«Все будете сидеть!» Этот лозунг, обращенный к тем, кого называют олигархами, стал одним из лейтмотивов избирательной кампании перед выборами в Государственную думу в декабре 2003 года. Он отражает настроения, царящие в современном российском обществе. К крупному бизнесу и «богатым» население относится сегодня даже более непримиримо, чем в революционном августе 1991-го к коммунистической партноменклатуре.
Новый вид общественного радикализма, так же как и прежний, обусловлен тем, что миллионы граждан, ожидания которых не оправдались, почувствовали себя обманутыми. По оценкам лауреата Нобелевской премии по экономике Джозефа Стиглица, уровень неравенства в сегодняшней России сопоставим с уровнем неравенства в латиноамериканских обществах. Но если там оно все же коренится в системе полуфеодального наследия, то у нас неравенство в значительной степени стало следствием социально-экономического развития последних 15 лет.
МАФИЯ КАК ОБЪЕКТ И ИСТОЧНИК РАДИКАЛИЗМА
Главным виновником обмана население привыкло считать мафию – причем не в узком (преступное семейно-клановое образование), а в широком смысле этого слова – как симбиоз представителей уголовного мира (бандиты, рэкетиры, воры, мошенники и т. п.), коррумпированных чиновников и пользующихся их услугами бизнесменов. Если в эпоху перестройки общественное сознание в основном отождествляло мафию с партноменклатурой, то теперь ее ассоциируют с олигархами и реформаторами-демократами. И хотя сами правые в ходе предвыборной кампании много говорили о борьбе с коррупцией и организованной преступностью, их программные положения не были достаточно радикальны для радикально настроенного общества. Поэтому для значительной части избирателей слова «посадим» и «расстреляем» звучали более убедительно, чем обещания «принять новые законы, которые будут либеральнее старых».
Крайнее неприятие обществом реформаторов-демократов, выразившееся в их провале на выборах, – это во многом ответная реакция на проведенные радикальные реформы. Насколько радикальны были сами реформы, настолько радикальна и степень нынешнего отрицания их со стороны граждан. И это кажется естественным, если учитывать, что за общество возникло в результате произошедших перемен. В частности, в докладе американского Центра стратегических и международных исследований «Российская организованная преступность» наше общество называется «криминально-синдикалистским»: государство контролируется тесно связанными между собой коррумпированными чиновниками, нечестными бизнесменами и преступниками. Джордж Сорос говорит о «грабительском», а Джозеф Стиглиц – о «кланово-мафиозном» капитализме, ответственность за создание которого возлагается и на российских реформаторов, и на Запад в целом, и на международные организации – Всемирный банк и МВФ. В отечественной же литературе используется такой термин, как «криминальное общество».
ГИЛЬОТИНА ПРОТИВ МАФИИ
Антимафиозный радикализм распространился в общественном сознании настолько, что жажда крови и стремление к карательным мерам, да таким, чтобы головы летели, охватили даже известных ученых. Так, доктор юридических наук, профессор Олег Старков выпустил учебное пособие «Криминопенология», где пишет следующее:
«…Настоятельная необходимость сейчас – война с преступностью, что предполагает вооруженную борьбу между сторонами, ориентированную на уничтожение путем насилия… В первую очередь необходима воинская операция Национальной гвардии, а до ее создания – спецподразделений, принимавших и принимающих участие в войне в Чечне, преданных Конституции, Государственной думе, с целью повсеместного, поголовного физического уничтожения в течение суток всех заранее оперативно выявленных, зарегистрированных и многократно перепроверенных лидеров и авторитетов преступного мира с последующим надзором прокуратуры, ибо лишь такая операция в современных условиях способна реализовать идею “необходимого нападения” общества и содействовать реабилитации сферы наказания. Нормативной основой должны послужить статьи в УК “Вынужденное нападение” и “Необходимая оборона общества”…
…На втором этапе программа воздействия на преступность в современных условиях должна включать поголовный арест всех рядовых членов преступных организаций от “бойцов” и выше, не подвергнутых уничтожению на первом, с действиями на основании закона о борьбе с организованной преступностью, чтобы трудно было задействовать коррумпированную сеть сотрудников уголовной юстиции, представителей власти. И в отношении них на основе системы доказательств применять уже наказания от смертной казни (преимущественно) и пожизненного заключения до самых длительных сроков лишения свободы…» (Старков О.В. Криминопенология. М.: Экзамен, 2004. С. 96).
