – обеспечение открытости мирового рынка, а также принятие международных правил в таких областях, как торговля, связь, права человека, миграция и проблема беженцев. Главным препятствием здесь является нерасположенность государств выполнять его рекомендации, направленные на сдерживание рынка или дальнейшее ограничение их суверенитета. В результате сфера деятельности ООН сужается или остается чисто теоретической. Идея международного уголовного правосудия – расплывчатая и часто оспариваемая крайняя мера. В мировой экономике, где основные выгоды от сокращения роли государства выпали на долю рынка, а не управления мировыми процессами, сеть международных организаций остается незавершенной и фрагментарной. Иностранные инвестиции осуществляются согласно двусторонним соглашениям. Охрана окружающей среды обеспечена недостаточно, а вопросы миграции и роста населения попросту игнорируются. Система международных институтов недостаточно сильна для того, чтобы взять под контроль свободное перемещение краткосрочных капиталовложений, принять отсутствующие ныне международные положения по банкротству и конкуренции и даже просто координировать отношения между богатыми государствами. Существующее мировое «управление» обнаруживает свою эфемерность и слабость, тогда как монетарная и налоговая политика многих государств попадают в зависимость от экономической глобализации, оказываются перед жестким выбором между экономической конкурентоспособностью и сохранением социального обеспечения граждан. В то же время Соединенные Штаты проявляют растущее недовольство деятельностью международных институтов, ограничивающих американскую свободу действий. Продвижение к мировому государству выглядит все менее вероятным. Чем быстрее национальный суверенитет разрушается под напором глобализации, тем сильнее государства цепляются за то, что от него остается. Разрушение суверенитета усугубляется проведением акций гуманитарного вмешательства или борьбой с терроризмом.
Во-вторых, глобализация не внесла серьезных изменений в национальную природу гражданства. Экономическая жизнь идет на глобальном уровне, но люди продолжают идентифицировать себя с определенной нацией, что серьезно препятствует распространению культурного единообразия. На протяжении веков все более интенсивный процесс централизации государств сопровождался расширением их функций и попытками сформировать у граждан сознание принадлежности к единому целому. Ни одна централизованная структура власти в мире сегодня на это не способна, даже Европейский союз. Единая валюта и успехи в экономической координации до сих пор не привели к объединению экономики и созданию сильных, юридически независимых центров, появлению института «постнационального» гражданства. Переход от однонациональной самоидентификации к ощущению себя гражданином какой-то одной страны и Европы одновременно только начался. Мир, лишь отчасти объединенный на базе технологии, все еще не знаком с коллективным сознанием и коллективной солидарностью. То, к чему не стремятся отдельные государства, мировой рынок не в силах сделать самостоятельно, особенно если это касается обретения чувства мирового гражданства.
В-третьих, между глобализацией и насилием существует определенная взаимосвязь. Войны традиционного типа, даже если они ограничены в своих целях, все еще происходят. Высок риск региональных конфликтов на Ближнем Востоке и в Восточной Азии, а это может серьезно повлиять на взаимоотношения между ведущими державами. Учитывая наличие данной угрозы, а также постоянно растущую дороговизну современных вооружений, «анархичное сообщество» государств испытывает дефицит средств, чтобы исправить самые вопиющие недостатки глобализации. Именно объем этих расходов в сочетании с обычным недоверием, царящим в международных отношениях, действующие лица которых предпочитают обеспечивать безопасность самостоятельно или путем создания традиционных союзов, препятствует более успешной институционализации мировой политики, например расширению прерогатив ООН. Это было бы возможным, будь у глобального сообщества средства, необходимые для предотвращения конфликтов или восстановления мира, но оно таковыми не обладает.
Таким образом, создается впечатление, что вместо того чтобы способствовать укреплению мира, глобализация поощряет конфликты и недовольство. Устранение всевозможных барьеров, воспеваемое Фридменом, и прежде всего распространение глобальных средств массовой коммуникации, позволяет даже самым обездоленным и угнетенным сравнивать условия своей жизни с условиями жизни в наиболее свободных и процветающих странах. Это заставляет обездоленных взывать о помощи к другим, таким же обездоленным, принадлежащим к той же нации или вере. На сегодняшний день глобализация некоторых обогащает, она же приводит многих к потере корней. И пока такое положение сохранится, те, кто и беден и лишен корней, могут начать требовать возмездия и защиты собственного достоинства посредством терроризма.
