Россия в глобальной политике

Россия – Турция: от противоречий к конфронтации

Прошлогодний инцидент с российским бомбардировщиком Су-24 кардинально изменил характер отношений между Россией и Турцией. Стратегическое партнерство (а именно так виделась российско-турецкая кооперация лидерам двух стран) смени­лось жесткой конфронтацией. Внешний эффект был усилен тем, что отношения Мо­сквы и Анкары еще недавно рассматривались, как пример успешной трансформации противостояния двух евразийских гигантов, исторических конкурентов и геополити­ческих противников,– в успешное сотрудничество.

Но трагедия 24 ноября 2015 года не открыла принципиально новых противо­речий между Москвой и Анкарой, о которых до этого было бы неизвестно. Так, еще в 2009 году, когда отношения между двумя государствами развивались по нараста­ющей (и прошли, среди прочего, испытание событиями «пятидневной войны» на Кавказе), турецкий эксперт Бюлент Араз использовал метафору «соревновательное соперничество» и предрекал взаимодействию РФ и Турции «многообещающие, но сложные перспективы»[1].

Динамично развивающиеся экономические связи[2] не могли полностью скрыть различия в подходах Москвы и Анкары, которые имелись относительно нагорно-ка­рабахского урегулирования, ситуации вокруг Кипра, развития закавказской энерге­тики. После так называемой арабской весны и начала вооруженного противостояния в Сирии обозначились серьезные противоречия по поводу политических перспектив Ближнего Востока. Россия и Турция использовали разную оптику во взглядах на раз­решение сирийского конфликта. Москва в качестве главной угрозы видела укрепле­ние радикальных джихадистских группировок и коллапс государственности в регио­не, что создавало риски для самой РФ и соседних стран постсоветского пространства. Анкара же, с одной стороны, искала возможности для укрепления своих позиций в качестве ближневосточной региональной сверхдержавы, а с другой – стремилась к сдерживанию любых проявлений курдского самоопределения. В 2014 году к отме­ченным выше противоречиям добавились расхождения по статусу Крыма. И хотя по­сле перехода полуострова под юрисдикцию России Анкара не поддержала введение санкций, объявленных ее партнерами по НАТО, четкую позицию по этому вопросу она обозначила. По справедливому замечанию Павла Шлыкова и Натальи Ульченко, тема Крыма и Украины во многом искусственно подогревалась и вводилась в широ­кий общественно-политический оборот[3]. 

Таким образом, ноябрьский инцидент прошлого года перевел количество ста­рых проблем и противоречий в новое качество. Он воочию продемонстрировал, что даже эффективная экономическая кооперация, существующая поверх внешнеполи­тических противоречий, не может обеспечивать устойчивый характер в отношениях между государствами. А критические выпады в адрес США, на которые не скупились представители турецкого истеблишмента, не означают автоматического совпадения позиций по широкому спектру вопросов с российскими партнерами.

Большой Кавказ: риски и угрозы в тени Сирии и Украины

Сегодня в фокусе внимания политиков и экспертов находится ближневосточ­ный театр российско-турецких отношений. Однако они не ограничиваются одной лишь Сирией. Не менее важным представляется анализ той динамики, которая име­ется в других регионах, прежде всего, на Большом Кавказе. При таком подходе станут понятны и возможные риски для нарастания конфронтационных трендов, и лимиты для них, и возможности для поиска возможных компромиссов.

В настоящее время политическая ситуация в Кавказском регионе вытеснена на обочину информационной повестки дня событиями вокруг Ближнего Востока и Укра­ины. Однако, несмотря на смещение внимания экспертов и дипломатов, этот регион по-прежнему сохраняет свою стратегическую значимость.

Во-первых, дают о себе знать неразрешенные конфликты, в особенности нагор­но-карабахское противостояние, где в последнее время возросло количество вооружен­ных инцидентов (не только на линии соприкосновения сторон, но и на границе Арме­нии и Азербайджана, за пределами конфликтного региона)[4]. В отличие от Нагорного Карабаха, ситуация в Абхазии и Южной Осетии выглядит относительно спокойной. Две частично признанные республики получили военно-политические гарантии и соци­ально-экономическую помощь со стороны России, а Грузия, несмотря на официальную риторику о восстановлении территориальной целостности как важнейшем приорите­те, не предпринимает усилий по установлению своей юрисдикции над Сухуми и Цхин­вали. Необходимо признать, что абхазский и югоосетинский выбор упрочил связи Тби­лиси с США, НАТО и ЕС. Правительство «Грузинской мечты» не только не пересмотрело прозападный вектор времен президентства Михаила Саакашвили, но и укрепило его. При этом действия Южной Осетии по пограничному размежеванию (известные как «бордеризация»), поддерживаемые Москвой, вызывают у Тбилиси и Запада опасения по поводу продвижения России на собственно грузинскую территорию.

