Советский Союз был реальной угрозой для Запада. Вместе со своими сателлитами он занимал поистине необъятные и необычайно богатые земли, обладал всеми видами смертоносных вооружений, сформировал единственную в истории системную альтернативу капитализму и, что весьма важно, создал бедную, но социально вполне привлекательную советскую модель государства всеобщего благоденствия. Многие рядовые европейцы и американцы не подозревали, до какой степени им тогда везло, поскольку одно только существование «советской угрозы» заставляло западные элиты увеличивать социальные пособия и прочие льготы, добавлять новые и гарантировать старые гражданские свободы – короче, делать все возможное, чтобы устранить потенциальную притягательность социалистической, коммунистической модели. Теперь они этого не делают.
Данная статья посвящена постсоветской эволюции демократии. Хотя права человека в демократических странах по большому счету защищены, в последние 20 с лишним лет происходит существенное размывание демократии и, как ни парадоксально это звучит, начало этому процессу положил распад советской системы. Демократия превращается в товар, который сегодня служит интересам политических и экономических элит, пересмотревших ее теоретический смысл и практическую реализацию. При расширительном толковании переформатирование демократии означает, что она больше не служит интересам среднего класса. Изменение сути и содержания демократии стало возможным из-за отсутствия социально значимой альтернативы. Нынешняя волна общественных протестов в виде молодежных бунтов и американского «движения чаепития» отчасти является реакцией на происходящие процессы.
Похоже, демократия в Европе и Америке нравится всем – главам государств, политикам, неправительственным организациям, бизнесу и, очевидно, народу тоже. Под знаменами демократии недавно были развязаны две крупномасштабные войны и вспыхнули несколько революций. Кто не утверждает в начале XXI века на Западе, что демократия – это хорошо? Те, кто называют свою политическую систему «демократией», считаются «цивилизованными», «такими же, как мы», в отличие от «нецивилизованной» части (фактически большинства) остального мира. С начала девяностых «демократия» становится золотым стандартом, которым измеряется все происходящее в мире политики, разновидностью западной либеральной религии. Но, как это часто случается с любой религией, по меткому замечанию Джонатана Ницана, чем сильнее вера, тем меньше вопросов.
Теория и практика демократии
Давайте начнем с вроде бы прописных истин: что такое демократия? Многое зависит от содержания, которым мы наполняем это понятие. Одно из возможных определений ставит во главу угла системные гарантии свободы от посягательств политической власти, творящей произвол. При таком подходе мы движемся в привычном направлении исследования гарантий прав граждан с либерально-индивидуалистических позиций. При другом методе демократия рассматривается как специфическая форма правления (управления гражданами). Однако, согласно третьей трактовке, демократия анализируется исключительно с точки зрения экономического развития. И в самом деле, в контексте классической либеральной традиции демократия неотделима от рыночной капиталистической системы. Но даже среди этих разных точек зрения существует основополагающее понятие, что демократия как проект, идея или факт – вещь хорошая. Хотя в ней много несовершенств, ничего лучше пока не придумано, и альтернативы ей нет.
Я полностью признаю ценность прав личности; ими начинаешь особенно дорожить, когда видишь, насколько они ограничены или недоступны в некоторых странах. Но в рамках дебатов о способах измерения демократии существует еще один серьезный и недооцениваемый аспект, о котором нам напоминает Иммануил Валлерстайн в своей книге «Закат американского могущества». Возможно, для большинства населения в Восточной и Западной Европе, а также во многих переходных обществах качество управления и политического процесса измеряется иначе. У большинства людей, вовлеченных в процесс социально-экономических перемен, политические приоритеты и ценности сосредоточены прежде всего на: (а) перспективах материального благополучия (и опасениях последствий увеличивающегося материального неравенства), (б) коррупции и, наконец, (в) возможности быть равноправными гражданами внутри государства (устранении источников дискриминации, основанных на возрасте, недееспособности, половой, этнической принадлежности и т.д.). Популярное у среднего человека требование демократизации – это в значительной мере пожелание более справедливого распределения доступа к здравоохранению, образованию, источникам дохода, экономической и личной безопасности. На всех этих фронтах мы видим разнородную картину в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), Европейского союза и в США. В частности, неравное участие в «переходной ренте» в ЦВЕ представляется главной причиной растущей пропасти между демократически избираемой элитой и общественностью. В этом же глубинные причины роста новой разновидности радикального популизма.
