Начиная с весны 2009 г. отношения между Москвой и Минском постоянно лихорадит. Сразу после февральского заседания Госсовета Союзного государства России и Белоруссии, на котором наконец-то были достигнуты договоренности о развертывании единой системы ПВО и вроде бы обсуждались перспективы создания Единого экономического пространства, президент Белоруссии Александр Лукашенко публично обвинил Москву в экономическом давлении. В мае стало ясно, что Минск не получит 500 млн долларов, которые должны были стать последним траншем согласованного ранее льготного кредита. В начале июня Роспотребнадзор запретил ввоз белорусской молочной продукции. В ответ Лукашенко бойкотировал московский саммит Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) и открыто поставил под сомнение легитимность принятого этой организацией решения о Коллективных силах оперативного реагирования, смягчив свой негативный подход только осенью.
Противоречия по вопросу о ценах на газ, традиционно регулируемые с трудом, в январе 2010 г. наслоились на решение России ввести стопроцентную пошлину на поставки сырой нефти в Белоруссию, от которой теперь освобождаются лишь 6,3 млн из 21,4 млн тонн, перерабатываемых на ее нефтеперерабатывающих заводах, что нанесло республике серьезный ущерб. Правомерность этого решения Минск обжаловал в экономическом суде СНГ. И хотя формально заработал трехсторонний Таможенный союз с участием Белоруссии, Казахстана и России, Минск официально грозит выходом из объединения, если из его режима будут исключены какие-либо товары, в первую очередь продовольствие и нефть.
Особого упоминания заслуживает переход конфликта в личностную плоскость. Лукашенко неоднократно позволял себе не совместимые с дипломатическим протоколом высказывания в адрес российского министра финансов Алексея Кудрина, а в октябре 2009 г. прямо обвинил премьер-министра РФ Владимира Путина в препятствовании военному сотрудничеству и срыве интеграционных процессов в Союзном государстве. В свою очередь газета «Коммерсантъ» так процитировала неназванный источник в Администрации Президента РФ: «Видимо, кому-то надоело быть президентом этой страны (Белоруссии. – Авт.)» В марте 2010 г., когда Путин прибыл в Брест для участия в заседаниях Совета министров Союзного государства, Лукашенко неожиданно отправился с визитом в Венесуэлу, что было трудно воспринять иначе как персонально нацеленный демарш.
КОНФЛИКТ: ОТ ОСТРОГО К ХРОНИЧЕСКОМУ
Но главным отличием нынешнего обострения российско-белорусских отношений стала интернационализация их контекста. В мае прошлого года Белоруссия присоединилась к инициативе Европейского союза «Восточное партнерство», которая является первым в истории форматом институционального взаимодействия между странами – членами ЕС и государствами на постсоветском пространстве, не включающим Россию. В начале ноября состоялся первый за 15 лет пребывания у власти официальный визит Александра Лукашенко на Украину, призванный подчеркнуть схожесть позиций Минска и Киева и их отличие от российских.
На этом фоне уместен вопрос: наблюдаем ли мы качественно новый тренд в российско-белорусских отношениях? Или речь по-прежнему идет о волнообразной траектории, о колебаниях, не выходящих за пределы официально существующих союзнических связей, тем более что их собственно военно-политическая составляющая действительно была продемонстрирована крупными совместными учениями «Запад-2009»?
Несмотря на последнее обстоятельство, можно с достаточной долей уверенности предположить, что взаимоотношения Москвы и Минска начали движение, как минимум, в сторону так называемой «украинской модели». Эту модель отличают три взаимосвязанных элемента: а) высокий уровень конфликтности с Россией, наличие хронических проблем, стабильно не разрешаемых десятилетиями; б) принципиальный отказ от следования во внешнеполитическом кильватере России, постоянный поиск региональных и внерегиональных альтернатив; в) ставка на сотрудничество с Западом в целях нейтрализации российского прессинга. В основе этой модели лежит восприятие собственной независимости как независимости от России, что предопределяет осознанный центробежный геополитический дрейф.
Долгое время на пространстве СНГ эти элементы наблюдались во всей совокупности только в поведении Украины. Другие страны и регионы либо одновременно проявляли озабоченность в отношении иных соседних «центров силы» (например, Китая – в Центральной Азии, Турции – на Кавказе, Румынии – в Молдавии), либо не допускали перерастания противоречий с Москвой в открытые конфликты, либо не имели и/или не искали возможности привлечь Запад в качестве балансира. Даже Грузия при президенте Эдуарде Шеварднадзе пыталась добиться решения своих задач путем взаимодействия (вплоть до членства в российско-центричной системе коллективной безопасности), а не противостояния с Россией и опоры на Запад, сменив парадигму только после прихода к власти Михаила Саакашвили.