Во-вторых, Россия и США по-прежнему рассматривают Южный Кавказ как пло­щадку для геополитической конкуренции, и события вокруг Украины лишь оттени­ли, но не отменили этот факт. Для Вашингтона данный регион интересен в контексте «энергетического плюрализма», т.е. альтернативного обеспечения Европы нефтью и газом, а также как ресурс для сдерживания амбиций Тегерана и Москвы. Для Рос­сии, имеющей в своем составе семь республик Северного Кавказа, положение дел в соседних странах по другую сторону Кавказского хребта видится как продолжение внутриполитической повестки, особенно в сфере безопасности.

В-третьих, помимо уже имеющихся проблем значительно выросла роль так на­зываемых фоновых факторов. Речь идет, прежде всего, об угрозе со стороны «Ислам­ского государства»[5] Ранее джихадистские структуры Ближнего Востока, такие как Аль-Каида [6], не объявляли Кавказ сферой своих интересов или приоритетным регио­ном. Летом 2014 г. представители ИГ сделали подобное заявление: сегодня в данной структуре немало людей кавказского происхождения [7].

Если же говорить о влиянии украинского кризиса, то он вывел на более высокий уровень конкуренцию между европейской и евразийской интеграцией. Часть постсо­ветских государств (среди них Грузия) выбрали подписание Соглашения о свободной торговле с Европейским Союзом, часть (в их числе Армения)– вхождение в состав Ев­разийского экономического Союза под эгидой Москвы, а некоторые (например, Азер­байджан)– балансирование между разными интеграционными векторами. При этом и те, и другие страны, вовлеченные в этнополитические конфликты, рассматрива­ют интеграционные возможности, как дополнительный инструмент для обеспечения своих интересов. Кризис на Украине способствовал еще большей активизации кон­тактов между Грузией и НАТО. И хотя Тбилиси не приобрел ПДЧ (План действий по членству), в сентябре 2014 года он получил пакет «усиленного сотрудничества» с Се­вероатлантическим альянсом. В Крцаниси же, в августе 2015 года открылся совмест­ный учебный центр для подготовки грузинских офицеров и военных из стран НАТО и государств-партнеров блока [8].

Турция на Кавказе: традиции, мотивы, интересы

В отличие от США и стран Евросоюза, Турция – не новичок в кавказской поли­тике. В XVI–XVIII вв. исторический предшественник Турецкой республики – Осман­ская империя – вела борьбу за доминирование на Кавказе с Персией, ав XVIII – начале ХХ вв. – с Российской империей. Значительная часть территорий нынешних государств Южного Кавказа в различные периоды входили в состав этого мощного имперского об­разования. Однако в течение многих десятилетий после создания современной Тур­ции ее элита игнорировала кавказское направление. Вдохновленная идеями Кемаля Ататюрка о том, что ислам и имперское наследие консервируют отсталость и сдержи­вают модернизационные импульсы, она была обращена к Европе (а после 1945 года – и к США). В итоге Кавказ была отодвинут на задний план турецкой внешней политики. В годы холодной войны Турция была лишь натовским форпостом по отношению к юж­ной части Советского Союза, «вероятного противника» Запада.

По справедливому замечанию Керима Хаса, эксперта по евразийской политике Международной организации стратегических исследований (Анкара), «распад Совет­ского Союза позволил Турции после долгого исторического перерыва заново открыть ряд территорий, одним из которых стал Кавказ – регион, граничащий со Средней Азией и связанный с ней тесными историческими, этническими, культурными, лин­гвистическими и религиозными узами» [9]. С приходом же к власти в Турции Партии справедливости и развития во главе с Реджепом Эрдоганом Анкара стала вести более активную и самостоятельную политику в регионах, которые относились исторически к «османскому пространству». Именно Эрдоган в 2008 году после завершения «пятид­невной войны» предложил т.н. Платформу стабильности и сотрудничества на Кавка­зе. Впрочем, эта инициатива не получила реализации в силу разнонаправленных ин­тересов самих стран региона, а также внешних игроков.

