Аргентинский кардинал Хорхе Марио Бергольо, ставший 266-м папой римским под именем Франциск I, открывает новую эпоху в истории Католической церкви. О религиозном, богословском значении этого события – избрание после шокирующей отставки предшественника первого в истории иезуита – будет много сказано, но есть и очевидное политическое значение. Впервые глава Римско-католической церкви представляет не Европу. Правда, епископ Буэнос-Айреса – итальянец по происхождению, выходец из европейской традиции, но первый шаг сделан.
Понимая всю некорректность сравнения, можно все-таки сказать, что появление аргентинского папы сродни победе на президентских выборах в США Барака Обамы.
Обама не афро-американец в классическом смысле (потомок завезенных в Америку африканских рабов), по биографии, воспитанию и поведению он скорее белый, окрашенный в темный цвет. Тем не менее, его президентство – веха, которая демонстрирует, что общество меняется и круг, из которого может быть выбран глава государства, становится шире.
Аргентинский папа – признание того факта, что будущее Католической церкви – не в Старом Свете.
Наибольший прирост паствы – в Южной Америке и Африке, и одновременно это те части мира, где религия может играть политически намного более значимую роль, чем в Европе и Северной Америке. Еще один европейский папа, конечно, не вызвал бы кризис церкви, но для поддержания ее легитимности как мирового института (а за Ватиканом, по крайней мере номинально) более миллиарда верующих, требовалось расширение географии. Теперь сделана заявка на то, что следующий понтифик может быть еще более неевропейским – чернокожим, например. Поскольку Франциск весьма немолод, вопрос о его преемнике, скорее всего, встанет во вполне обозримом будущем. И общий сдвиг мировых событий в сторону не-Запада, скорее всего, отразиться и на личностях будущих понтификов.
Вопрос о роли религии в мировой политике – один из самых обсуждаемых сегодня. С одной стороны, часто звучат рассуждения о наступлении постсекулярной эры. С концом ХХ века завершилась эпоха «больших идеологий», которые сильно влияли на политическую среду. Вакуум, образовавшийся после краха советской версии коммунизма и превращения либерализма в «единственно верную» идею (что обременило его массой политических проблем), стал отчасти заполняться религиозными проявлениями. Наиболее очевидно это на Востоке, где с конца ХХ века происходит исламское пробуждение. И если сначала «политический ислам» воспринимался как нечто заведомо экстремистское (особенно такой трактовке содействовало 11 сентября и «война против терроризма»), то уже «арабская весна» содержит заявку на формирование полноценного политического пространства. Пока не вполне понятно, как оно будет строиться и в какой степени религиозные принципы станут навязываться населению. Часть комментаторов предрекает, что исламисты в арабском мире быстро «цивилизуются» до создания аналогов европейских христианско-демократических партий. Другие считают, что в мусульманском сообществе религиозные партии будут заведомо более радикальными.
С другой стороны, в традиционно христианских странах тема религии также вернулась в политическую дискуссию. Сама по себе «борьба с терроризмом» не носила религиозного характера, но оговорки по поводу «крестового похода», немедленно подхваченные «Аль-Каидой» в доказательства антиисламского настроя Запада, неизбежно толкали в этом направлении.
С учетом того, что в Европе ислам по мере увеличения числа приезжих становится все более «традиционной» религией, межконфессиональные отношения рано или поздно превратятся в тему, которую невозможно обойти.
Это же касается мусульманских стран, в которых есть крупные христианские меньшинства. Так, в обсуждении возможной Сирии после Асада наиболее болезненный вопрос – как поведет себя Запад, ныне поддерживающий оппозицию с все более заметным исламским компонентом, если будущие «демократические» власти начнут преследовать христиан. И станет ли тема защиты единоверцев существенной для западной политики.
Пока же религиозный вопрос в Европе и Америке ставится в ином контексте – противостояния традиции и либерального мировоззрения. Где границы свободы и толерантности и как вести себя церкви – реформировать себя, чтобы соответствовать принципам все большего равноправия, либо пытаться отстаивать «красные линии» классического понимания морали и нравственности. Когда прежний папа Бенедикт XVI недавно приехал в Испанию, страну более чем католическую, но узаконившую при социалистическом правительстве однополые браки, либерально настроенная молодежь встречала понтифика без восторга.
Постсекулярное общество – это реакция на секуляризм, доведенный до логического завершения, и основные сражения еще впереди. В Европе (в большей степени) и США маятник ушел довольно далеко в либеральную сторону, вероятно, будет и обратный ход.
Франциск I по описаниям – человек весьма консервативных взглядов, но при этом понимающий, что остановить время и общественное развитие не под силу никому. Паства, к которой привык обращаться новый папа – то, что раньше называлось «третьим миром», и там коллизия между «секулярным» и «постсекулярным» пока не столь остра. У обществ попросту слишком много куда более насущных неурядиц, и церковь способна играть более конструктивную роль в том, что касается социальных проблем.
Человечество переживает смутный переходный период, когда прежние структуры и системы ориентиров уходят, а какими будут новые, никто еще не знает. Церковь, как и другие институты, ищет свое место, сценарии и для нее могут быть самыми разными. У нее, правда, есть одно преимущество – она доказала свою жизнеспособность, пройдя за 2000 лет катаклизмы, посерьезнее нынешних. Ни один из действующих на мировой арене институтов подобным похвастаться не может.