Сегодня все элементы описанной модели (хотя, естественно, не всегда в радикальной форме) проявляются в политике Минска. Суверенитет страны идеологически и на практике превратился в главный инструмент защиты властных полномочий правящей элиты, вызов которым могут в первую очередь представлять собой интеграционистские инициативы Москвы, будь то предложение вступить в состав России отдельными субъектами или ввести единую валюту с одновременной утратой права эмиссии собственной валюты. Экономический конфликт с Россией перерос в политический. Затягивание, а фактически отказ от признания независимости Абхазии и Южной Осетии служит неоспоримым свидетельством выхода Белоруссии из числа стран, на чью поддержку Москва может рассчитывать автоматически. Активизация контактов с Евросоюзом говорит о поиске и получении нового для Минска внешнеполитического ресурса.
В отличие от властей Украины белорусское руководство не испытывает серьезного давления со стороны оппозиции. Все ключевые решения принимаются президентом, который находится у власти с 1994 г. и в течение многих лет боролся за имидж главного интегратора постсоветского пространства. Уход от этого имиджа, как политически невыигрышного, можно объяснить только осознанием глубоких перемен в собственной стране. Исторически Белоруссия не смогла породить мощное движение за независимость: там сохранилось доминирование русского языка в информационной и частной сферах, Минск по-прежнему экономически тесно связан с Москвой. Тем не менее модель отношений с Россией меняется на глазах в сторону обособления, отдельности.
ВНУТРЕННИЕ СДВИГИ
Ключом к пониманию ситуации являются внутренние перемены. За пределами Белоруссии на это до недавнего времени не обращали особого внимания. Однако формирование новой национальной идентичности жителей соседней страны как самостоятельного восточноевропейского государственного образования, отличающегося от России, продвинулось уже достаточно далеко.
По мнению социологов (приводимые данные собраны Независимым институтом социально-экономических и политических исследований), произошло массовое признание такой ценности, как независимость страны. В декабре 2009 г. на вопрос о том, было ли провозглашение независимости благом, положительно ответили 65,5 % опрошенных, неодобрительно – только каждый пятый. Среди людей, отрицательно относящихся к независимости, только 10 % (то есть 2 % от выборки!) связали свою позицию с тем, что Белоруссия и Россия представляют собой единый народ. При ответе на вопрос, в какой степени провозглашение в 1991 г. Декларации независимости является предметом гордости (шкала от «1» до «5», где высший балл означает «очень горжусь»), 31,3 % респондентов выбрали максимальную оценку, еще 19,5 % – «четверку». Провозглашение Белорусской Народной Республики в 1918 г. получило 42,7 % «четверок» и «пятерок», ненамного превзойдя оценку степени гордости за принадлежность Белоруссии к СССР. Для 33,4 % опрошенных (аналогичный критерий определения степени, оценки «4» и «5») «быть белорусом» означает бороться за независимость от СССР, что очень много, поскольку «борьба с нацизмом» получила в ходе того же опроса 39 %. Это ярко свидетельствует о возникновении или даже внедрении в Белоруссии нового исторического мифа.
При том, что исключительно белорусский язык используют в быту менее 4 % опрошенных (почти 60 % – русский, остальные – смешанный диалект, так называемую «трасянку»), 16 % респондентов сочли, что он должен быть единственным официальным языком, 65 % опрошенных выступили за официальное двуязычие и менее 15 % – за обязательное использование только русского.
Меняются и геополитические ориентации населения. Отвечая на прямой вопрос об «объединении» с Россией (термин очень абстрактный, поскольку при его конкретизации используются разные понятия – от нынешнего Союзного государства до интеграции по типу ЕС), 54,6 % респондентов высказываются отрицательно и только 35,2 % поддерживают эту идею. В случае проведения референдума о вступлении в Европейский союз «за» голосовали бы 40,7 % опрошенных, «против» – 34,6 %. При выборе между «объединением» с Россией и вступлением в Евросоюз обе опции набирают примерно по 42 %. Однако за последние пять лет доля приверженцев европейского выбора выросла почти на 9 %, а сторонников российского, наоборот, уменьшилась на 7 %. При этом в возрастных группах моложе 44 лет европейский выбор однозначно преобладает.