Интерес Турции к Кавказу определяется несколькими базовыми факторами.

Во-первых, она имеет прочные связи с тюркоязычным Азербайджаном. Анка­ра признала независимость этой страны уже 9 декабря 1991 года, то есть через день после подписания Беловежских соглашений. И за последние четверть века две стра­ны превратились в стратегических союзников. Турция последовательно поддержива­ет территориальную целостность Азербайджана и осуждает действия Армении в На­горном Карабахе.

Турецкие военные принимают активное участие в подготовке и переподготов­ке азербайджанского офицерского корпуса. Турция, начиная с апреля 1993 года и до настоящего времени, блокирует сухопутную границу с Арменией (порядка 300 км).

И хотя общественное мнение Турции время от времени требует применить к Еревану более жесткие меры и активнее поддержать Азербайджан, официальная Анкара стремилась уходить от прямого вовлечения в военное противоборство. Ту­рецкая дипломатия, по большей части, стремилась мобилизовать международное об­щественное мнение против действий Армении. В Турции также велась информаци­онная кампания по обличению армянских властей и диаспоры, якобы оказывающей помощь Рабочей партии Курдистана (организации, которую в Турции рассматривают как террористическую).

Азербайджан и Турция вовлечены в различные энергетические проекты (Баку – Тбилиси-Джейхан и Баку – Тбилиси – Эрзурум, Трансанатолийский и Трансадриати­ческий газопроводы) и инфраструктурные программы (железная дорога Баку-Ахал­калаки-Тбилиси-Карс). И если цель первых стать альтернативным поставщиком углеводородного сырья в страны Евросоюза, то железнодорожное строительство фак­тически нацелено на усугубление региональной изоляции Армении, поскольку ведет­ся в обход ее территории и без ее участия.

Во-вторых, общие интересы связывают Турцию и Грузию. Официальный Тби­лиси стремится в НАТО (если не стать полноправным членом альянса, чему мешают неразрешенные этнотерриториальные конфликты, то, как минимум, укрепить воен­но-политические связи с ним), в то время как Анкаре важно увязать свои региональ­ные амбиции с поддержкой Североатлантического блока. Две страны также объеди­няет и участие в совместных энерготранспортных проектах. С помощью турецкого бизнеса удалось реконструировать аэропорты в Тбилиси и в Батуми. Следует также отметить такие сферы двусторонней кооперации, как военно-техническое сотрудни­чество (модернизация аэродрома в Марнеули) и торговля.

В-третьих, значительную роль играет фактор кавказских диаспор. По различ­ным оценкам, порядка 10% населения современной Турции имеют связь с Северным Кавказом и Закавказьем. Приблизительная численность выходцев из северокавказ­ского региона оценивается в 3–5 миллионов человек, азербайджанцев – 3 миллио­на, грузин – 2–3 миллиона. Многие из них ведут активную общественную и лоббист­скую деятельность, они представлены в армии, парламенте, медийных структурах, являются важным электоральным ресурсом. Среди наиболее влиятельных кавказских НПО мы можем назвать Kafkas Derne?i («Кавказская Ассоциация»), Kafkas Vakf? («Кав­казский Фонд») и Birle?ik Kafkas Dernekleri Federasyonu («Объединенная Федерация кавказских ассоциаций»). Есть также Çeçen Dayan??ma Grubu («Группа чеченской со­лидарности»), сформированная чеченцами. Азербайджанская и грузинская диаспора имеют свои организации: Azerbaycan Dostluk Derne?i («Азербайджанская Ассоциация дружбы») и Gürcistan Dostluk Derne?i («Грузинская Ассоциация дружбы») [10].

