Наша миссия в том, чтобы изучить руины современного мирового порядка и понять, на каких новых основах мы можем надеяться его восстановить.
Эдвард Халлет Карр, 1939 г.
Международный порядок, возникший после завершения холодной войны, не был ни справедливым, ни устойчивым. Несправедливость его выражалась в том, что группа государств, однородная в ценностном отношении, присвоила себе монопольное право на истину в последней инстанции. И это автоматически ставило всех остальных перед выбором – подчиняйся или уходи.
Неустойчивость такого миропорядка связана с тем, что формально и фактически он опирался на структуру, возникшую в другую историческую эпоху. Вторая по могуществу ядерная держава – Россия – была исключена из группы победителей, а Китай не мог и не стремился в нее войти. Одни международные институты, такие как ООН или ОБСЕ, оказались парализованы и деградировали. Другие, такие как Международный валютный фонд или Мировой банк, стали инструментами внешней политики США и их союзников. Международная политическая система начала работать на «холостом ходу». Ее деградация перешла в неконтролируемую фазу после того, как в результате украинского кризиса зимы-весны 2014 г. была разрушена монополия Запада на нарушение основ международного права.
На развилке и наука о международных отношениях. Старые теории работают со скрипом, новых и убедительных пока не изобрели. Целостный метод распадается на множественные микротеории, годящиеся только для анализа частных случаев – интеграции, международных институтов и отчасти внешней политики. Однако нет ответов на самые фундаментальные вопросы, среди которых центральное место занимает проблема войны и мира. Интеллектуальное пространство заполняют концепты, созданные из чуждых друг другу элементов политической и экономической науки, а по просторам публицистики плавают «черные лебеди» псевдотеорий. Почему?
Структурная теория Кеннета Уолтца и его последователей сделала науку о международных отношениях наукой в полном смысле этого слова. Неореализм и другие неотеории, включая неолибералов и либеральных институционалистов, абстрагировали область международного от области национального и создали убедительный методологический аппарат для анализа этой автономной сферы. Однако завершение холодной войны и качественный рост числа факторов, определяющих положение государства в системе, а главное – исчезновение четких критериев, по которым возможно определить структурообразующие государства, существенно ограничили применимость всех «теорий стабильности».
Реалисты неоклассического направления попытались заполнить этот пробел, предложив внутреннюю корректирующую переменную. При этом вопрос об универсальности составляющих, веса каждой из составляющих и этой самой переменной не до конца изучен. Кроме того, неоклассическая попытка скрестить метод анализа международной политики Уолтца и науку о внешней политике государства не решила проблему формализации устойчивых закономерностей на уровне «давление системы – реакция единицы». Общее методологическое замешательство начала прошлого десятилетия привело к тому, что всерьез стали обсуждать концепции, делающие упор на факторе непредсказуемых случайностей как важнейшем драйвере международной политики.
Теория для нового мира
Мы не знаем, каким будет новый мировой порядок, но можем точно сказать, каким он не будет. Ни при каких обстоятельствах не повторится опыт XX века. Даже если будущее устройство окажется жестко конфронтационным, оно не сможет в точности воспроизвести систему холодной войны, основанную на противостоянии фактически равных по силам блоков и идеологий. Соответственно и отделить с прежней легкостью сферу международного от сферы внешнеполитического вряд ли получится. В современных условиях единственной неоспоримой и объективной категорией является только суверенное государство – носитель прав и ответственности перед гражданином. Целостная международная система «по Уолтцу» такой бесспорной категорией быть уже не в состоянии, хотя ее ключевые характеристики – ?структура и среда – остаются важнейшими категориями анализа на уровне региональных и функциональных подсистем. Означает ли это, что системная теория была тупиковой ветвью эволюции важнейшей из общественных наук?
