Когда российские эксперты и массмедиа подводили внутриполитические итоги 2012 г., основной смысл оценок сводился к нехитрому выводу: наконец-то этот странный и крайне противоречивый год закончился, хорошо бы скорее о нем забыть и дождаться от 2013 г. чего-то совсем нового.
Впрочем, общего мнения по поводу прогноза на 2013-й не было. Чаще всего фигурируют три сценария. Согласно первому, власть продолжит мстить за унижения со стороны протестного движения. По другой версии, наоборот, можно ожидать дальнейшей деградации существующего политического режима, нарастания конфликта в отношениях населения и власти, ослабления сложившегося строя. Наконец, немало и тех, кто предрекает: Россию ждет очередной скучный год, когда откровенно слабые действия власти и оппозиции не позволят им обескровить друг друга, а политика будет по-прежнему делаться за кулисами и определяться борьбой лоббистских групп за финансовые и имущественные ресурсы.
Однако, как бы ни хотелось многим поскорее забыть «странный» двенадцатый год, он вряд ли быстро уйдет в историю. Ведь, по сути, он стал первым серьезным «стресс-тестом» для политической системы, построенной в «нулевое» десятилетие. Тестом, итоги которого еще предстоит обсчитывать и анализировать.
ВОСЬМИДЕСЯТАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
В России, где элита не склонна искать параллели с происходящим за рубежом, да и вообще мало информирована о процессах в других относительно сопоставимых странах (Украина, Азербайджан, Румыния, Венесуэла, Пакистан, Мьянма и т.п.), аналогии принято искать в прошлых эпохах.
В 2012 г. и сторонникам, и противникам власти на память чаще всего приходили события конца 80-х – начала 90-х гг. XX века. Если не в связи с курсом на перестройку (хотя совпадения несостоявшейся «медведевской оттепели» и состоявшейся горбачёвской часто напрашивались), то в связи с ростом общественной активности. Другое дело, что в силу отсутствия национального консенсуса относительно тех или иных событий собственной истории обращение к одним и тем же аналогиям порой приводит к противоположным выводам. Перечисляя варианты, распространенные в элитах, необходимо оговориться: описанные подходы (кроме первого) довольно редко становились руководством к действию, а их носители не слишком охотно обнародовали собственное видение будущего.
«Гэкачепистский» подход. Главная ошибка конца 80-х – «дали слабину», уступили внутреннему и внешнему «врагу», в итоге сдали власть. Извлекая уроки из прошлого, следует демонстрировать твердость, жесткость, не пытаться понравиться западным партнерам – и тогда все получится.
«Восьмидесятнический» подход (более характерен для тех, кто во время прошлой перестройки жил в Москве и – заметно реже – в Ленинграде). Общественная активность является индикатором неблагополучия, и если игнорировать ее природу, можно потерять все. Немаловажно, что раздел между «гэкачепистским» и «восьмидесятническим» подходами проходит не в рамках устоявшегося условного деления на «реформаторов» и «ретроградов». В каждой из этих (во многом виртуальных) групп есть свои «восьмидесятники» и «гэкачеписты», они присутствуют и в силовых структурах, и в правительстве, и в «Единой России», и в парламенте. Просто у нас не было случая убедиться в том, кто из них многочисленнее и сильнее – представители элит в большей степени были вынуждены заниматься карьерным выживанием, реагируя на вызовы, которые бросала власть.
Сакральный подход. Государство всесильно, а Владимир Путин не утратил политической инициативы и все равно додавит ситуацию в свою пользу – поэтому нужно адаптироваться к формируемой реальности и в ее рамках по возможности реализовывать собственные представления о прекрасном. Эта группа чаще всего рационализирует свою точку зрения тезисом о том, что «оппозиция еще хуже», или гипертрофированными представлениями о заинтересованности «мировой закулисы» в дестабилизации политического режима в России.
Системоцентричный подход. Главным риском является слом «системы» как таковой. Речь идет не столько о существующих номинальных политических институтах, сколько о реальной системе управленческих и финансовых решений: ее ослабление породит катастрофическое нарушение сложившихся балансов, «войну всех со всеми», тотальный передел сфер влияния и собственности, криминализацию и погружение в хаос. Значительная часть носителей этого подхода в кулуарах высказывала озабоченность тем, что представший в 2012 г. «Путин 2.0» теряет представление о самоценности сохранения существующей системы и даже расшатывает ее в угоду достижению тактических результатов.