Второе изменение, равно касающееся населения в целом и элит, заключается в распространении консюмеризма, потребительских ожиданий, что отмечено, в частности, белорусским исследователем Виталием Силицким. Представление о белорусах как о людях, которым для счастья достаточно «чарки и шкварки», на сегодняшний день абсолютно не соответствует действительности. Унаследованная от Советского Союза система производства не в состоянии обеспечить возросшие запросы. Это обстоятельство, с одной стороны, заставляет руководство находить новые элементы социального контракта за пределами прежней модели, ориентированной преимущественно на Россию («прошлое»), а с другой стороны, повышает привлекательность Европейского союза, в том числе соседней Польши, как «территории успеха». Кроме того, у более состоятельных слоев населения ассоциируется с Западом возможность легитимации и сохранения накоплений, поскольку там твердо гарантированы права собственности. И наоборот, для них неприемлем риск визовых запретов, ареста собственности и другие препятствия ведению бизнеса, потенциально являющиеся следствием «нерукопожатности» внутриполитического режима, – поэтому они начинают выступать за изменения.
На этом фоне в особом свете представляется смена персоналий в высшем эшелоне политической власти в Минске. Во второй половине 2007 г. – начале 2009 г. Александр Лукашенко уволил ряд ключевых силовиков, включая главу КГБ Степана Сухоренко, чьи заслуги сам же президент высоко оценивал после подавления волны протестов, последовавших за выборами-2006. Также были уволены министр внутренних дел Владимир Наумов и секретарь Совета безопасности Виктор Шейман, долгие годы считавшийся серым кардиналом белорусской политики. Им на смену пришли технократы: новый глава президентской администрации, в прошлом дипломат Владимир Макей, помимо прочего представлявший страну в Совете Европы, сын президента Виктор Лукашенко и ряд других фигур. Как считается, выросло влияние премьер-министра Сергея Сидорского и некоторых других членов кабинета министров, которых белорусские аналитики, в частности Андрей Ляхович, характеризуют как экономических националистов. Безусловно, речь не идет о коренном изменении социально-политической модели, но началось движение от силовых и административных методов государственного управления в сторону экономических.
В белорусских аналитических кругах распространено также представление о том, что сторонники ориентации на Россию постепенно вытесняются из высших государственных органов и даже уезжают из страны. Автор не берется ни подтвердить, ни опровергнуть данное мнение, но подобное развитие событий не противоречило бы логике: в то время как Россия начинает выступать в роли главного вызова суверенитету страны, было бы опасно оставлять на ответственных постах людей, делающих на нее ставку. В первую очередь это касается представителей силовых элит.
Мировой кризис только ускоряет все процессы. Хотя рецессия наверняка заставит часть населения Белоруссии, занятую в промышленном производстве, задуматься о сохранении российских рынков сбыта, новые люди в руководстве будут исходить из несопоставимости экономического ресурса Запада, контролирующего международные финансовые кредитные организации, и России, которая сама возвращается на рынок заимствований. В декабре 2008 г. Международный валютный фонд без особых сложностей одобрил предоставление Белоруссии стабилизационного займа в 2,5 млрд долларов. В случае распространения на страну программ Европейского инвестиционного банка, Европейского банка реконструкции и развития, а также инвестиционных инструментов Европейской политики соседства и «Восточного партнерства» финансовые плюсы сближения с Евросоюзом станут еще очевиднее.
ПОЛИТИКА РОССИИ: «ИНТЕРЕСЫ» ИЛИ «ЦЕННОСТИ»
В аналитической дискуссии широко представлена также точка зрения, согласно которой именно ужесточение российской линии в адрес Белоруссии, начавшееся в середине текущего десятилетия, стало основным фактором центробежного развития. Такая гипотеза несколько упрощает реальность. На деле российская политика была неоднозначной. Прямое и косвенное субсидирование белорусской экономики в виде кредитов, все еще относительно низких цен на энергоносители и привилегированного доступа на российский рынок продолжалось. Это было связано в том числе с желанием Москвы продемонстрировать Западу наличие союзнических отношений с Минском и сохранить контроль над ситуацией в регионе. К тому же без описанных внутренних изменений эффект давления выглядел бы иначе.
Тем не менее два компонента российской политики наверняка испугали белорусское руководство и могли создать впечатление, что целью России является превращение Белоруссии в слабое и несамостоятельное государство, а потенциально – смена режима.