На этот вопрос необходимо и можно дать уверенный отрицательный ответ. Задача теории не в том, чтобы предоставить жесткую схему, в которую ученый втискивает международно-политическую реальность. Задача теории – указать на важнейшие закономерности, существование которых позволяет системно подходить к анализу и прогнозу. Поэтому наука о международных отношениях не может в точности предсказать, каким будет новый мир. Но, впитав весь опыт предыдущих поколений, она способна предположить, какие важнейшие факторы определят структуру этого мира и реакцию акторов на вызовы с ее стороны. Указать на то, какие силы станут играть ведущую роль в определении траектории развития той или иной международно-политической ситуации или процесса, выступая в качестве априорных мотивов поведения суверенных акторов – государств.Сейчас можно утверждать, что развитие мира обусловят три фактора: сила, мораль и справедливость. Они не являются выражением наших возможностей – сила государств неизменно относительна, моральные принципы пока не играют определяющей роли в международной политике, а мир имманентно несправедлив. Сила, мораль и справедливость выражают устремления, присущие индивидуумам и государствам. Каждое государство стремится к собственному усилению и повышению значения в международной системе, хотя и использует для этого разные инструменты. Каждое государство понимает необходимость моральных ограничений политики внутри и вовне, хотя и имеет собственные представления о моральном и аморальном в международной политике. Каждое государство желает более справедливого мироустройства, в котором уважаются интересы любого члена международного сообщества и его собственное, подчас уникальное видение справедливости.
Сила исторически была для народов важнейшим стремлением. Англо-саксонская традиция, родоначальником которой в XX веке был Эдвард Карр, постулировала силу в качестве основы любого международного порядка. Римский мир (Pax Romana), Британский мир (Pax Britannica) и Американский мир (Pax Americana), обозначающие в трудах британских и американских авторов исторические формы международного порядка, всегда были основаны на доминирующей, по меньшей мере в представлениях, силе одного государства. Римской империи в I–IV веках нашей эры, Британской империи в XIX – начале XX столетия, США во второй половине XX и начале XXI века.
Относительная сила государства всегда выступала в качестве универсального критерия для понимания реальной значимости военных, экономических и идеологических ресурсов. Все эти субъективные признаки приобретали объективный характер, преломляясь через их влияние на силу государства в конкурентоспособной борьбе в хаотичном международном окружении. По Гансу Моргентау, сила является наиболее эффективным способом ограничить насилие в межгосударственных отношениях и вообще цивилизовать их. Это, кстати, иллюстрируется уже мыслью древнегреческого историка Фукидида о том, что в доисторические времена «селения были не укреплены, <…>, и поэтому жители даже дома не расставались с оружием подобно варварам».
Относительная сила нескольких участников международной системы является материальной основой для построения баланса сил – наиболее надежного средства поддержания мира и возможности сотрудничества на региональном и глобальном уровнях. При этом элементы баланса мы можем обнаружить уже в античности, где, по мнению Джейн Пенроз, «Cасаниды были другой “сверхдержавой” к востоку от Рима, и, несмотря на напыщенный и победоносный тон некоторых римских источников, так же как и на отчасти пристрастную точку зрения отдельных нынешних историков, современная наука, изучение первоисточников и другие данные показывают, что Сасаниды были противником, равным римлянам».
Стремление государств к усилению, таким образом, может рассматриваться в качестве универсальной закономерности международной политики. Остается главным драйвером поведения единицы в рамках международной системы. И должно учитываться в качестве независимой переменной при анализе того, как страны реагируют на внешние вызовы вне зависимости от их материальных возможностей. Оптимальное решение сложной международно-политической ситуации должно быть нацелено на относительное усиление всех вовлеченных игроков или по меньшей мере тех из них, которые принципиально значимы для стабильности системы.
Что ограничивает силу
Мораль испокон веку выступала в качестве естественного ограничителя применения силы в международных отношениях. Великие умы прошлого признавали, что международная политика не подчиняется обычной этике, а сама является этикой. Однако еще Фукидид писал о том, что «высшей добродетелью является умеренность в использовании силы».
Такая умеренность не имеет материальной основы – человек перестал поедать поверженных врагов не потому, что их плотью можно было отравиться. Это было вызвано именно абстрактными соображениями морали – норм должного, а не сущего. Норм, которые затем обрели форму религиозных табу, игравших практически до XVII века роль права народов. Даже вытеснение церкви из международной жизни не привело к полному стиранию моральной компоненты. Спору нет, «этика ответственности» Макса Вебера указывает на аморальность по отношению к своим подданным морального по отношению к другим поведения государя. Это отмечал в 1948 г. классик реалистической школы Ганс Моргентау. Хотя именно сила является главным ограничителем попыток установления гегемонии, опора только на нее привела бы к тому, что «положение дел на международной арене полностью копировало бы догосударственное состояние “войны всех против каждого”, о котором писал Томас Гоббс».
Другими словами, государства, как и индивидуумы, вынуждены принимать основополагающий мировой этический принцип – «золотое правило нравственности» – «относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе». Мораль институционализируется, становится для государств инструментом обеспечения некоего минимума безопасности. Гуманизм оказывается не только естественным проявлением человеческой природы, но и средством регулирования отношений между народами, поддержания некоего относительного порядка. Некая доля моральности в международной политике необходима государствам, и они к ней стремятся.