Фаталистический подход. Охотно допускается предстоящий демонтаж политической системы – «сначала в результате революции к власти придет Навальный, потом верх одержат какие-нибудь генералы или националисты, и ослабленная власть будет переходить из рук в руки». В то же время до тех пор, пока нынешний политический режим силен и относительно эффективен, нет смысла участвовать в его демонтаже – просто нужно уметь адаптироваться к тем реалиям, которые будут возникать.
В рядах оппозиции водоразделом тоже чаще всего становится отношение к истории. Для одних 80-е гг. XX века – очевидное руководство к действию и индикатор достижимости успеха. Для других – абстракция, которую они не застали в силу возраста, не прочувствовали в силу биографии или не смогли использовать в своих целях ввиду низкой собственной конкурентоспособности. Соответственно, первые интуитивно верят в растущую силу протеста. 2012 г. они сравнивают с 1990-м (когда, несмотря на формальное укрепление позиций «демократов», ощущалась постепенная утрата ими инициатив), за которым неизбежно последует свой 1991-й. Им ближе хармсовская фраза о том, что «жизнь победила смерть неизвестным науке способом». Внутренне они не слишком готовы задумываться над путями достижения победы, а сосредоточены на размышлениях о том, как не растранжирить ее плоды. «Скептики», наоборот, не склонны к историческим аналогиям либо осознают их уязвимость. Они подвержены колебаниям и депрессиям, вслед за сторонниками власти рассуждают о разногласиях внутри оппозиции, «сливе протеста» и собственном бессилии в том духе, что «рано или поздно все устроится более или менее плохо». Во второй половине 2012 г. именно эти настроения доминировали в оппозиционных рядах.
Все это сформировало парадоксальную ситуацию. Так или иначе, большая часть политических игроков воспринимала отношения власти и протестующих жителей Москвы как ключевую интригу. Однако, поскольку для значительной части правящего класса крах советской эпохи по разным причинам вызвал психологическую травму (в некоторых случаях фантомную), элита была склонна к завышенной оценке потенциала и перспектив протеста. В свою очередь, фронтмены и рядовые участники оппозиционного движения, наоборот, скорее недооценивали возможную результативность собственных действий.
Таков фон, на котором разворачивались события политической жизни 2012 года. Нет оснований ожидать, что он принципиально изменится в ближайшие месяцы.
ЗАГАДКА ПУТИНСКОГО ПРОЕКТА
Во время избирательной кампании Владимира Путина его предвыборный штаб попытался заявить о появлении «Путина 2.0» – то есть, по аналогии с компьютерными программами, о формировании более современного и отвечающего ожиданиям и запросам «продвинутых» потребителей образа президента. Этот термин эксперты признали малоудачным: по мнению многих критиков, российский президент остается «человеком XX века» с внутренней установкой на служение родине-государству, специфическими представлениями о современных методах конкурентной борьбы и границах допустимого в диалоге с оппонентами. Однако, хотя «омоложения» образа Путина не произошло, он вернулся на пост главы государства заметно изменившимся. Пока сложно сказать, в какой степени реакционный тренд 2012 г. стал проявлением готовности Путина «отомстить» за «болотное унижение» и четырехлетку Медведева, а в какой является сугубо технологическим приемом. Подобно Горбачёву, который в конце 80-х гг. не давал внятного сигнала о том, на чьей он стороне, Путин не торопился с четкими выводами. Не препятствуя «гэкачепистскому» подходу и будучи драйвером многих наиболее спорных идей, он в то же время сохраняет относительно сбалансированную риторику – что проявилось, например, в Послании Федеральному собранию 2012 года.