В-четвертых, турецкие действия на Кавказе воспринимаются в контексте не только внешнеполитических подходов Анкары, но и как солидарное участие в освоении региона Западом. США и их союзники из стран Евросоюза всячески поддерживают трехстороннюю кооперацию Турции, Азербайджана и Грузии. По словам эксперта вашингтонского Центра стратегических и международных иссле­дований Джеффри Манкоффа, приоритетом США «является продвижение геопо­литического плюрализма и обеспечение поставок каспийской нефти и газа в Ев­ропу. В зависимости от развития мировых энергетических рынков, в ближайшее десятилетие значение поставок каспийских энергоресурсов для Европы может пойти на убыль. Но США все же будет поддерживать трубопроводы через Южный Кавказ как средство для обеспечения геополитического плюрализма», то есть ми­нимизации российского военно-политического присутствия в регионе [11]. Согласно выводам авторов доклада «Прослеживая Кавказский круг» (Фиона Хилл, Кемаль Кириши и Эндрю Моффатт), вышедшего в свет под эгидой Института Брукинг­са в июле 2015 года, вовлеченность Вашингтона и его союзников в региональные дела невелика, и этот недостаток следует исправить. При этом авторский коллек­тив рассматривает Турцию, наряду с ЕС и США, как часть коллективного Запада [12]. Схожим образом трактует турецкие действия в Закавказье (то есть, как вклад в за­падное «вовлечение») и руководитель программы по изучению Восточной Евро­пы, Кавказа и Центральной Азии в известном европейском институте FRIDE Йос Боонстра в своем докладе «Южнокавказский концерт: каждый играет на свой лад» (опубликован в сентябре прошлого года) [13].

В-пятых, самым проблемным вопросом для турецкой внешней политики на по­стсоветском пространстве стала Армения. За последние два с половиной десятилетия эти две страны не раз предпринимали попытки сломать негативный тренд, однако видимых успехов не достигли. После подписания в октябре 2009 года двух протоко­лов о восстановлении дипотношений и общей нормализации, процесс примирения вошел в состояние стагнации, в котором пребывает и в настоящее время. По-прежне­му не установлены дипломатические отношения, продолжается блокада сухопутной границы. Интерпретация трагических событий 1915 года в Османской империи, офи­циально принятая на государственном уровне, до сих пор жестко противопоставля­ет Армению и Турцию. Остроты отношениям добавляет и стратегическое взаимодей­ствие Москвы и Еревана. Армения вместе с Россией состоит в Организации договора о коллективной безопасности (ОДКБ) и Евразийском экономическом союзе (ЕАЭС), а 102-я российская военная база в Гюмри дислоцируется именно на армяно-турец­кой границе.

Москва и Анкара: кавказская региональная динамика

Российско-турецкие отношения на кавказском направлении за последние чет­верть века переживали и спады, и подъемы. Были и резкие расхождения во время во­оруженной фазы нагорно-карабахского конфликта (1991–1994) и в период первой ан­тисепаратистской кампании России в Чечне; случались и компромиссы, и признание нового статус-кво на Северном Кавказе в начале 2000-х, а в Закавказье – после 2008 года (в целом выгодного РФ).

Несмотря на то, что относительно статуса Абхазии, Южной Осетии и террито­риальной целостности Грузии Москва и Анкара имели разные взгляды, Турция не вступала в открытую полемику по этой проблеме. Наличие абхазской диаспоры вну­три этой страны, а также бизнес-контакты граждан Турции – выходцев из Абхазии со своей исторической Родиной делали политику Анкары более нюансированной. Тур­цию посещали, пускай и с частными визитами, первый и второй президенты Абха­зии Владислав Ардзинба и Сергей Багапш (при горячем желании турецкие власти мо­гли бы этого не допустить). Осенью 2009 года Сухуми посещал известный турецкий дипломат Юнал Чевикоз, что спровоцировало слухи о возможном признании абхаз­ской независимости Анкарой [14]. Турецкие продовольственные и промышленные това­ры до начала 2016 года занимали порядка 20–25% от общего объема абхазского рын­ка. Присутствовали и другие формы абхазо-турецких бизнес-контактов. Это и фрахт турецких рыболовецких судов во время путины, и экспорт угля из абхазского Тквар­чели (Ткуарчала) на турецкую территорию.