В целом граждане поддерживают и одобряют «демократию», но выгоды от нее воспринимаются через призму скорее общественной безопасности, системной стабильности и «справедливости», а не обеспечения фундаментальных свобод и прав личности. Демократия рассматривается как инструмент достижения социального достоинства личности, которое обеспечивается приемлемыми условиями жизни и безопасности. Поскольку в большинстве стран ЦВЕ этих целей не достигают, мы наблюдаем там растущий цинизм избирателей и отстранение от политики (а значит, и от проекта демократизации как такового).
Практически демократизация в ЦВЕ означала освобождение – «либерализацию» – узкого круга бизнес/политической элиты от почти любого юридического или общественного контроля. Преимущества «демократии» оказались доступны лишь небольшой группе. В этом заключалась главная проблема внедрения и закрепления демократии в середине и конце 1990-х гг. в ЦВЕ и России. Лишь немногие смогли в полной мере насладиться плодами нарождающегося демократического общества, творимого такими лидерами как Лех Валенса, Вацлав Гавел и Борис Ельцин.
«Похищение демократии» осуществлялось довольно просто. Наиболее влиятельные люди того времени покупали доступ к политическому процессу, распределению/приватизации собственности, средствам массовой информации, выборам на любом уровне, а также к политикам и людям, принимавшим ответственные решения (иными словами, они купили непредставительную часть всех гражданских свобод). Таким образом, избранное меньшинство смогло поставить закон себе на службу, защитить себя и свою собственность и тем самым стать де-факто псевдособственниками государства, а значит, и узким кругом бенефициаров демократии.
С политической точки зрения последнее означало освобождение элиты, состоящей из видных бизнесменов и политиков, от государства, исполнительной власти, которую оно олицетворяет, и от остального населения. Россия и некоторые страны ЦВЕ – интересный случай, поскольку «демократизация для немногих» приобрела непропорционально большие объемы даже по не слишком взыскательным стандартам начала 1990-х годов. Покупка выборов или влияние на их итоги стали скандально возможным вариантом. После смены политического руководства в России в 2000 г. (начало восьмилетнего президентства Владимира Путина) позиция Кремля заключалась в разработке гибридной «суверенной демократии». Если расшифровать это понятие, а не судить его, оно многое скажет нам о страхах и целях элиты – как национальной, так и мировой. «Суверенность» при этом подходе означает способность режима быть независимым и неподотчетным на международной арене, но также и «независимым» от собственного населения (экономическая независимость, военная сила и противостояние глобальному давлению и «иностранному влиянию»).
«Демократия» же в данном контексте означает открытость для перемен, создание возможностей для правящей группы управлять посредством реформистских стратегий, получение поддержки со стороны общества (поскольку большинство россиян поддерживает идею демократии), но не слишком большое доверие самому обществу. Создается иллюзия политического плюрализма, но исключается малейшая вероятность превращения политики в заложницу господствующего капитала и одновременно политической воли граждан. Эти режимы весьма прагматично подходят к такому глубоко идеологическому термину. По меткому наблюдению Ричарда Саквы, «демократия» в их трактовке означает слияние веры правящей элиты в экономический либерализм и политический консервативный авторитаризм.
