В Алжире в возрасте 96 лет умер Ахмед бен Белла — президент Алжира в 1962—1965 годах, которого считали отцом алжирской государственности. Из другой африканской страны — Зимбабве — сообщают о критическом состоянии действующего президента Роберта Мугабе, 88-летнего основоположника независимости. У двух лидеров разная судьба. Бен Белла, несмотря на все заслуги перед молодой нацией, был свергнут соратниками в результате военного переворота, много лет провел в изгнании. Мугабе бессменно находится у власти 32 года и, вероятнее всего, станет пожизненным правителем.
Общее же у них одно: оба были в свое время яркими символами антиколониальной борьбы, которыми восхищалось «прогрессивное человечество».
Освобождение Алжира от французского владычества было в свое время вехой не только для Северной Африки и арабского мира, но и для Франции, для которой алжирская эпопея была, наверное, самой болезненной страницей истории после Второй мировой войны. Провозглашение Зимбабве в 1980 году стало примером не только успешного национально-освободительного движения, но и умной дальновидной политики лидера, благодаря которой его страна многие годы была нечастым на Африканском континенте примером благополучия и социального мира.
Колониальная эпоха давно закончилась, но Европа и Африка по-прежнему не могут преодолеть ее последствий. Наследники европейских колониальных империй — Франция, Великобритания, Португалия, Бельгия — вроде бы давно пережили утрату владений, а сам колониализм признан порочной практикой, за которую принято извиняться. Попытка в 1990-е годы, при президенте Жаке Шираке, скорректировать нарратив в сторону признания неких позитивных аспектов колониального времени вызвала скандал. Однако ощущение уязвленных амбиций сохраняется, что проявляется неожиданным образом. Так, прошлогодняя ливийская война, в которую с огромным энтузиазмом включились Париж и Лондон, стала своего рода ремейком суэцкого кризиса 1956 года.
Тогда совместное предприятие Франции и Великобритании, которые хотели силовым способом подтвердить свой статус мировых держав, закончилось провалом и привело к его окончательной потере. Опыт 2011 года успешнее: после свержения Муамара Каддафи ни та ни другая страна не восстановили мировое стратегическое значение, зато заметно повысили самооценку.
Наиболее ярким наследием прошлого в Европе является обилие выходцев из бывших колоний в ведущих государствах Старого Света, что вызывает растущее общественное напряжение. При этом совсем не обязательно, что это переселенцы из своих экс-колоний: в Нидерландах, например, наибольшие противоречия возникают с марокканской общиной, хотя Марокко было французской колонией (с переселенцами из Индонезии или с Суринама, которые когда-то входили в Голландскую империю, практически никаких затруднений нет). Напрямую к колониальной эпохе этот пласт проблем не относится: те, кто переселялись в то время или сразу после его окончания, как правило, довольно спокойно ассимилировались.
Идея мультикультурализма, то есть права приезжих на сохранение своей культуры и обычаев, появилась уже позже, применялась к последующим волнам иммиграции, и одной из ее идеологических подпорок служило переживание исторической вины за колониальную эксплуатацию.
Сейчас, правда, эта модель уже практически официально признана несостоятельной, но никакой замены ей не придумано: трудно представить себе, что сегодня удастся возродить ассимиляционную практику прошлого столетия. Любопытно, не появятся ли вновь в Европе апологеты колониального прошлого в качестве реакции на неспособность найти правильную линию поведения в отношении множащихся инокультурных элементов.
В Африке обратная ситуация, колониализм — универсальное объяснение любых социально-экономических и политических проблем. Пример Роберта Мугабе в этом смысле особенно показателен. На протяжении 20 лет Зимбабве являла собой образец почти гармоничного сосуществования чернокожего большинства с белыми — потомками англичан-колонизаторов, которые при этом считали себя африканцами и коренными жителями. Кстати, независимость Южной Родезии (прежнее название Зимбабве) от Великобритании первым провозгласил белый премьер-министр Ян Смит, который, хотя и боролся против Мугабе в бытность его главой черного освободительного движения, потом спокойно жил уже в Зимбабве до самой смерти в очень преклонном возрасте. Благодаря белым фермерам, кормившим в буквальном смысле пол-Африки, Зимбабве долгое время оставалась процветающей страной. Однако постепенно ситуация ухудшалась, и на рубеже XXI века, столкнувшись с тяжелым экономическим кризисом, Мугабе прибег к испытанному средству — он обратился к наследию колониального владычества и заговорил об исторической несправедливости.
Развернутая им кампания по экспроприации земель белых фермеров в пользу ветеранов освободительной борьбы привела к бегству значительной части белого населения (кто-то ехал в Англию, кто-то в Австралию, Новую Зеландию и Аргентину) и сползанию страны к экономической катастрофе, от которой Зимбабве не оправилась до сих пор.
Многие опасаются, что подобный сценарий рано или поздно может угрожать самой авторитетной и успешной африканской стране — ЮАР. Первому чернокожему президенту Нельсону Манделе и его преемникам Табо Мбеки и Джейкобу Зуме удалось не напугать и сохранить белое меньшинство, являющееся опорой национальной экономики. Однако новой Южной Африке еще нет 20 лет, а глубокое социальное расслоение и массовая бедность таковы, что нельзя исключать на будущее сценария поиска козлов отпущения среди бывшего привилегированного сословия.
Пример президента Зимбабве и других африканских руководителей, находившихся у власти годы и даже десятилетия, показывает, как изначальная легитимность, укорененная в освободительном движении и авторитете отца-основателя, растрачивается по мере превращения харизматического вождя в заурядного диктатора.
Роберт Мугабе, романтический красавец с обаянием сильного, но очень разумного лидера, многие годы был кумиром не только в своей стране и Африке, но и на Западе. В какой момент он стал автократом, озабоченным исключительно сохранением личной власти, определить трудно, но понятно, что привычка к несменяемости неизбежно приводит именно к такому результату.
Мугабе повезло больше, чем его коллегам-долгожителям в Северной Африке, до собственной «весны» он не доживет. Политические волнения середины 2000-х Мугабе подавил частью грубой силой, частью переиграв оппозицию вовлечением ее во власть и, соответственно, перекладыванием на нее ответственности. Вероятно, он даже удостоится посмертного чествования как герой национального освобождения, избежав изгнания, как проведший последние годы в Зимбабве эфиопский «красный негус» Менгисту Хайле Мариам, позора, как экстравагантный угандийский диктатор Иди Амин, или мучительной смерти, как Муамар Каддафи, в свое время приютивший свергнутого Амина. Впрочем, больше всех, наверное, посчастливилось бен Белле: его вовремя отрешили от должности, в результате он не пополнил ряды бессрочно цеплявшихся за власть президентов. Прожив долгую жизнь, он вошел в историю как благородный воин — своей ролью в освобождении и создании Алжира, а не в качестве примера того, во что может превратиться бесстрашный борец за независимость, избыточно задержавшийся у штурвала.