Уникальность морали в том, что она является одновременно и общечеловеческой, и глубоко этнически и религиозно окрашенной. Народы и цивилизации часто дают оценку моральности (этичности) или аморальности того или иного внешнеполитического решения партнеров на основе своей системы ценностей. Хорошим примером является история с обещанием не расширять НАТО на Восток, которое представители американского внешнеполитического истеблишмента сначала дали Михаилу Горбачёву, а затем пересмотрели. В России такое поведение воспринимается как исключительно аморальный акт обмана. В Соединенных Штатах – как нормальное решение, принятое исходя из рационального выбора в изменившихся обстоятельствах. США, отмечал Збигнев Бжезинский, «воспользовались ситуацией, в которой необходимо было принять некоторые решения по поводу будущего статуса Центральной Европы. Не будь ясности в вопросе о принадлежности Центральной Европы и ее самоопределении, мы могли бы сегодня снова столкнуться с серьезными проблемами в самом сердце Европы».
Однако мораль, соображения абстрактного характера исторически были факторами, не только удерживающими от применения силы, но и толкающими к насилию. Как правило, речь идет о крайних проявлениях религиозной нетерпимости, исторически присущих в первую очередь христианству и исламу. В начале XXI века представления о моральном превосходстве «международного общества» стран Запада толкали к применению силы и использованию на официальном уровне аналогий с крестовыми походами. Российский ученый-международник Алексей Богатуров писал в этой связи: «Революция ценностей и упоенность демократией “во что бы то ни стало” вылились в фетишизацию демократизации и оправдание практики использования демократических лозунгов для обоснования силового вмешательства США в любой точке мира. Идея демократии была подменена идеей демократической войны и произвола во имя демократии. Последняя потеснила идею мира <…> в планетарном масштабе. Последовал реванш силы. Мир на основе равновесия и взаимного учета интересов стал в начале 2000-х годов рисоваться ненужным анахронизмом».
Однако базовая функция морали – быть вторым после силы эффективным фактором, ограничивающим масштабы и применимость насилия в международной политике, – сохранит значение и в будущем. Поэтому мы вполне можем рассматривать мораль в качестве аналитической категории, характеризующей одно из базовых устремлений государств.
Справедливость или несправедливость того или иного международного порядка традиционно рассматривается учеными, как реалистами, так и либералами, в качестве важнейшего условия, от которого зависит стабильность или нестабильность в мире. Именно несправедливость, проявленная победителями в Первой мировой войне, Великобританией и Францией, в первую очередь по отношению к Германии, стала, по общему мнению, причиной агонии Веймарской республики и торжества реваншистских настроений. При этом Эдвард Карр признает, что несправедливость была неизбежной, поскольку «в той степени, в какой предполагаемая гармония интересов хоть сколько-нибудь приближается к реальности, она создается подавляющей силой привилегированной группы».
Но результатом этой несправедливости оказался крайне шаткий Версальский мировой порядок и чудовищная по масштабам человеческих жертв и разрушений Вторая мировая война. Новый мировой порядок, воплощением которого стал Совет Безопасности ООН, также не включал в себя побежденных Германию и Японию. Однако в его рамках в короткие сроки созданы механизмы встраивания потенциальных реваншистов в сообщество рыночных демократий Запада. Европейский союз и НАТО стали эффективными инструментами политической реабилитации Германии. Капиталистическая система и военные союзы с США были для Берлина и Токио более чем справедливыми, учитывая «заслуги» обеих держав в ходе мировой войны.В свою очередь международный порядок, который установился после завершения холодной войны, нельзя было назвать справедливым ни при каких условиях. Это, в свою очередь, не могло не привести к попыткам его ревизии – сначала имплицитным, а затем и открытым. Покушениям на пересмотр со стороны как новых (Китай, Индия, Бразилия), так и условно «старых» (Россия) держав.
Связано это с тем, что важнейшим признаком справедливости или несправедливости порядка является степень защиты главного национального интереса – безопасности, которую этот порядок обеспечивает для каждого из участников. Один из величайших международников нашего времени Генри Киссинджер пишет: оптимальным является «тот международный порядок, который не навязан, а принят, и будет таким образом выглядеть как одинаково несправедливый по отношению к каждому из его участников. Парадоксально, но всеобщность этого неудовлетворения является условием стабильности, поскольку, будь одна из сторон полностью удовлетворена, все другие были бы полностью неудовлетворены, и революционная ситуация обеспечена. Основой стабильного порядка является относительная безопасность и относительная небезопасность всех его участников».
