Можно ли было избежать холодной войны? Вполне вероятно – при более просвещенном советском руководстве и несколько менее встревоженном руководстве западном. Но рассчитывать на то, что существует исчерпывающий ответ на данный вопрос, не приходится. Со Збигневом Бжезинским побеседовал известный обозреватель Джонатан Пауэр, который на протяжении нескольких десятилетий освещает мировые события для ведущих западных изданий. Интервью впервые вышло в свет в британском журнале Prospect в декабря 2007 года.
– Была ли холодная война необходимостью?
– Часть ответа – в том, что это исторический факт. Каковы были альтернативы в конце 40-х и начале 50-х годов прошлого века? Можно ли было бы ее избежать? Вполне возможно – при более просвещенном советском руководстве и несколько менее встревоженном руководстве западном. Но исчерпывающего ответа на этот вопрос не существует.
– Не представляется ли вам, что знаменитая «длинная телеграмма» Джорджа Кеннана была неправильно истолкована многими влиятельными людьми в американском внешнеполитическом истеблишменте?
– Не думаю, что она была неправильно понята. Но через какое-то время идея сдерживания превратилась в догму и приобрела милитаристскую направленность, к чему Кеннан, конечно же, не призывал. Если сослаться на свои собственные труды конца 1950-х – начала 1960-х, то я в те годы пропагандировал политику мирного вовлечения, поскольку коммунистическая система казалась мне, несмотря на ее внешнюю мощь, слабой в социально-экономическом плане. Вот почему представлялось, что более гибкая политика ведения холодной войны западным миром гораздо действеннее. Многие из моих критиков верили исключительно в сдерживание военными средствами.
– Удалось ли творчески использовать окончание холодной войны?
– Мы недостаточно хорошо использовали появившиеся возможности. Можно было бы сделать гораздо больше для того, чтобы вовлечь и, быть может, втянуть Россию в более тесные взаимоотношения с Западом, которые помогли бы уменьшить нараставшую ностальгию по имперскому статусу, ту, что мы сейчас наблюдаем в Кремле. Но это все опять из области предположений. Мы точно не знаем, насколько успешным мог бы быть альтернативный подход к решению этой исторической проблемы.
– Оглядываясь назад и размышляя о своих ощущениях того времени, что вы можете сказать о расширении НАТО на восток? Было ли это хорошей идеей?
– Это было необходимо с политической и исторической точек зрения. Представьте себе, какая напряженность царила бы сейчас в Центральной Европе, не будь страны этого региона членами НАТО. Достаточно взглянуть на недавние трения между Россией и Эстонией, а еще лучше – на угрозы, эмбарго и даже военные жесты России в адрес Грузии. Посмотрите, какое давление, в том числе энергетическое, Россия оказывает на Украину. Несомненно, членство в НАТО и Европейском союзе стабилизировало отношения между Центральной Европой и Россией, и в будущем оно может способствовать развитию более тесного сотрудничества между ними.
– Разве государственный секретарь США Джеймс Бейкер не давал Горбачёву обещание не расширять НАТО?
– Я в это не верю. Думаю, обещание касалось отказа от размещения войск НАТО в Восточной Европе. Сомневаюсь, что было дано какое-то однозначное обещание (это можно легко проверить) не расширять НАТО на восток.
– Но разве Америка не воспользовалась слабостью России в годы правления Ельцина?
– Думаю, что США воспользовались ситуацией, в которой необходимо было принять некоторые решения по поводу будущего статуса Центральной Европы. Не будь ясности в вопросе о принадлежности Центральной Европы и ее самоопределении, мы могли бы сегодня снова столкнуться с серьезными проблемами в самом сердце Европы.
– Георгий Арбатов в разговоре со мной подчеркивал колоссальное влияние военно-промышленного комплекса на советское руководство. Вы могли бы выступить с такой же критикой американского военно-промышленного комплекса?
– Впервые этот вопрос был поднят президентом Эйзенхауэром, и уже сам факт, что он употребил эти слова, делает ему честь. На Западе существовал и до сих пор существует военно-промышленный комплекс, который и сегодня все еще играет более или менее существенную роль. Вне всякого сомнения, он является важным аспектом нашей действительности. Не знаю, играет ли он более серьезную роль на Западе, чем играл в Советском Союзе, но подозреваю, что в Советском Союзе он имел большее значение просто в силу того, что экономическая база в СССР была намного уЂже, а соотношение военных расходов и ВНП – намного выше.
– Существует ли опасность, что Россия может снова стать военным противником?