Однако нынешняя конфронтация между двумя странами обозначила потенци­альные точки риска не только на Ближнем Востоке, но и за его пределами. По мне­нию польского востоковеда Конрада Заштовта, «конфликт между Турцией и Россией из-за противоречивых интересов этих стран на Ближнем Востоке углубляет разделе­ние Кавказского региона на два блока. Как результат Турция укрепляет свое полити­ческое и экономическое сотрудничество с Грузией и Азербайджаном, в то время как Россия расширяет военную кооперацию с Арменией» [15]. Но насколько верно мнение представление о Кавказе, как о потенциальной площадке для столкновения россий­ских и турецких интересов?

На первый взгляд, многие факты свидетельствуют в пользу данного тезиса. Так, в начале декабря, вскоре после инцидента с российским бомбардировщиком Су-24, турецкий премьер-министр Ахмет Давутоглу заявил, что «для разрешения конфлик­та в Нагорном Карабахе и мира в регионе необходимо полностью освободить оккупи­рованные азербайджанские земли» [16]. В свою очередь, в конце 2015 года произошло усиление российского военного присутствия в Армении, а в начале февраля 2016 года был опубликован список поставляемых в эту республику российских вооружений.

В январе нынешнего года Абхазия, руководствуясь Договором с РФ о союзничестве и стратегическом партнерстве, присоединилась к российским санкциям против Ан­кары. Естественно, это не могло не отразиться на позициях турецкого руководства на грузинском направлении. Как следствие, появились дополнительные аргументы в ту­рецко-грузинском диалоге. Неслучайно по итогам трехстороннего совещания в Тби­лиси (19 февраля 2016 года) главы МИД Турции, Грузии и Азербайджана подписали совместную декларацию, в которой обеспечение территориальной целостности было обозначено в качестве одного из высших приоритетов региональной безопасности [17].

В начале апреля 2016 года, после резкого обострения конфликта в Нагорном Ка­рабахе, президент Эрдоган выразил поддержку Баку и соболезнования в адрес азер­байджанских военнослужащих, погибших на линии соприкосновения сторон [18].

Однако стоит отметить и другие резоны, не позволяющие нам говорить о жест­кой фрагментации Кавказа по неким блокам во главе с РФ и Турцией. Во-первых, решение о наращивании российско-армянской военно-политической кооперации имело свою собственную логику и динамику. Оно было принято еще до инцидента с Су-24. В апреле прошлого года сообщалось о создании единых систем ПВО в Восточ­ной Европе, Центральной Азии и на Кавказе в рамках СНГ. 11 ноября президент Рос­сии Владимир Путин распорядился подготовить с Арменией документ о создании объединенной региональной системы ПВО в Кавказском регионе. Однако российско­турецкая конфронтация придала особую остроту всем этим планам, и если угодно, дополнительную символическую нагрузку. 23 декабря 2015 года министры обороны РФ и Армении Сергей Шойгу и Сейран Оганян подписали соглашение о создании сов­местной системы противовоздушной обороны. Тогда же, в декабре, поступила авиа­техника более новых модификаций.

Во-вторых, какими бы ни были близкими позиции Анкары, Баку и Тбилиси, их нельзя считать полностью тождественными. Азербайджан имеет непростую ди­намику отношений с Западом, и в последнее время критика авторитарных методов Баку со стороны США и Евросоюза стала намного более жесткой. Россия уже не пер­вый год видится в прикаспийской республике как противовес Западу и дополнитель­ный источник международной легитимации правящего режима. Есть у Азербайджана свой интерес и к экономической кооперации с РФ, и к взаимодействию против джи­хадистской угрозы. Последний пункт способен заинтересовать и Грузию, столкнув­шуюся с аналогичным вызовом в Панкиси. Неслучайно, кстати, и Тбилиси, и Баку не стали полностью отождествлять свои интересы с официальным Киевом, их позиции в 2014 – начале 2016 года выглядели более нюансированными. Азербайджан зани­мает весьма осторожную позицию по Сирии, опасаясь, как и Россия, коллапса свет­ской государственности на Ближнем Востоке и экспорта джихадистских идей и прак­тик. Как следствие, неготовность Баку к привязке своей внешнеполитической линии к турецкому подходу. «Наши отношения динамично развиваются как с Турцией, так и с Россией, и Азербайджан уделяет особое внимание углублению связей с обеими странами», – заявил в феврале 2016 года глава МИД прикаспийской республики Эль­мар Мамедьяров, отметив при этом, что его страну не устраивает нынешнее состоя­ние отношений между Москвой и Анкарой [19].