В своем труде «Общая теория занятости, процента и денег» Джон Мейнард Кейнс отмечает, что в конечном итоге людьми правят идеи и вряд ли что-то иное. Но возникает вопрос: чьи идеи? И кто выигрывает от этих идей? Понятие «демократия» едва ли оспаривается в ЦВЕ. Но, во-первых, значение демократии и практические последствия ее реализации могут вызвать раскол в обществе и экономике; вместо того чтобы быть общественно-идейным объединяющим началом, демократия стала сферой внутренней конкуренции и соперничества.
Прежде всего, обнаружилось три линии разрыва или три водораздела. Во-первых, доступ к либеральным правам, доступ большинства граждан к пересмотренным социально-экономическим коллективным правам и сохранение властных отношений через придание легитимности доступу элиты к власти, собственности и политике. Во-вторых, «реальная демократия» в ЦВЕ до сих пор служила немногочисленной элите, которая манипулирует ею. И, наконец, подобная демократия узаконила закрепление социально-экономической власти правящей группы с целью создания нераздельной общественной власти и капитализации демократии. Понятие «демократия» переформулировано политико-экономической и бюрократической элитой для консолидации в ее руках единой общественной власти. Таким образом, «демократия» обслуживает государство (и его элиту), становясь незаменимым инструментом для его развития, коль скоро она служит «его целям». Таким образом, мы естественно подходим ко второму вопросу: демократия с какой целью?
Превращение демократии в товар и капитал
В своей книге «Недобрые самаритяне» Чхан Ха Джун подводит итог дискуссии о связи демократии со свободным рынком, помещая ее в своеобразный треугольник. Он придуман теми, кто полагает, что демократия «необходима для экономического развития, поскольку защищает граждан от произвольной экспроприации собственности правителями»; теми, кто считает, что если рынок «пострадает от избытка демократии, последнюю можно принести в жертву во имя защиты свободного рынка» (в качестве примера можно привести сторонников Чили при Пиночете); и «конструктивистским лагерем», представители которого утверждают, что демократия – естественный побочный продукт рынка, потому что она «производит образованный средний класс, естественно стремящийся к демократии».
Несмотря на различие точек зрения, Чхан утверждает: либералы едины в том, что демократия и экономическое развитие укрепляют друг друга по принципу восходящей спирали взаимной поддержки: демократия поддерживает «свободные рынки и способствует их развитию; со своей стороны, свободные рынки способствуют экономическому развитию, которое еще более упрочивает демократию». По мнению Чхана, в этом кроется главное заблуждение – что бы ни говорили неолибералы, «между демократией и рынком происходит столкновение на фундаментальном уровне. Демократия опирается на принцип “один человек – один голос”. Рынок же действует по принципу “один доллар – один голос”». Я достаточно широко пользуюсь аргументацией Чхана, поскольку он бросает вызов сразу двум школам мысли: неолиберальной идее и тем, кто противостоит ей и критикует ее. На мой взгляд, «демократия не связана естественным образом» с рынком и не имеет какой-то специфической «внутренней ценности» (как полагает Амартия Сен). Новая мутация «демократии» в ЦВЕ точно отражает ее исторический архетип, возвращаясь к корням после многовекового развития в других местах. По сути, современная демократия в ЦВЕ стала одомашненным (но по-прежнему полезным, если не незаменимым) элементом рынка с вытекающими отсюда глубокими социальными, политическими и экономическими последствиями.
Но чтобы прийти к этому заключению, нам необходимо начать с небольшого экскурса в работу Карла Поланьи «Великая трансформация». Главный тезис эпохального труда состоит в следующем: «Для функционирования индустриального общества необходимо, чтобы все факторы производства продавались». Иными словами, чтобы рыночная система функционировала, все, что может быть превращено в товар, должно быть превращено в товар с учетом его стоимости, устанавливаемой рынком посредством сделок. Все продается, и все покупается. Свободный рынок полностью преобразил общество: теперь уже не экономика является неотъемлемой частью прочих общественных связей, а общественные связи становятся неотъемлемой частью экономической системы. Глобализация (или, скорее, интернационализация до мирового размаха) увеличила масштабы и глубину этого процесса; по своей сути глобализация – это превращение общественных отношений в товар в масштабах всего мира.