Во-первых, Белоруссия с ее закритической степенью энергетической зависимости от России (через территорию страны проходит только 20 % экспорта российского газа в Европу, там нет стратегических газохранилищ, и потому, в отличие от транзитного монополиста Украины, говорить об отношениях взаимозависимости в данном случае невозможно) стала объектом последовательного использования энергетических инструментов давления. Впервые к отключению газа для усиления переговорной позиции в отношении Белоруссии Москва прибегла в феврале 2004 г. За этим последовали газово-нефтяной кризис 2006–2007 гг., сопровождавшийся взаимным перекрытием подачи и транзита энергоносителей, и уже упомянутое резкое ограничение беспошлинных поставок нефти в Белоруссию в 2010 г. Цена газа для Белоруссии возросла с 22–25 долларов за тысячу кубических метров в 2002 г. до почти 170 долларов в первом квартале 2010 г. Планы строительства Россией газопровода «Северный поток» и Балтийской трубопроводной системы-2 (БТС-2) поставили Минск перед угрозой окончательной потери транзитных доходов.
Вместе с тем характерно, что переход трубопроводной инфраструктуры под контроль «Газпрома» (к весне 2010 г. российский монополист стал владельцем 50 % акций «Белтрансгаза») в целом не повлиял на тенденцию к усложнению энергетического положения страны. Это не может не добавлять сомнений относительно целесообразности допуска российских компаний к приватизации ведущих предприятий белорусской нефтепереработки, вокруг которой образовался один из основных узлов противоречий в двусторонних отношениях.
Во-вторых, Белоруссия не оправдала ожидания России относительно признания независимости Абхазии и Южной Осетии. При этом Москва, рассчитывая, по-видимому, на поддержку союзника, не обращала внимания на то, что взаимоотношения Минска и Тбилиси всегда отличались от российско-грузинских и никогда не прерывались. Не придавалось значения и тому, что Белоруссия, как и республики Центральной Азии, не может проигнорировать позицию Китая, сводящуюся к примату принципа территориальной целостности. Наконец, Россия почему-то не учла тот очевидный факт, что для любой из постсоветских стран – и Белоруссия не является тут исключением – легитимация изменения границ в результате силовых действий, что бы к ним ни привело, является опаснейшим прецедентом, создания которого все они хотят избежать.
По сути, от Минска ожидали самоограничения суверенитета. Заявление Владимира Путина во время его визита в Брест в марте 2010 г. о том, что непризнание Абхазии и Южной Осетии является ценой, которую стоит заплатить за нормализацию отношений между Белоруссией и Западом, было лишь запоздалой попыткой спасти лицо и одновременно вынужденным признанием дипломатической неудачи.
Очевидно, российская политика в отношениях с Минском оказалась неспособной отделить прагматический подход от «ценностного». В то время как в энергетической сфере Москва преследует конкретные интересы компаний и государственного бюджета, в области внешней политики она, кажется, исходит из наличия некоей ценностной общности, априори предусматривающей совпадение позиций России и Белоруссии в том, что касается Запада.
При всей сложности и разноплановости российских интересов в соседней стране адекватная модель отношений требует восприятия Белоруссии в качестве самостоятельного государства-союзника, которое необязательно определяет свои интересы как идентичные российским. На стратегическом уровне речь идет об отказе от мышления в категориях исключительных сфер влияния и о признании права выбора. На тактическом уровне такой подход подразумевает прозрачность и четкое разграничение между различными составляющими взаимоотношений. Он позволяет предотвратить нелегитимное изъятие Белоруссией ренты от реэкспорта российских энергоносителей, но одновременно требует фиксации финансовых обязательств Москвы по военному сотрудничеству, оплате баз и даже модернизации белорусских вооруженных сил. Экономически это все равно было бы выгодно России, к тому же позволило бы избежать повторяющихся в ее адрес обвинений в оборонном иждивенчестве за счет Белоруссии.
Вместо этого Россия подходит к Белоруссии как к государству-клиенту, которому иногда и на определенных условиях можно оказать помощь, но у которого не должно быть своего профиля в международной политике. А когда российское поведение начинает восприниматься сквозь призму обходных трубопроводов, недвусмысленных предложений о передаче собственности и ожиданий автоматической поддержки линии России в европейских делах, не стоит удивляться поиску внешней поддержки. Долгое время Минск пытался искать балансиры вне поля Россия – Запад, расширяя контакты с той же Венесуэлой, Ираном, арабскими странами, Китаем, но в какой-то момент потребовались дополнительные ресурсы.