В-третьих, столкнувшись с эскалацией конфликта в Нагорном Карабахе, Россия продолжает искать аккуратный баланс между Арменией (стратегическим союзни­ком) и Азербайджаном (стратегическим партнером). Утратив многие рычаги влияния на Грузию после признания Абхазии и Южной Осетии в 2008 году, Москва не может позволить себе такой роскоши, как втягивание во вражду с Азербайджаном, чем, ко­нечно же, не преминут воспользоваться турецкие политики. И в этом случае на да­гестанском направлении мы рискуем получить дополнительные очаги нестабильно­сти вдобавок к уже имеющимся (только с декабря 2015 года на территории Дагестана было четыре теракта под знаменем ИГ). Более того, превращение Азербайджана в от­кровенно враждебное государство завершит формирование антироссийской конфи­гурации Анкара — Баку — Тбилиси, в которой пока есть внутренние разногласия.

В-четвертых, из кавказского уравнения нельзя ни в коей мере исключать та­кую переменную, как Иран. Между тем, эта страна стремится вести самостоятель­ную линию, не примыкая ни к одному из центров силы (Запад или Россия). При этом Исламская республика – единственная страна, выступающая с критикой обновлен­ных Мадридских принципов нагорно-карабахского урегулирования и полагающая, что данный вопрос, как и другие конфликты, должен разрешаться без участия внеш­них нерегиональных игроков. В разморозке конфликта (с возможным подключени­ем той же Турции на стороне Азербайджана) Тегеран видит угрозу своим интере­сам, поскольку опасается в этом случае более активного военно-дипломатического вмешательства со стороны США и Евросоюза, в том числе – в формате миротворче­ской операции.

Но свой интерес к нормализации отношений с Ираном четко и последова­тельно проводит Азербайджан (23 февраля 2016 года состоялся визит Ильхама Алиева в Тегеран и его переговоры с духовным лидером Али Хаменеи и президен­том Хасаном Роухани). В развитии двусторонних отношений с Тегераном видят перспективы и в Тбилиси (свидетельством чему энергетические переговоры меж­ду министром энергетики Грузии Кахой Каладзе и министром нефти Ирана Би­жаном Намдаром Зангане в феврале 2016 года). Нормализация отношений с За­падом и выход из режима санкций открывают перед Ираном новые возможности в Кавказском регионе, с чем не может не считаться ни один игрок, включая Мо­скву и Анкару. 

В-пятых, сам Запад, поддерживая «геополитический и энергетический плю­рализм», в то же самое время не заинтересован в одностороннем усилении Турции, а также ее евразийских амбиций. Еще в июле 2006 года Палата представителей Кон­гресса США (во многом под влиянием армянского лобби) проголосовала за предо­ставление гарантий того, что никакие экспортные и импортные фонды не будут использованы для содействия проекту строительства железной дороги Баку – Ахал­калаки – Тбилиси – Карс в обход Армении. И по настоящее время эта позиция остает­ся прежней.

Три сценария: между статус-кво и modus vivendi

Таким образом, говорить о разделении Кавказского региона из-за конфронта­ции России и Турции, имеющей четкую ближневосточную доминанту, пока не при­ходится, хотя опасность для реализации такого сценария имеется. Существующие неразрешенные этнополитические проблемы на фоне отсутствия прорыва в россий­ско-турецких отношениях создают потенциальные риски.

В этой ситуации возможными представляются три сценария. Первый – это борьба за сохранение нынешнего статус-кво. Россия, не разрешив для себя проблемы Сирии и Украины, вряд ли захочет ломать нынешний порядок вещей на Кавказе. Осо­бенно тогда, когда Запад, в отличие от украинского направления в этом регионе, фак­тически смирился с уходом Абхазии и Южной Осетии в российскую сферу влияния взамен на укрепление собственных позиций в Грузии (такой раздел лишь укрепляет положение дел, сложившееся в регионе после августа 2008 года).

Более того, для Москвы полный слом хрупкого статус-кво в Нагорном Караба­хе может иметь крайне негативные последствия. Развитие ситуации по негативному сценарию поставит под вопрос перспективы евразийских интеграционных проектов (ОДКБ и ЕАЭС), учитывая отсутствие консенсуса среди их участников по поводу во­енно-политической поддержки Армении, а также резко противопоставить интересы Москвы и Баку, к чему сегодня не готовы обе стороны (даже в условиях российско-ту­рецкой конфронтации).