Следовательно, демократия и демократические институты действуют в этих рамках (или в рамках глобализированной рыночной экономики, если вам так больше нравится). Возникает вопрос: учитывая, что все отношения в обществе в какой-то степени превращены в товар, может ли сама демократия быть товаром? Здесь можно выделить два подвопроса: каким «товаром» может стать демократия, и можно ли демократию «рассматривать как товар» в реальных рыночных условиях. Первый ответ, с моей точки зрения, вытекает из присущей рынку тенденции превращать в товар все, включая нормы здравоохранения, права человека, систему социального обеспечения, окружающую среду, а также и саму демократию. В реальных рыночных условиях 1990-х гг. «демократия» в ЦВЕ стала товаром подобно всему прочему (нечто, что можно купить и продать на «демократичном рынке»). Позвольте повторить ранее высказанную мысль. Купив доступ к политическому процессу, собственности, СМИ, покупая выборы или влияя на них на любом уровне, приобретая политиков и людей, от которых зависит принятие важных решений, влияя на суды и полицию (иными словами, покупая гражданские свободы), избранная горстка людей де-факто присвоила себе государство, превратив его в свою собственность, и теперь наслаждается плодами демократии. Другими словами, все аспекты либеральной демократии были разбиты на лоты и проданы, вследствие чего вся демократическая система, какой мы ее знаем, была превращена в товар, происходит товаризация демократии.
Противники такой трактовки скажут, что хотя история знает немало подобных случаев, купля-продажа «демократии» (ее институтов и прав) – все же отклонение от нормы, вызванное либо высоким уровнем политической и общественной коррупции, либо извращенными (преимущественно авторитарными) режимами. Но покупка выборов – это не специфическое явление, свойственное лишь ЦВЕ. Совсем недавно Верховный суд США вынес знаковое решение по иску общественной организации Citizens United против Федеральной избирательной комиссии, постановив, что финансирование корпорациями независимых политических радио- и телевизионных каналов во время выборов не должно быть ограничено.
Хотя в подобных аргументах есть доля правды, люди, выдвигающие их, недооценивают тесные связи, которые существуют между «свободным рынком» и «демократией». Ниже я попытаюсь доказать, что демократия сначала органично встраивается в рыночную систему, затем превращается в товар и становится младшим братом-близнецом свободного рынка (а значит, делается незаменимой для современного государства и, в более широком смысле, для развития/модернизации). Чтобы доказать это, я сделаю третий шаг и проанализирую демократию как товар в более широком (рыночном) контексте: капитал–рынок–общественные отношения.
В недавно изданной книге Шимшона Бихлера и Джонатана Нитцана «Капитал как власть» авторы убедительно говорят об отношениях между капиталом и властью. Я в какой-то степени позаимствую их аргументы в процессе доказательства того, что «демократия – это товар». Давайте начнем с достаточно пространной, но полезной цитаты из этой книги: «Власть капиталистического толка рассчитывается с точки зрения цен и капитализации, действуя через все более охватывающую систему ценообразования… Капитализация уменьшает конкретную траекторию роста доходов в будущем… Обратите внимание, что это не “экономическая власть” и не “политическая власть”, которая каким-то образом искажает экономику. Вместо этого мы здесь имеем дело с организованной властью в целом. Многочисленные властные институты и процессы – от идеологии через культуру к организованному насилию, религии и закону; национальность, пол, международные конфликты, трудовые отношения, производство и инновации – все это факторы дифференциации и непостоянства доходов. Когда эти доходы с их непостоянством дисконтируются в капитальную стоимость, лежащие в их основе властные институты и процессы становятся частью капитала. А поскольку капитал – это товар, который можно покупать и продавать на финансовых и фондовых рынках, его относительная стоимость представляет собой товаризацию власти. С этой точки зрения мы уже не можем говорить о соотношении “экономической эффективности” и “политической власти” или разграничивать такие понятия как “экономическая эксплуатация” и “политическое угнетение”. Вместо этого налицо единый процесс накопления капитала/становления государства – процесс реструктуризации, посредством которого власть накапливается подобно капиталу».