– Сомневаюсь. Чтобы быть военным противником США в мировом масштабе, России придется выполнять какую-то миссию, осуществлять глобальную стратегию и, возможно, обрести идеологическую основу. Это представляется мне маловероятным. Но между Соединенными Штатами и Россией могут возникать трения – это легко себе представить. Отчасти они уже появились сегодня на нескольких узких направлениях. Помимо всего прочего, возможности России существенно уменьшились по сравнению с советским прошлым. Российское общество больше нацелено на социально-экономическое развитие, и это все труднее отрицать в условиях относительного доступа России на внешние мировые рынки и ее относительной открытости для внешнего мира. Если говорить коротко, ту тотальную мобилизацию, которую советский строй смог навязать России, очень трудно будет обосновать и узаконить при отсутствии крепкого и всеобъемлющего идеологического фундамента.
– Стало быть, вы не нервничаете, когда слышите воинственную риторику наподобие той, которой была пропитана речь Владимира Путина на прошлогодней Мюнхенской конференции, или высказывания в связи с развертыванием элементов системы противоракетной обороны в Центральной Европе?
– В какой-то степени я озабочен, хотя меня это не особенно беспокоит, поскольку такая риторика наносит ущерб только самой России. Она откладывает процесс своего окончательного воссоединения с Западом и отождествления с ним. Вызывающее поведение Путина, которое на более примитивном уровне иллюстрируется его появлением с обнаженным торсом прошедшим летом (имеется в виду серия фотографий президента России на отдыхе. – Ред.), похоже на мальчишескую браваду. Мне представляется, что Путин тем самым нанес ущерб международному авторитету России, но не думаю, что такое поведение дает повод для серьезного беспокойства.
– Было ли ошибкой не связать Россию более тесными узами с Европейским союзом после окончания холодной войны?
– Можно было сделать больше для того, чтобы Россия решительнее отождествляла себя с Западом – в частности, в эпоху Ельцина. Но стоит оговориться: есть большие сомнения в готовности российского общества к этому. Тот период – время великого унижения, большой неопределенности и сильного замешательства в России, так что было не так-то легко создать что-то долговечное и прочное в долгосрочной перспективе. Но хочу еще раз подчеркнуть, что в начале 1990-х нужно было попытаться сделать больше.
– Не кажется ли вам, что Россия – неотъемлемая часть западной цивилизации?
– Да, конечно, так же как и Украина.
– Но нельзя же сравнить украинских писателей, поэтов, композиторов, художников, драматургов с великими деятелями России в смысле их вклада в мировую культуру!
– Вопрос не в этом, а в том, какое общество ближе к европейскому по своим нравам и установкам. Украина в большей степени европейская страна, чем Россия. Украинцы продемонстрировали прекрасную способность улаживать разногласия без помощи оружия. Русские более склонны решать политические проблемы с применением грубой силы. Но, думаю, и то общество, и другое ценят христианское наследие, а христианское наследие тесно связано с европейским. Если сравнивать оба общества, то Украина по своему духу ближе к Европе, чем Россия, но это несущественные отличия.
– Хотелось бы вам видеть эти две страны членами Евросоюза уже в следующем поколении?
– Я часто говорил о том, что если Украина сблизится с Западом и вступит в Европейский союз и НАТО, то Россия с большей долей вероятности последует ее примеру, чем если Украина этого не сделает.
– Значит, ЕС нужно дать понять России, что на определенных условиях она могла бы присоединиться к европейскому сообществу лет эдак через 20?
– Возможно, 20 лет – это слишком короткий срок, хотя наверняка никто этого не знает, поскольку исторические процессы значительно ускорились. В будущем Европа может простираться от Португалии на Атлантическом побережье до Владивостока на Тихоокеанском. Но не знаю, когда это произойдет. Однако я точно знаю, что если Украина не сблизится с Западом, если ей помешают это сделать либо Запад не примет ее в свои ряды, то присоединение России отложится на неопределенное время и вероятность ностальгических попыток возродить империю увеличится.
– Обе сверхдержавы по-прежнему сохраняют пугающий арсенал ядерного вооружения. Как придать импульс процессу ядерного разоружения?
– Остановив его распространение. Это – непременное условие…
– Мне казалось, что непременным условием является разоружение великих держав. Без этого трудно будет сдержать те страны, которые жаждут обзавестись атомным оружием.