Любопытна и проявившаяся у Путина особая тактика по отношению к протесту. Если политические структуры федеральной власти в целом рассчитывают на снижение протеста, то в действиях силовиков можно проследить провоцирование массовости выступлений через формирование резонансных поводов для оппозиционной мобилизации. Можно вспомнить резкие выпады в адрес «бандерлогов» в декабре 2011 г., обыски у Алексея Навального и Ксении Собчак накануне акции 12 июня, продвижение «антисиротского» закона и т.п. Реконструируя такую тактику, можно допустить, что побуждение к пику протестов является технологическим приемом, призванным продемонстрировать, что даже на максимуме активности оппозиция не в состоянии добиться своих целей и выработать эффективную стратегию, став полноправным участником политического процесса.
Главный же вопрос, связанный с Путиным, состоит в следующем: появился ли у него новый мощный и целостный проект, который президент намерен последовательно реализовать. В пользу предположений о таком проекте говорят попытки ужесточения административного контроля над элитами, рост опасений президента в связи с ухудшением международной конъюнктуры по отношению к России, более активная разработка идеологических конструкций обеспечения лояльности граждан (сменявшие друг друга «страх перед переменами», «православие», «патриотизм»). Если такой проект в представлении Путина более или менее оформился, действия власти могут стать более адресными и цельными. Отдельные кирпичики «проекта» будут дорабатываться, но на какое-то время это закрепит за Владимиром Путиным инициативу и позволит приостановить нарастающий «моральный износ» системы.
Более того, апробированный на внутренней политике стиль игры на обострение, предусматривающий искусственное создание проблемных ситуаций с получением дивидендов в результате их разрешения, может более активно использоваться и во внешней политике. Нехватка дипломатических рычагов воздействия на страны G8 может компенсироваться усилением давления на государства постсоветского пространства. Впрочем, это способно вызвать сопротивление не только со стороны традиционно фрондирующих Украины, Белоруссии или Туркмении. Как показывают недавние резко критические выступления Нурсултана Назарбаева в отношении проектов «восстановления» СССР, предел лояльности Казахстана также небезграничен.
Однако даже в случае наличия (пока совсем не гарантированного) «большой идеи» на повестке дня будет несколько вопросов. В их числе:
• Общая жизнеспособность нового путинского проекта, его соразмерность существующим вызовам в экономике и политике – на фоне неоднозначного зарубежного опыта «опоры на собственные силы» в условиях глобализации.
• Соответствие «проекта» ожиданиям граждан, испытывающим очередной приступ социального пессимизма и рассуждающим в логике «Никаких перемен не хотим, но жить так больше не можем».
• Способность сломить тотальный пессимизм действующей элиты, испытывающей дефицит не только инструментов реального повышения конкурентоспособности, но даже минимальной веры в принципиальную возможность позитивных изменений хотя бы в отдельных сферах (создание современной науки, преодоление деградации здравоохранения, ограничение коррупции и т.п.). Без изменения ситуации в этом вопросе всегда будет существовать риск того, что элита станет воспринимать возвращение Путина на президентский пост не как свидетельство укрепления системы, а как его самую большую личную ошибку.
• Сомнения в принципиальной изменяемости существующей системы. Экономические реформы малореализуемы из-за паралича правительства и патерналистского запроса общества. Серьезная антикоррупционная борьба чревата внутриэлитной дестабилизацией (а «опричники», готовые сменить действующий истеблишмент, пока отсутствуют). Консервативные идеи или апелляция к Русской православной церкви не показали особой эффективности и превратились в карикатуры на самих себя.
• Отсутствие иммунитета против саморазрушительных инициатив, способных снизить лояльность аполитичной части граждан. Попытки государства выступить в роли борца с пороками через ограничения в потреблении табака, алкоголя, запрет игорного бизнеса, цензуру в интернете затрагивают интересы широких слоев, отнюдь не ожидающих от власти подобных шагов.
• Неочевидность наличия консенсуса относительно жизнеспособности предлагаемого проекта.