ПОЛИТИКА ЕС: РЕЗУЛЬТАТ ИЛИ ПРОЦЕСС
Однако любых принятых в Минске решений было бы недостаточно, если бы Запад не предоставил ему пространство для внешнеполитического маневрирования. Не секрет, что до недавнего времени западные страны молчаливо признавали факт доминирующего влияния России в Белоруссии. С одной стороны, они не видели особых возможностей воздействовать на ситуацию, ограничиваясь дежурной критикой нелиберального режима, с другой – до расширения Европейского союза в 2004 г. Белоруссия никак не могла быть отнесена к числу приоритетов.
Но затем ситуация изменилась. Евросоюз вынужден наращивать активность на своих восточных границах, поскольку без создания на его новой периферии устойчиво функционирующих экономик разрыв в уровне доходов будет представлять собой прямой вызов безопасности ЕС. Для новых стран – членов Европейского союза данный регион является зоной первоочередных интересов, и они всё успешнее привлекают внимание Брюсселя к событиям в соседних государствах. После российско-грузинской войны 2008 г. и российско-украинского газового конфликта 2009 г. для многих в Евросоюзе стали очевидными как общая необходимость дальнейшей активизации действий, так и отсутствие шанса на налаживание регионального сотрудничества с участием России в близкой перспективе. Отсюда и зафиксированное в документах ЕС намерение осуществлять программу «Восточное партнерство» «параллельно» стратегическому партнерству с Россией, а не, к примеру, в процессе консультаций с Москвой.
Без включения Белоруссии реализация новой региональной инициативы была бы просто невозможной. Но более важно то, что в рамках региона и среди стран – участниц «Восточного партнерства», куда входит, например, Азербайджан, белорусский режим и его лидер вовсе не выглядят наиболее проблемными с точки зрения стандартов либеральной демократии. При этом Европейскому союзу не приходится полностью отказываться от ценностного подхода. Достаточно констатировать прогресс (освобождение политических заключенных, улучшение условий ведения бизнеса, повышение уровня конкурентности выборов и т. д.), запустить процесс перемен, чтобы, не дожидаясь результатов, можно было объявить курс успешным. Таким образом, Евросоюз внутренне готов к возобновлению диалога с Минском.
В свою очередь белорусское руководство сегодня тоже уверено в том, что политика ЕС нацелена не на смену режима, а на его долгую эволюцию в процессе согласования позиций. Никакого риска потери суверенитета в выстраивании партнерских отношений с Брюсселем нет. Именно таким путем открывается прямая дорога к международной легитимации белорусской элиты в качестве правящего слоя независимого европейского государства, что является ее непосредственным интересом.
Пока рано обсуждать детали различных кооперационных проектов между Белоруссией и Европейским союзом, однако очевидно, что в значительной степени работа направлена на укрепление энергетической безопасности Минска. Причем речь идет не только о внедрении энергосберегающих технологий или об инвестициях в местную сырьевую базу, но и о закреплении места Белоруссии в системе энергетического транзита. В этом контексте нельзя не отметить, что заключенный в начале 2010 г. контракт между «Газпромом» и польскими потребителями, действительный до 2037 г. и предусматривающий рост поставок российского топлива, напрямую выгоден Белоруссии. Поскольку Польша принципиально не планирует получать газ из «Северного потока», весь законтрактованный ею объем топлива пойдет через белорусскую территорию, принося соответствующие доходы.
* * *
Центральная улица Минска называется проспектом Независимости. Эта улица пересекает весь город, переходя в шоссе, ведущее в международный аэропорт, и в автомобильную дорогу на Москву. Слово «независимость», таким образом, становится главным смысловым символом, который столица Белоруссии демонстрирует иностранцам. В первые годы после распада СССР проспект носил имя просветителя Франциска Скорины, переименовали же его несколько лет назад. Между появлением в Киеве ныне всем известного майдана Незалежности и его минского тезки прошло полтора десятилетия. Столько же понадобилось для того, чтобы белорусская внешняя политика начала демонстрировать сходство с украинской, хотя внутреннее устройство остается принципиально разным.
Как и в украинском случае, нет никаких гарантий, что, пойдя по пути обособления от России, Белоруссия в какой-то момент сможет войти в политическую Европу. Тем не менее наблюдаемый процесс является закономерным элементом распада уже постсоветского пространства, когда различия в поведении стран, некогда входивших в единое государство, начинают восприниматься обществом как норма, а не как каприз политиков.