Международный порядок после 1991 г. не гарантировал безопасной реализации национальных интересов большой группы государств. Он просто не предоставлял им права влиять на принятие решений по важнейшим вопросам международной жизни. В первую очередь – вопросам мира и войны. Хотя формально и сохранял для них членство в главном официальном институте международной безопасности – Совете Безопасности ООН. При этом от реального участия в принятии важнейших решений отстранили не только Россию, которая, по мнению большинства на Западе, потерпела поражение в холодной войне. Китай, экономический рост которого после начала реформ Дэн Сяопина существенно способствовал прогрессу самого Запада, и нейтрально-дружественная Америке Индия также не получили доступа к основным механизмам принятия решений. Эту ситуацию точно охарактеризовал американский ученый, представитель либеральной школы науки о международных отношениях Амитай Этциони: «Новый режим глобального управления <…> новое мировое государство стало обретать характер империи – формы управления, в которой ограниченная группа наиболее могущественных государств навязывает (разными способами) выгодную им политику большинству стран мира».
Мир, возникший на руинах международной системы периода холодной войны, был максимально справедлив для стран Запада и за небольшими исключениями полностью удовлетворял их национальные интересы. США и Европа вышли победителями из многолетнего противостояния с СССР, сохранив контроль над всеми международными институтами управления (Мировой банк, Международный валютный фонд, ВТО), контрольный пакет в целом ряде региональных организаций (ОБСЕ) и самый вооруженный военный союз в истории человечества – НАТО. Началась, по выражению Фарида Закарии, «великая эпоха процветания».
Такой мировой порядок, основанный на полном комфорте Запада и, соответственно, полном дискомфорте всех остальных, не мог продолжаться долго. Не случайно, что один из идеологов неоконсервативного течения в американском интеллектуальном истеблишменте Чарльз Краутхаммер определил сложившееся положение дел как «момент однополярности», отводя на него примерно два десятилетия. Наиболее решительная попытка зафиксировать «момент» была предпринята в 2003 г., когда международное сообщество и его институты не смогли остановить вторжение в Ирак и фактически капитулировали перед очевидным попранием норм международного права и вестфальских принципов.
Однако подобное несправедливое положение дел не будет вечным. И это связано не с перераспределением сил на мировой арене. Страны, вышедшие победителями из холодной войны, демонстрируют выдающуюся способность к мобилизации и повышению эффективности своей внешней политики.
Причина в том, что привилегированная группа никогда не отдавала конкурентам монополию на власть, даже в форме незначительного перераспределения контролирующих ресурсов. С точки зрения государств статус-кво, международный порядок, который они защищают, правилен и справедлив. Стремление сделать мир более комфортным и справедливым именно для себя – важнейший мотив поведения государств и того, как они реагируют на вызовы системы. Эта базовая предпосылка должна находиться в центре отправной точки анализа любой международной ситуации. И доскональное знание условий справедливости для каждой страны и культуры является базовой характеристикой, полезной для общества, науки и успешной дипломатии в наступившем только сейчас новом веке.
Дипломатия в XXI веке
Именно дефицит дипломатии в ее традиционном понимании стал одним из признаков последних двух десятилетий. Выдающийся французский мыслитель Раймон Арон писал, что главными действующими лицами мировой политики являются солдат и дипломат. Сменяя друг друга, они регулируют отношения между народами, помогая защищать национальные интересы и восстанавливать мир. При этом базовая функция дипломатии – избежать эскалации конфликта и найти решение, которое более или менее устраивает всех. И всех в одинаковой степени не устраивает, потому что, как писал еще в 1956 г. Генри Киссинджер, «полная удовлетворенность одного означает полную неудовлетворенность остальных».
Исторически дипломатия не знает полных побед и признает только относительные успехи. Смысл их состоит в том, чтобы зафиксировать отношения, конфликтные по своей природе, в новой точке их развития. И эта точка не являлась признанием полного торжества одной из сторон, после которого должен был наступить «конец истории». Она становилась всего лишь отправной точкой нового витка эволюции международной системы.