Таким образом, по аналогии, демократия как «фиктивный товар» или «товаризованная нетоварная продукция» суть неотделимая часть капитала, а значит – неотделимая часть рынка и неотделимая часть государства – рыночного механизма. Другими словами, демократия – это не только инструмент легитимации для властной элиты (то есть ее второстепенная задача); главная ее задача состоит в том, чтобы служить капиталу и государству, обеспечивая капиталу имущественные права, стабильность и легитимность. В этом смысле рынок уже не может развиваться без определенного уровня демократизации системы. Вот почему демократия как идея и демократия как практика стали частью «организованной власти в целом», как отметили Нитцан и Бихлер.
Пора проанализировать демократию как власть.
Обобщая все вышесказанное, хочу ответить на вопрос, поставленный в начале данного раздела: для чего нужна демократия? «Капитализация демократии» делает ее неотъемлемой частью долгосрочного капиталистического развития, поскольку демократия представляет собой чудодейственное средство для рынков стран ЦВЕ (модернизация, рост, развитие и т.д.). Позвольте пояснить.
Бурные годы преобразований в последнее десятилетие прошлого века породили классический набор рынков (финансовый и товарный, рынок труда и информации). Здесь переплетаются два важных момента. Во-первых, в силу довольно хилых институтов и государственной власти (слабой судебно-исполнительной власти) имущественные права (столп рыночного развития) слабо защищены; они нестабильны, и ими манипулируют в политических целях. Во-вторых, в силу специфики приватизационных процессов в странах ЦВЕ и России (некоторые называют их «грабительской» или «криминальной» приватизацией, когда гигантские государственные активы были за бесценок отданы нескольким избранным личностям, имевшим доступ к национальным/региональным политическим ресурсам и знавшим о намерениях государственных властей раньше широкой общественности), они не имеют легитимности в глазах широкой общественности. Таким образом, налицо не только ненадежная защита собственности, но и неуважение к чужой собственности со стороны подавляющего большинства граждан.
Для бюрократической, политической и деловой правящей элиты стабилизация собственности, легитимация их существования и предотвращение социальных волнений (или, не приведи Господи, пересмотра итогов приватизации девяностых годов) изнутри и снаружи – это вопрос жизни или смерти. И здесь на помощь приходит спасительная демократия. «Демократия» представляется внутренними и международными элитами как единственно возможный ответ на социально-экономические вызовы трансформации и переходного периода. Но из этого чудодейственного средства «от всех болезней» были отобраны и претворены в жизнь (порой небрежно) лишь некоторые его аспекты (или ингредиенты) – например, «свободные выборы», свобода перемещения и защита собственности. В частности, речь идет о признании всех приватизационных механизмов, даже самых неприглядных.
Таким образом, демократия служила чрезвычайно важным экономическим инструментом, содействовавшим формированию рынков и обеспечивавшим хотя бы элементарную легитимацию новому классу собственников. В качестве одной из гражданских свобод демократия прежде всего гарантировала набор прав, связанных с неприкосновенностью частной собственности, а также юридические гарантии в виде неотъемлемого процессуального права. Таким образом, демократия стала столь же важным инструментом экономического преобразования региона, как и экономическая политика.
Ранее я задал вопрос: для чего нужна демократия? Надеюсь, ответ теперь прояснился. Она обеспечивает легитимность прав частной собственности и имущественных прав и делает находящихся у власти еще более могущественными. Да, конечно, она наделяет граждан фундаментальными правами и свободами (пусть и плохо прописанными), чтобы сделать их «частью процесса», поскольку «граждане демократического общества» – это не мятежники, а вечные потребители.