– В некотором смысле – да, но большинство стран, которые стремятся к тому, чтобы иметь свое ядерное оружие, не собираются вести военные действия с США или Россией. Они делают это из-за того, что опасаются соседних стран либо что-то замышляют против них. Не думаю, что нам удастся положить конец существованию ядерных арсеналов, если мы не остановим расползание оружия.
– Значит, вы не согласны с Арбатовым, что иранскую ядерную программу не удастся остановить до тех пор, пока великие державы не подадут пример и не начнут собственное ядерное разоружение?
– Я не согласен с этим мнением. Должно быть найдено какое-то решение иранской проблемы, и мы не можем ждать до тех пор, пока США и Россия начнут подлинное разоружение.
– Посмотрите на эту проблему глазами Ирана. Как могут великие державы настаивать на нераспространении, если сами не желают расставаться со своими гигантскими арсеналами?
– Это справедливый и законный аргумент. Однако если быть реалистами, то массового разоружения Америки и России на данном этапе ждать не приходится, а проблему Ирана все равно необходимо решать. Будем надеяться, что в течение следующих нескольких лет Россия и Америка продвинутся в вопросе разоружения, но если откладывать решение иранской проблемы до того момента, когда произойдет разоружение России и Америки, то возрастет вероятность того, что у Ирана появится свое ядерное оружие.
– Если бы вы с Джимми Картером снова оказались у руля в Белом доме, говорили бы вы то же самое?
– Надо думать. А почему нет?
– В своей последней книге «Второй шанс» вы очень критично отзываетесь как о Буше, так и о Клинтоне.
– У Джорджа Буша-старшего был, во-первых, уникальный шанс решить одну серьезную региональную проблему и начать двустороннее решение другой. Этой региональной проблемой было мирное урегулирование на Ближнем Востоке. Он не использовал в полной мере те возможности, которые появились после изгнания Саддама Хусейна из Кувейта, в частности, для решения израильско-палестинской проблемы. Во-вторых, проявив себя тонким и успешным дипломатом в период распада советского блока, он так и не сформулировал четко более глобальную перспективу, которая была бы способна так или иначе пленить умы россиян и придать Ельцину и его команде больше уверенности в том, что Россия может стать частью Запада. Некоторым оправданием может служить то, что он, возможно, думал осуществить все это в течение своего второго президентского срока. Однако второго срока не случилось.
Клинтон был слишком механистичен, слишком поглощен своим имиджем и внутриполитическими вопросами в то время, когда Америке представилась беспрецедентная возможность на международной арене. Кроме того, американский электорат проголосовал за республиканский Конгресс, который занялся сокращением налогов для богатых и превратил преданность Америки интересам мирового сообщества в пустую риторику.
Главу о Джордже Буше-младшем я назвал «Катастрофическое руководство». Он совершенно не понял исторического момента и имел ужасно искаженное представление о действительности, которое демагогически пропагандировал для того, чтобы добиться поддержки американского общества в совершенно ненужной войне. На мой взгляд, существует постоянный риск того, что масштабы этой войны могут разрастись еще до того, как Буш покинет свой пост.
– В каком смысле разрастись?
– В том смысле, что продолжающийся конфликт в Ираке, который Буш, вместо того чтобы покончить с ним, совершенно очевидно решил оставить в наследство своему преемнику, создает угрозу новых столкновений, вспышек насилия, провокаций, вооруженного противостояния с Ираном. Возможно, даже террористического акта в Соединенных Штатах, вину за который можно будет легко возложить на иранцев. В этом заключается внутренняя динамика войны в Ираке. Не так давно «Аль-Каида» заявила, что вооруженное столкновение Америки и Ирана во многом отвечает ее стратегическим интересам. Есть и другие силы в нашей стране и за рубежом, которые поддерживают военную акцию против Ирана. Следовательно, существует опасность того, что продолжающийся конфликт в Ираке может самым непредвиденным образом перерасти в американо-иранское противостояние, а это в свою очередь приведет в движение другие непредвиденные факторы. В результате Америка увязнет в этом регионе, что нанесет ущерб ее государственным интересам и миру на нашей планете в целом.
– Если преемником Буша станет демократ, как он сможет положить этому конец?
– Я бы призвал нового президента предпринять шаги, которые приведут войну к политическому завершению. Это следует сделать безотлагательно именно потому, что любой продолжающийся, тлеющий конфликт имеет внутреннюю динамику в нестабильном и взрывоопасном регионе Персидского залива, которая в конечном итоге может привести к вооруженному противостоянию с Ираном.