Но, возможно, главным риском для судьбы «проекта» будет его уязвимость перед случайными факторами. Зависимость экономики от ситуации на мировых рынках по-прежнему велика – что немаловажно на фоне сокращения (возможно, необратимого) выручки от экспорта газа. Возвращение к ручному управлению политикой в 2012 г. влечет за собой постепенное снижение числа заинтересованных, которые готовы искренне и активно идти до конца в отстаивании незыблемости существующего режима. А активное вовлечение правоохранительных органов в политическую борьбу снижает роль законодательных рычагов как одного из институтов саморегулирования общества и не позволяет в кризисных ситуациях использовать репутацию равноудаленности ранее авторитетных институтов – таких как суды или церковь. При этом качество выполнения репрессивных приказов на низовом уровне не может быть гарантировано в полной мере в силу слабой управленческой дисциплины и возможных проблем с лояльностью исполнителей.
ВОСХОД И ЗАКАТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ
В момент старта протестов власть колебалась между описанными «гэкачепистским» и «восьмидесятническим» сценариями. На этом стыке в декабре 2011 г. был предъявлен проект политической реформы. Не будучи прямо ориентирован на выполнение требований протестующих (с которыми идеи реформы пересекались весьма отдаленно), этот шаг был призван решить несколько задач: снизить градус давления на власть через реанимацию ожиданий ее возможных либеральных шагов, предотвратить раскол правящего класса и по возможности стимулировать размежевание среди протестующих.
Первые две задачи так или иначе были решены.
Требования митингующих (отмена итогов выборов, отставка Чурова) формально были проигнорированы, но в целом появилось ощущение, что возможность досрочных выборов в Госдуму Кремль готов рассматривать хотя бы в качестве резервного варианта. Не случайно два из трех ключевых шагов политреформы касались нижней палаты – регистрация малых партий и смена порядка формирования парламента. А экстренная реанимация проекта «Михаил Прохоров» породила фантомные ожидания альтернативы. Впрочем, реальные изменения носили косметический характер, отражая расхожий тезис о готовности руководства обсуждать с оппозицией любой вопрос, кроме вопроса о власти.
Что же касается раскола элит, то Кремль и Белый дом неожиданно извлекли уроки из прошлых кризисов (в том числе того же самого «парада суверенитетов» конца 1980-х). Идея возвращения губернаторских выборов позволила не допустить срастания протестных настроений в регионах с активностью местных властей. Последним был предложен «пряник» через поддержку популярной идеи выборов. Действующие губернаторы (по крайней мере наиболее сильные из них) получали возможность укрепить свой статус. Их оппоненты – рассчитывать на то, что к власти можно будет прийти через выборы при нынешнем политическом режиме, а не через поддержку оппозиции и смену власти на федеральном уровне.
Если в декабре 2011 г. акции протеста прошли в 50 крупнейших городах России (включая северокавказские республики), то затем выступления в регионах сошли на нет. Московские оппозиционеры дали убедить себя в отсутствии на местах серьезной поддержки, а региональные элиты начали готовиться к выборам в своих территориях – как потом выяснилось, нередко безосновательно. Когда страсти несколько улеглись, обещанные свободы оказались серьезно секвестированы. С 15 декабря (обнародование идеи о возвращении выборов) по 1 июня 2012 г. (вступление в действие новой схемы) были приняты кадровые решения по 23 из 83 глав субъектов федерации. Это отложило проведение выборов там на пять лет – в том числе в 13, где очередные выборы должны были состояться в 2012 году. В результате осенью 2012 г. голосование прошло только в пяти (вместо 17, как было бы в случае перехода к выборам в момент обнародования политреформы) регионах. В большинстве из них шансы действующих глав изначально выглядели предпочтительными. Там, где интрига все же обозначилась (Рязанская, Брянская области), многие эксперты связывали ее не столько с активностью оппозиции, сколько с разбирательствами близких к президенту финансово-политических кланов. Впрочем, их попытки побороться за пост губернатора также оказались пресечены, и во всех пяти регионах посты сохранили действующие руководители.
На федеральном уровне для цементирования истеблишмента использовалась иная стратегия. Если в регионах демонстрировалась готовность усилить политическую субъектность местных руководителей, то представители центральной власти, наоборот, вынуждены были смириться с резким снижением своего статуса.