Глобализация и террор
Терроризм – отравленный плод цивилизации, порождение целого ряда обстоятельств. Терроризм может стать орудием слабейшей стороны как в классических конфликтах между государствами, так и на внутриполитическом уровне, как это происходит в Кашмире или на территориях Палестинской автономии. Но его также можно рассмотреть и как продукт глобализации. Международный терроризм оказался возможным благодаря широкому набору средств коммуникации. В качестве базы для исламского терроризма, например, служит не только движение в поддержку палестинской борьбы и против силового американского присутствия. Его подпитывает также сопротивление «несправедливой» экономической глобализации и западной культуре, в которой видят угрозу для местных религий и культур.
При том что глобализация часто расчищает путь террористам для совершения насилия, борьба с этой не знающей границ опасностью может сопровождаться губительными последствиями для экономического развития и самой глобализации. Антитеррористические меры сковывают мобильность и финансовые потоки, тогда как новые террористические атаки могут вызвать антиглобалистскую реакцию, сравнимую с разгулом шовинизма 1930-х годов. Глобальный терроризм – это не просто распространение войны между государствами на негосударственные субъекты. Он ниспровергает традиционные способы ведения войны, так как не заботится ни о суверенитете своих врагов, ни о суверенитете своих союзников, предоставляющих убежище террористам. Глобальный терроризм провоцирует принятие таких мер, в результате которых во имя самообороны открыто нарушается суверенитет государств, обвиняемых в поддержке терроризма. В конце концов, вовсе не нарушение прав человека в Афганистане режимом талибов привело туда США, а та поддержка, которую движение «Талибан» оказало Усаме бен Ладену.
Но когда нарушаются священные принципы суверенитета, не приходится говорить о продвижении к глобальному обществу, которому еще только предстоит выработать общее определение терроризма, а также доктрину совместных действий против него. Вне всякого сомнения, наибольшие выгоды от «войны» с терроризмом получили нелиберальные, более бедные государства, утратившие недавно столь значительную долю суверенитета. Антитеррористический натиск позволяет им усилить контроль над собственным народом, экономикой и финансами. Они способны изобрести новые поводы, для того чтобы нарушать права частных лиц во имя всеобщей безопасности и, это же позволяет, остановить медленное, неуверенное продвижение по пути к международному уголовному правосудию.
Помимо этих государств наиболее существенные выгоды получат Соединенные Штаты, единственная страна, способная вести войну с терроризмом во всем мире. Однако, несмотря на всю свою мощь, Америка не способна полностью защитить себя от возможных случаев террористической агрессии и, с другой стороны, не готова преодолеть свое неоднозначное отношение к межгосударственному сотрудничеству из боязни, что оно ограничит ее свободу действий. Таким образом, терроризм – это глобальное явление. В своем стремлении уничтожить смертельного врага – государство – терроризм в конечном итоге только усиливает его. Государства, являющиеся мишенью террористов, не заинтересованы в том, чтобы вести с ними борьбу по военным законам; наоборот, они всячески заинтересованы в том, чтобы тех воспринимали как людей вне закона, как парий. Защитники глобализации иногда вскользь упоминали о родственных «законам джунглей» аспектах экономической глобализации, но лишь немногим наблюдателям удалось провести аналогию с насилием, характерным для глобальных террористических и антитеррористических акций.