Следующему президенту следует поспешить, во-первых, начать переговоры со всеми иракскими лидерами – не только с теми, которые находятся в Зеленой зоне, – чтобы совместно определить дату вывода американских войск. Это заставит иракских лидеров более ответственно или в крайнем случае более решительно отнестись к разрешению внутренних конфликтов.
Во-вторых, использовать факт вывода американских войск из Ирака для того, чтобы побудить все пограничные страны начать региональные переговоры об оказании помощи Ираку в решении проблем безопасности после нашего ухода. Все соседи Ирака, включая Сирию и Иран, заинтересованы в том, чтобы не допустить взрыва в Ираке. Кроме того, нужно попытаться убедить другие мусульманские страны (в частности, Марокко, Египет, Алжир) оказать военную помощь Ираку после окончания оккупации с целью стабилизировать ситуацию в этой стране. Наконец, потребуется участие мирового сообщества – возможно, при посредничестве ООН – в программе широкомасштабной реабилитации иракского общества, которому эта война нанесла колоссальный урон. Параллельно я бы приложил более серьезные усилия для ведения переговоров с иранцами, а также принял более последовательные меры к тому, чтобы принудить Израиль и палестинцев к заключению реального мира вместо неустойчивого перемирия.
– Барак Обама писал, что «Соединенные Штаты должны снова повести за собой мир». Сейчас, когда эра Буша подходит к концу, мы узнали, что у Америки плохо получается «вести за собой мир».
– И да и нет. Я бы сказал, что США остаются потенциальным лидером мира, но только если будут правильно вести себя на международной арене, уделяя больше внимания внешней политике. Не следует путать доминирование с идеей собственного всемогущества. На самом деле под лидерством я понимаю то, что Соединенные Штаты могут быть важным катализатором успешного международного сотрудничества. Никто другой этого не сможет сделать. Учитывая нашу роль в мире, наши ресурсы, мы играем решающую роль. Это просто непреложный факт. Но остается выбор между подлинным лидерством и неуклюжим доминированием.
– Неоконсерваторы использовали события 11 сентября 2001 года для обоснования идеи о том, что США должны более агрессивно применять свою военно-политическую силу. Хотя ход войны в Ираке отрезвил правительство, центр тяжести в американской внешней политике по-прежнему в значительной мере смещен вправо по сравнению с тем, где он находился раньше.
– Вряд ли я соглашусь с подобным утверждением. Согласен с первой частью вашей формулировки: неоконсерваторы действительно использовали события 11 сентября, занявшись чрезвычайно успешной демагогией, в которой, как ни печально, президент сыграл первую скрипку. Но, думаю, реакция на войну означает, что маятник снова качнулся к центру. Трудно предсказать, как быстро будет смещаться центр тяжести, и многое будет зависеть от того, победит ли демократ на президентских выборах.
– Кто отважится проанализировать события 11 сентября в исторической перспективе? Это было не самое худшее из того, что Америка пережила за свою историю?
– Кровавая бойня сопоставима по масштабам с атакой на Пёрл-Харбор. Уникальность этого события в том, что оно стало глубоко личным переживанием для большинства американцев благодаря телевидению, усилившему его психологическое воздействие. Но думаю, что некоторые кандидаты от Демократической партии, такие, как Джон Эдвардс и Барак Обама, вполне определенно и конкретно раскритиковали упрощенческое и извращенное применение фразы «глобальная война с терроризмом». Конечно, это явное упрощение последствий событий 11 сентября.
– Мы ближе всего подошли к заключению всеобъемлющего мирного договора между Израилем и палестинцами в Кемп-Дэвиде при Клинтоне. Однако министр иностранных дел в кабинете Эхуда Барака сказал, что на месте Арафата он тоже отверг бы выдвинутые предложения, как слишком туманные. Какова ваша оценка Кемп-Дэвида?
– Не соглашусь с вами в том, что мы были ближе всего к успеху в Кемп-Дэвиде. Думаю, ближе всего к данной цели подошел первый Кемп-Дэвид при Картере, потому что итогом той встречи стало подписание важного мирного договора между арабским государством – Египтом и Израилем. Впоследствии это позволило заключить мирный договор между Израилем и Иорданией, который означает невозможность войны объединенного арабского мира с Израилем.
Переговоры между Клинтоном, Бараком и Арафатом так и не приблизились к прорыву, предложения действительно оставались до такой степени размытыми и неопределенными, что Арафату было трудно безоговорочно принять их, тем более что не предусматривалось никаких конкретных шагов. Кажется, он предпринял неуклюжую попытку создать впечатление, будто отвергает их, тогда как в действительности он был просто сбит с толку. Американская общественность даже не поняла, что переговоры продолжались после завершения кемп-дэвидского раунда.