Турция в своих возможных действиях по обострению ситуации в Карабахе (а к конфликтам в Абхазии и в Южной Осетии Анкара и до 2015 года, и после про­являла крайне ограниченный интерес) чрезвычайно ограничена фактором Запада. На сегодня непризнанная никем (даже Арменией) Нагорно-Карабахская Республи­ка (НКР)– единственное образование такого рода на постсоветском пространстве, получающее, хотя и незначительное, но финансирование из американского госбюд­жета. В случае активного и главное – открытого, военного вовлечения Анкары в кон­фликт армянское лобби и в Конгрессе США, и в европейских странах (прежде всего, во Франции), предпримет значительные усилия. Не факт, что это приведет к тоталь­ной заморозке стратегически важных для обеих сторон американо-турецких отноше­ний. Но в любом случае это не позволит представить конфликт, как proxy war между Россией и Западом (что де-факто удалось на Украине и в Грузии). Во многом именно по этой же причине (а также из-за отсутствия решающего военно-технического пре­имущества перед армянской стороной) Азербайджан не спешит конвертировать свою жесткую риторику в практические действия. Сдерживающую роль играет и Иран, рас­сматривающий полномасштабное возобновление военных действий как угрозу сво­им интересам.

Впрочем, сценарий сохранения статус-кво не означает полной заморозки си­туации. Не исключены варианты «тестирования» положения противоборствующих сторон и позиций стратегических союзников, стоящих за ними (России и Турции). Рост числа инцидентов на линии соприкосновения и вдоль армяно-азербайджан­ской границы за пределами собственно Нагорного Карабаха создает дополнитель­ное напряжение, которое, среди прочего, интерпретируется и как последствие ближ­невосточного противостояния Москвы и Анкары (даже, если в действительности ситуация не такова).

Второй сценарий – негативный – предполагает активизацию военных дейст­вий и возможное перерастание инцидентов (обстрелы, диверсионные рейды) в пол­номасштабное противостояние с вовлечением третьих сторон (прежде всего, Рос­сии и Турции). Развитие событий по этому алгоритму возможно в случае утраты (полной или значительной) контроля над ситуацией на линиях соприкосновения противоборствующих сторон. Вряд ли Анкара и Москва будут сами подталкивать к реализации этого варианта – по причинам, указанным выше. Но они могут стать его заложниками в случае, если эскалация уже произойдет. В этом особая опасность апрельского обострения.

Издержки от «сдачи» стратегического союзника могут оказаться слишком вы­сокими. Таким образом, наибольший риск видится именно в том, что Россия и Тур­ция могут оказаться не в состоянии предотвратить слом кавказского статус-кво, что опасно для них обеих. В случае реализации негативного сценария велик риск того, что и Москва, и Анкара будут вынуждены действовать фактически в односто­роннем порядке. Их ближайшие союзники по ОДКБ и ЕАЭС, с одной стороны, и по НАТО – с другой, не имеют прямого интереса ни к вмешательству в противостоя­ние в Нагорном Карабахе, ни к участию в его урегулировании в стадии новой эска­лации. От реализации негативного сценария удерживает имеющаяся и в Армении, и в Азербайджане вертикаль власти. В случае же внутриполитической дестабилиза­ции в обеих странах (причины здесь вторичны) положение дел может измениться и не в лучшую сторону.

Третий сценарий – нахождение некого modus vivendi и улучшение отноше­ний – представляется в краткосрочной перспективе маловероятным. Более того, поскольку сегодняшняя конфронтация актуализирована ближневосточными со­бытиями, то именно из этого региона должен начаться процесс нормализации. Возможно, успех перемирия и мирного процесса в Сирии сделает позиции Мо­сквы и Анкары ближе (или создаст некие предпосылки для сглаживания противо­речий). В этом случае возможно и снижение рисков в других регионах, где интере­сы двух стран пересекаются.

Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.

Данный материал вышел в серии записок Валдайского клуба, публикуемых еженедельно в рамках научной деятельности Международного дискуссионного клуба «Валдай». С другими записками можно ознакомиться по адресу http://valdaiclub.com/publications/valdai-papers/