Наконец, уникальное положение Соединенных Штатов вызывает серьезную озабоченность относительно будущего международных отношений. На межправительственном уровне поведение Америки будет определяться тем, насколько страны, не являющиеся сверхдержавами, и просто слабые государства по-прежнему будут рассматривать США в качестве дружественного государства (или, по крайней мере, в качестве гегемона, которого можно терпеть) — или заносчивость Вашингтона спровоцирует их на создание коалиции в борьбе с американским главенством. Америка может быть гегемоном, но сочетание риторических перегибов с плохо продуманными замыслами чревато риском. Вашингтону еще предстоит понять, что для «гипердержавы» нет ничего опаснее искушения политикой односторонних действий. Может показаться, что сдерживающие рамки международных договоров и организаций необязательны, так как для поддержания порядка в мире вполне достаточно американских ценностей и могущества. Однако в действительности международные договоры и организации предоставляют значительно больше возможностей для лидерства, нежели высокомерное пренебрежение мнением остальных. В их арсенале имеются полезные средства, для того чтобы сдерживать односторонние действия других государств. Лидер, стремящийся продлить свою власть, должен быть особенно заинтересован в том, чтобы использовать международные методы и организации, ибо выигрыш, который он получает от роста его влияния, значительно превосходит потери в свободе действий.
В глобальном обществе многое будет зависеть от того, сумеют ли Соединенные Штаты преодолеть свое безразличие к цене, которую менее состоятельные страны могут заплатить за глобализацию. Сейчас Вашингтон слишком несговорчив и не желает предоставить ресурсы для экономического развития, а кроме того, он враждебно настроен по отношению к деятельности посредников, контролирующих и регулирующих глобальный рынок. Слишком часто тенденции к поправению американской политической системы провоцируют американскую дипломатию чрезмерно полагаться на свой главный аргумент – военную силу, а также слишком доверяться рыночному капитализму и «суверенитизму», который оскорбляет и отпугивает других. Опасения могущественных Соединенных Штатов по поводу того, что мир навяжет американцам «низшие» ценности, часто являются предметом насмешек и возмущения за рубежом.
Между сциллой и харибдой
Несмотря на все эти трудности, остается надежда, что война Америки с терроризмом будет вестись в рамках благоразумия, что прочие государства займутся в первую очередь целым рядом внутриполитических проблем, вызванных межгосударственным соперничеством и несовершенством глобализации. Но мир рискует оказаться в тисках Сциллы и Харибды. Харибда воплощает в себе возможное решение о глобальном вмешательстве, принятое в одностороннем порядке американской администрацией, убежденной в том, что в этом состоит всемирная миссия США по устранению колоссальной угрозы. Если представить эту миссию в терминах извечного противоборства добра и зла, она становится оптимальным поводом для сплочения населения и преодоления разногласий в обществе. В образе Сциллы выступает смирение перед всемирным хаосом, в котором постоянно присутствуют все новые угрозы со стороны будущих бен Ладенов, новые гуманитарные катастрофы и эскалация региональных конфликтов. Только руководствуясь благоразумием, можно избежать крайностей.
Если настоящее еще как-то поддается анализу, то будущее, как правило, предсказать невозможно. Мы живем в мире, в котором сообщество неодинаковых по своему развитию, часто виртуальных государств частично пересекается с глобальным сообществом, обремененным малоэффективными институтами и недоразвитым гражданским обществом. Над всеми главенствует одно государство, экономика которого может оказаться неуправляемой или обрушиться под ударами террористических атак. Поэтому уверенно предсказывать будущее было бы крайне неосмотрительно или даже наивно. Пусть мир не впервые переживает кризисы, но высокую цену приходилось платить даже в те времена, когда и в помине не было оружия массового уничтожения.
Именно в силу того что будущее не поддается расшифровке и столь неопределенно, перед исследователями международных отношений стоят две задачи. Попытаться понять, что происходит, занявшись инвентаризацией наличных фактов и распутыванием узлов сложившейся ситуации. При этом страх возникновения путаницы между эмпиризмом и нормативизмом не должен помешать им выступать с философских позиций, в то время когда многие философы распространяют свои концепции справедливого общества на международные отношения. Как можно сделать глобальный мир более пригодным для жизни? Ответ на этот вопрос предполагает существование политической философии, одинаково приемлемой и для людей, придерживающихся иных ценностных ориентиров. Подобно покойному философу Джудит Шклар, за точку отсчета мы можем принять судьбу жертв насилия и угнетения. В качестве цели нам следует добиваться материальной и моральной эмансипации. Сколь бы ни были жестоки законы этой реальности, всегда есть возможность их смягчить.