– Американская пресса ужасно поносила Арафата. Чем руководствовались журналисты?
– Не забывайте, что все происходившее было тесно связано с выборами в Америке и Израиле. Обстановка политизировалась, и сложившуюся ситуацию по-разному использовали Барак и Шарон. Гор также участвовал в той кампании. Он хотел быть избранным и не желал вступать в полемику с израильтянами на том этапе.
– Почему американские СМИ, в которых работают так много умных, мыслящих людей, до такой степени упрощали ситуацию?
– Возможно, они не были полностью в курсе событий, поскольку получали информацию на брифингах, где в основном доминировали американцы и израильтяне. Так же плохо велась работа с документами и фактами: большинство аргументов были чисто словесными, и они дали конкретный импульс той шумихе в прессе.
– Оглядываясь на свою политическую жизнь, можете ли вы сказать, что верите в способность американских СМИ серьезно освещать важные вопросы? Или вы стали циником?
– Со временем я стал более циничным, но не могу сказать, что СМИ в других странах лучше. Наверно, сама природа средств массовой информации такова, что они всё упрощают. По-видимому, это неизбежно и необходимо. Но в какой-то момент упрощение превращается в искажение.
– Чтобы опубликовать мнения, расходящиеся с официальной позицией, приходится преодолевать сильное сопротивление. Тебя то и дело обвиняют в радикализме и антиамериканизме. Похоже, что руководство сети International Herald Tribune, с которой я связан и владельцами которой в разное время были The Washington Post и The New York Times, сопротивляется публикации таких материалов, которые идут вразрез с преобладающей на данный момент точкой зрения.
– Это действительно так, но, помимо всего прочего, большинство мировых проблем слишком сложны, чтобы их можно было доходчиво и популярно изложить в рамках небольшой газетной статьи. Средства массовой информации служат массам – в этом их главная задача.
– Давайте вернемся к Ирану. Отношения с этой страной испортились как раз в ваше время – в период президентства Картера. Вы совершили ошибку, позволив СМИ раздуть понятную обеспокоенность по поводу захвата заложников до непомерных масштабов. После выборов 1997 года в Иране Клинтон, опасаясь израильского и иранского лобби у себя на родине, предпочел не устанавливать более тесную связь с умеренным иранским президентом Хатами. Похоже, что Америка не разыграла иранскую карту должным образом.
– Печально, но это так. Думаю, вы более правы, говоря о неспособности Клинтона воспользоваться представившейся возможностью, нежели в другом своем утверждении по поводу заложников. В конце концов, кризис с заложниками вызвал вполне понятное недовольство в США. Реальной проблемой было падение шахского режима, которое стало следствием того, что Соединенные Штаты в 50-х годах прошлого века свергли Моссадыка, хотя в самой Америке это плохо понимали. Именно тогда США стали на путь, который со временем привел их к столкновению с поднимавшим голову иранским национализмом. Возможно, англичане манипулировали нами больше, чем кажется, когда принималось решение об устранении Моссадыка. Ведь в действительности Моссадык ссорился не с нами, а с ними. Но после его устранения мы осуществили крупномасштабное вмешательство во внутренние дела этой страны и стали получать ренту с ее нефтяных залежей, потому что Великобритания так и не вернула себе ведущие позиции в Иране. Мы заняли ее место и стали мишенью для иранского национализма.
Когда возникла угроза шаху, мы слишком долго медлили – я вынужден это признать. Мне кажется, нам следовало намного быстрее ловить рыбу или обрезать наживку. Либо нужно было решиться на поддержку шаха, чтобы подавить оппозицию, не допустить возвращения Хомейни, а затем стать на путь реформ. Либо нам нужно было быстро избавиться от шаха. Вместо этого мы попытались идти посередине и создали двусмысленную ситуацию…
– Но ведь именно вы были архитектором того политического курса.
– Я был одним из архитекторов, склоняясь к первой стратегии, тогда как другие высказывались за второй путь. Сочетание этих двух подходов оказалось непродуктивным. Сегодня мы столкнулись с такой же дилеммой в Пакистане. Нам не нравится военная диктатура, но можно ли быть уверенным в том, что популизм с примесью мусульманского фанатизма будет лучше? Можно ли установить в Пакистане двоевластие с президентом Мушаррафом и премьер-министром Бхутто (беседа состоялась до убийства Беназир Бхутто. – Ред.), или это будет означать первую фазу столкновения между ними с непредсказуемыми последствиями? Должен сказать, что не завидую нашим ведущим политикам, которым предстоит решать эту проблему, потому что, вспоминая все этапы иранского кризиса, смею утверждать: трудно быть абсолютно, на сто процентов уверенным в том, что один выбор лучше другого.