Однако 23 года назад ситуация качественно изменилась не в лучшую сторону. Рухнул СССР, ушли в прошлое холодная война и биполярный мир. Вроде бы следовало ожидать всеобщего движения в сторону свободы и демократии в глобальном масштабе. Однако этого не произошло, а на мир – весь – опустилась тень блоковой дисциплины. Дисциплины, которая предполагает прямое или опосредованное подчинение всех лидеру – гегемону.
Только лидер теперь был один. В центре международного порядка, возникшего после завершения холодной войны, было единственное негласное правило – только одна сила, США и их союзники, объединенные в блок НАТО, имеет право отстаивать свои национальные интересы полностью самостоятельно. Все остальные, включая «проигравшую» Россию или растущий Китай, оказались искусственно ограничены в правах. В международной политике был на практике реализован оруэлловский принцип «все звери равны, но некоторые равнее».
При этом неоспоримость данного правила настолько глубоко въелась в сознание его носителей, что стала восприниматься чуть ли не как часть международного кодекса поведения. Равным образом трансформировалась и концепция «международного сообщества», которое до 1991 г. по определению включало в себя все государства – участники международной системы. Но теперь данное понятие было узурпировано «международным обществом» – ограниченной группой государств. И узурпировано настолько основательно, что прямо ставить знак равенства между Соединенными Штатами с союзниками и всем миром начали уже даже неглупые и вполне квалифицированные авторы.
В таком мире задача дипломатии оказалась выхолощенной. Чего, собственно, следовало ожидать, поскольку если нет равновесных в смысле прав и обязанностей участников, то каков смысл в поиске дипломатических ухищрений. Нечто подобное несколько тысяч лет тому назад привело к тому, что в Китае не возникло дипломатии, системной внешней политики и науки о международных отношениях. Когда отношения выстраиваются по принципу «просвещенный центр – варварская периферия», ломать голову над поиском компромиссов совершенно не нужно. Утрачивается соответствующий навык. Из внешнеполитического арсенала уходят интеллект и фантазия. На смену им приходит логика внутриполитической борьбы, где главное – «дожать» оппонента. И даже излюбленная США в годы холодной войны функция «разводящего» в региональных конфликтах сводится к тупому проталкиванию своего варианта. Не обязательно адекватного реальности, но всегда соответствующего представлениям Вашингтона об идеальном для себя.
Поэтому смыслом «дипломатии» уходящей уже эпохи было добиться согласия всех, договориться на основе того, что Соединенные Штаты правы. Вся внешнеполитическая машина Америки и Европы оказалась направлена на то, чтобы обмануть, переломить, в крайнем случае – проигнорировать оппонента. Но во что бы то ни стало продавить именно свое решение. Человеком-символом такого подхода стала весной 2014 г. представитель США в Совете Безопасности ООН, бывший профессор Гарварда Саманта Пауэр.
При этом неспособность добиться полной победы оказывает поистине разрушительное воздействие на психологическое состояние носителя данной философии. Ведет к эмоциональным срывам, свидетелями которых мы теперь регулярно становимся, наблюдая дебаты на разных международных площадках. Заставляет бездумно бросаться «красными линиями». Толкает на шаги, которые могут в перспективе полностью или частично нивелировать собственное могущество победителей в холодной войне. Самым ярким примером стало давление властей Соединенных Штатов на платежные системы Visa и MasterCard и принуждение их не работать с отдельными российскими банками. Подрывая тем самым доверие к собственным частным компаниям. Размывая главный принцип, на котором держится относительная целостность мира – экономическую взаимозависимость, а также веру людей в независимые международные институты и свободный рынок.
Это не международная дипломатия завела ситуацию вокруг Украины в состояние почти системной конфронтации. Причиной сложившегося положения дел стало именно отсутствие дипломатии на протяжении почти четверти века. На глобальном уровне происходящие события не явились результатом злой или доброй воли отдельных политиков. Они – материальное выражение накопленных противоречий и устремлений одних стран эти противоречия зафиксировать, а других – разрешить тем или иным образом.
Неизвестно, сколько продлится скрытое противостояние Запада и остального человечества. Многие испытывают объяснимый страх за себя и своих близких. Это позволяет четко сформулировать по меньшей мере одну задачу международной дипломатии, решению которой должны быть подчинены все усилия – не допустить сползания к вооруженному противостоянию на региональном и глобальном уровнях. В новый век дипломатии мы не должны во всем соглашаться. Надо учиться сдерживать себя и проявлять высшую форму нравственности в отношениях между народами со времен Фукидида – умеренность в применении силы.