Демократия как власть
Взгляд на демократию с позиций политэкономии – пока еще плохо исследованная тема. А жаль, поскольку под этим углом зрения демократия представляется участницей заговора, суть которого в том, что демократию захватывает рынок/государство, а правящие элиты преобразуют ее в товар, служащий преимущественно интересам государства и частного капитала и являющийся частью единой властной сети. Довольно печальная история у столь красивой идеи и очень гуманного идеала! Но у демократии есть и более позитивный аспект. Дело в том, что демократия более желанна для правящих элит особенно в эпоху экономического спада и усиливающейся неопределенности, поскольку она может амортизировать некоторые социально-экономические потрясения и дать системе бессрочное обоснование для ее увековечивания.
Таким образом, благая весть в том, что фундаментальные права граждан гарантируются в более широком смысле, как неотъемлемая часть стабильности системы. Как отмечает Мансур Олсон, экономическое развитие и демократия требуют наличия одних и тех же предпосылок: «Интересно, что условия, необходимые для обеспечения прав личности, гарантирующих максимально возможное экономическое развитие, – это те же самые условия, которые необходимы для обеспечения прочной демократии… Та же самая судебно-правовая система, независимая судебная власть и уважение к закону и правам личности, которые нужны для создания прочной демократии, требуются и для гарантии безопасности имущественных и договорных прав. Как вытекает из приведенных выше доводов, единственное общество, в котором созданы все необходимые предпосылки для того, чтобы имущественные и договорные права соблюдались на протяжении многих поколений, – это демократическое общество… С другой стороны, большое преимущество демократий – в недопущении чрезмерного социального профицита, которым могло бы пользоваться политическое руководство. У демократий есть еще одна несомненная добродетель: тот же самый акцент на правах личности, который необходим для создания прочной демократии, также необходим для обеспечения прав собственности и соблюдения договоров. Моральные достоинства демократии сегодня признаются почти повсеместно, но ее экономические преимущества и блага недооцениваются и не осознаются».
Другими словами, «демократия» не есть «необходимая фикция», как утверждает Славой Жижек. Напротив, она вполне реальная товаризованная нетоварная продукция на рынке, которая помогает системе успешно функционировать благодаря определенному уровню уверенности в послушании. Этот уровень достигается гарантией прав и свобод, а также за счет легитимации системы.
Выводы
Все более явно становясь служанкой экономической и политической правящей элиты, демократия утрачивает первоначальную привлекательность и широкую социальную поддержку, которая раньше не вызывала сомнений. Это сказывается на основных тенденциях в современной рыночной системе. Происходит деполитизация экономики, в результате чего снижается уровень ее социальной ответственности, и она становится менее отзывчивой. Государство все меньше участвует в системе социального обеспечения; система становится менее прозрачной и более авторитарной и т.д.
Социальные последствия также налицо: от «арабской весны» до всплесков насилия на улицах Лондона. Общество все меньше участвует в процессах управления и чувствует все меньше ответственности. Учащаются вспышки немотивированного общественного гнева, люди проявляют неуважение к закону, нарушаются права собственности, размывается «либеральное сословие». Позитивные демократические процессы заключаются в том, что демократии идут на колоссальный риск, смещая диктаторов, поднимаются вопросы о более справедливом будущем для молодежи, больше внимания привлекается к проблемам защиты окружающей среды, разоблачения инертности элиты и т.д.
Таким образом, спустя 20 лет после крушения коммунистической системы картина вырисовывается тревожная, но не мрачно-унылая. Главный вопрос в том, удастся ли нам заставить демократию «работать», размежевав понятия «демократия» и «рынок» при сохранении свобод и решении социальных проблем? Как это ни удивительно, ответ может быть положительным: это можно сделать без ущерба для рынка, но при этом, по словам Волина Шелдона, «придется изменить существующий порядок вещей и сознание рядовых граждан, которые должны превратиться из зрителей в активных участников процесса». В данный момент мировые и государственные политические элиты еще не готовы для решения этой задачи.