– Митт Ромни недавно писал в Foreign Affairs, что «угроза радикального ислама так же реальна, как угроза нацистской Германии и Советского Союза». Не эта ли установка направляет нас по опасному пути? Это мнение преобладает не только в республиканских кругах, но и среди других влиятельных американцев.
– Да, сенатор Либерман разделяет такую точку зрения. Это – неверное видение, паразитирующее на историческом невежестве американского населения. Как можно всерьез воспринимать слова Ромни, Джулиани или Либермана о том, что промышленно неразвитая страна Третьего мира, имеющая относительно скудные военные ресурсы, представляет такую же угрозу, какую представляла в 1939 году самая передовая индустриальная нация Европы с самой современной армией мира или какую в 50-е и 60-е годы прошлого века представлял могущественный Советский Союз, носитель популярной во всем мире идеологии и накопивший внушительный ядерный арсенал. Кандидат в президенты, который мелет подобного рода ерунду, либо держит американцев за невежественных идиотов (наверно, небезосновательно) и в этом случае занимается чистой воды демагогией, либо достаточно глуп и сам верит в эту ахинею. Тем самым он убедительно доказывает, что не заслуживает быть избранным на пост президента.
– Существует ли какой-то способ улучшить информированность американского электората, или вы уже отказались от этой затеи?
– Если бы у нас было платоническое общество, можно было бы ввести обязательные экзамены для кандидатов в президенты, чтобы те из них, которые не выдержат этот экзамен, автоматически исключались из президентской гонки!
– Не кажется ли вам, что пора менять наш народ, как однажды сказал Брехт?
– Это было бы слишком амбициозной целью. Я был бы удовлетворен переменой в кандидатах!
– В своей книге вы называете тот регион мира, о котором мы говорим, глобальными Балканами и пишете, что Америка может увязнуть в этом болоте.
– Мне кажется, у войны в Ираке наблюдается опасная динамика, которая со временем может перерасти в нечто большее. Некоторые люди в администрации президента с неоконсервативными воззрениями, похоже, испытывают непреодолимое искушение и самоубийственную склонность осложнить проблему Ирака военными действиями против Ирана.
– Что вы можете сказать о Китае? В последнее время растет тревога по поводу увеличивающихся военных расходов и всё возрастающих амбиций этой страны. Каким вам видится Китай?
– Если мы будем надувать экономику Китая, он сможет стать самой влиятельной из влиятельных стран, но не доминирующей мировой державой. Китайцы, с которыми я не раз имел дело, терпеливы, благоразумны и на удивление хорошо информированы. У них есть императорская традиция, которая позволяет им использовать свой шанс, при этом чрезмерно не напрягаясь. В этом смысле, если мы пошатнемся, они не преминут воспользоваться нашим стесненным положением, но в обозримом будущем они не выйдут за привычные рамки. У них громадные внутренние проблемы, которые мы склонны недооценивать, глядя на сверкающие, гламурные фасады Шанхая и других городов. В действительности же у них во многом неразвитая инфраструктура, колоссальная бедность и отсталость, и чтобы исправить это положение, потребуется не одно десятилетие успешной и стабильной работы без каких-либо внутренних потрясений.
– Вы говорили, что Америка рискует превратиться в огромное замкнутое сообщество, изолированное от остального мира. Что привело вас к подобному умозаключению?
– Вам это, конечно же, хорошо известно. Вопрос в том, будем ли мы продолжать в том же духе, или ситуация будет и дальше ухудшаться. Это во многом зависит от того, что мы обсуждали, а также в немалой степени от того, подвергнутся ли США новым террористическим атакам и как страна, особенно ее политическое руководство, поведет себя в этих обстоятельствах. Одно из моих обвинений в адрес президента Буша состоит в том, что он культивировал в обществе атмосферу страха вместо того, чтобы ослаблять напряжение. Я считаю, что долг политического руководства – вселять уверенность в своих сограждан. Как метко выразился президент Рузвельт, «нам нечего бояться, кроме самого страха». Буш действовал так, как будто справедливо прямо противоположное утверждение.