Основными шагами в этом направлении стали:
• Формирование заведомо слабого правительства Дмитрия Медведева (с возможностью периодического муссирования темы замены премьера или нагнетания ожиданий формирования некоего «параллельного» правительства внутри администрации президента). Любопытно, что в феврале 2012 г. на предвыборной встрече с группой российских политологов Путин говорил о своих симпатиях к американской политической системе – причем не только в части двухпартийности, но и в отношении оперативного руководства президентом деятельностью правительства.
• Дальнейшее «подвешивание» «Единой России» в связи с перспективой переноса акцента на Общероссийский народный фронт.
• Несбывшиеся надежды на повышение статуса парламента. Вместо этого подчеркивалась сугубо техническая роль депутатов по обеспечению принятия значимых для администрации президента решений (в терминологии критиков – «взбесившийся принтер»). А на исходе года законодатели оказались принуждены к почти единогласному голосованию за законопроекты, несущие в себе очевидные репутационные риски для депутатов – причем не только от «Единой России», но и от оппозиции («антисиротский» закон).
• Вброс темы имущественных и прочих ограничений для госслужащих. Они были введены лишь частично, но происходящее выглядело как попытка пересмотра прежних правил игры и сопровождалось выборочными репрессиями в отношении отдельных чиновников, заподозренных в коррупции.
• Усиление параллелизма в работе органов власти (возможность дублирования сфер ответственности членов правительства, губернаторов, советников президента, руководителей государственных компаний).
Предпринятые шаги дали заметный эффект. Риски раскола правящего класса на тех, кто будет защищать нынешний режим до конца, и склонных делать ставку на революционный сценарий (или хотя бы адаптацию к нему) были заметно снижены. Действующей власти удалось расширить горизонты политического планирования (ориентировочно с полугода до года). Более того, если в начале 2012 г. сама возможность президента доработать до конца срока полномочий выглядела неочевидной, то теперь начинают вбрасываться идеи участия Путина в выборах 2018 года. Впрочем, оборотной стороной этих шагов стало заметное снижение работоспособности органов власти. Отдельной проблемой остается и нехватка механизмов урегулирования конфликтов внутри истеблишмента. Это особенно опасно в условиях распространенности среди элиты представлений о том, что протестные выступления являются всего лишь продолжением внутренней игры, а за массовыми митингами или акцией Pussy Riot стояли конкретные кланы, передающие «приветы» друг другу.
Третья задача политреформы – смягчение правил игры в «публичной политике» – свелась к либерализации порядка регистрации партий. Даже такие во многом номинальные обязательства, как создание общественного телевидения или вменение в обязанность парламенту рассматривать инициативы, собравшие 100 тыс. подписей в интернете, отодвинуты на неопределенный срок. За повторным политическим самоубийством Михаила Прохорова и снижением ожиданий от политической карьеры Алексея Кудрина последовали кампания против «иностранных агентов» и «болотное дело». Оппозиционная «Справедливая Россия» оказалась демонтирована, КПРФ – принуждена к действиям в фарватере инициатив Путина, ЛДПР – фактически включена в правящую коалицию (партия получила пост губернатора Смоленской области).
Впрочем, сворачивание политической реформы не способствовало ни снижению, ни усилению протестного тренда. Организационно «болотное» движение не было готово к участию в выборных процедурах – поэтому коллизий вокруг тех же губернаторских выборов практически не заметило. Тональность выводов о потенциале протестующих меняется в зависимости от успехов или неудач очередной акции. Поэтому, воздерживаясь от более общих оценок относительно протестных перспектив, отметим проявившиеся в 2012 г. факторы, способные влиять на оппозиционную активность.
В условиях низкой способности фронтменов протеста повысить массовость движения или вести торг с действующими элитами на роль главного драйвера оппозиционных настроений постепенно выходят средства массовой информации. Отчасти это воспроизводит ситуацию конца 1980-х гг., когда именно массмедиа, а не общественно-политические структуры, сыграли ключевую роль в усилении негативного отношения к власти. Показательна в этом смысле пресс-конференция президента в декабре 2012 г., ставшая первой в истории попыткой навязать Путину формат политических дебатов. При этом речь идет не об искусственном формировании общественного мнения, а именно о желании пойти за настроениями аудитории (показательно, что на пресс-конференции с острыми вопросами выступили представители традиционно лояльных, но высокотиражных изданий).