Нет сомнения, что эти тезисы получили бы значительную поддержку, будь они вынесены на всенародный референдум. При этом те, кто разделяет подобный радикализм, плохо представляют себе механизм практической реализации предлагаемой «войны» с организованной преступностью.
«Поголовное физическое уничтожение» оперативно выявленных лидеров и рядовых бойцов преступных организаций предполагает понимание того, что, собственно, эти организации собою представляют. О чем вообще идет речь, когда мы говорим об организованной преступности? Почти двадцатилетнее изучение феномена организованной преступности сначала в СССР (термины «организованная группа», «проявление организованности», «воровские сходки», «общаки» и т. п. впервые появились в закрытых документах МВД и КГБ СССР в 1984–85 годах), а затем и в реформированной России не привело к созданию универсального понятийного инструментария, пригодного для практического использования. Уголовный кодекс Российской Федерации (1996) определяет понятие «организованная группа» в довольно усеченном виде, а вводя понятие «преступная организация (сообщество)», совершенно не раскрывает его смысл. При подготовке УК не были использованы положения Рекомендательного законодательного акта «О борьбе с организованной преступностью», принятого постановлением Межпарламентской ассамблеи государств – участников СНГ в 1996 году. Между тем в этом международно-правовом документе толкуются такие понятия, как «преступная организация» и «преступное сообщество», которых так не хватает в действующем российском УК. Российское законодательство не оговаривает, какие действия подпадают под понятие «коррупция», хотя Россия подписала (но пока не ратифицировала) международные договоры, полностью разъясняющие суть этого термина. Речь идет о Конвенции ООН против транснациональной организованной преступности (2000), Конвенции ООН против коррупции (2003), а также о Конвенции Совета Европы «Об уголовной ответственности за коррупцию» (1999).
Такая правовая неопределенность допускает весьма широкие трактовки данных понятий в различных ситуациях; она позволяет инкриминировать участие в тех или иных преступных сообществах, руководствуясь скорее «революционным самосознанием», нежели законом. Например, если объектом оперативной разработки или уголовного расследования является губернатор или мэр, то преступное сообщество, по версии оперативников или следователей, может включать в себя всю администрацию области, края или города, а также взаимодействующих с ними предпринимателей и чиновников федерального и международного уровня или из других регионов.
То же самое происходит в отношении предпринимательских структур. По существу, любую крупную бизнес-структуру в современной России можно воспринимать либо как потенциальную, либо как реальную преступную организацию. Для этого есть и научное обоснование. Например, в США еще с 1970-х годов организованная преступность определяется как модель предприятия (Криминология / Под. ред. Дж. Ф. Шелли. СПб.: Питер, 2003. С. 328–330). Российские ученые пошли еще дальше. Авторы вышедшей в 2003-м монографии «Финансово-правовые особенности криминализации холдинговых корпораций» рассматривают практически все холдинговые корпорации как наиболее крупные преступные организации, доминирующие в ряде отраслей российской экономики (Гапоненко В.Ф., Мельников А.Б., Эриашвили Н.Д. Финансово-правовые особенности криминализации холдинговых корпораций. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2003). Возбудив уголовные дела в отношении «МОСТа», «СИБУРа», «ЮКОСа», Генпрокуратура России, по существу, на практике реализовала научную концепцию противодействия «предприятию как форме организованной преступности», применимую к большинству крупных отечественных бизнес-структур.
Таким образом, реализация радикальных концепций борьбы с «мафией», подобных той, что предложена профессором Старковым, превратится в условиях несовершенного законодательства в «физическое уничтожение поголовно по спискам» всех тех, кто трудится в попавших под подозрение администрациях областей, краев и городов, в управляющих холдинговых компаниях, а в случае «разработки» руководителей оперативных подразделений – целиком всех этих подразделений, как это произошло в деле «оборотней в погонах». Как тут не провести исторические аналогии? Только раньше были «враги народа», а теперь – «члены преступных сообществ».
БОЙЦЫ МАФИИ И БОРЦЫ С МАФИЕЙ
Что же, по мнению российских радикалов, способно противостоять организованной преступности и коррупции? Мафию, утверждают сторонники чрезвычайных мер, смогут победить некие «здоровые силы общества». Тот же Старков видит таких «борцов с мафией» в бойцах спецподразделений, участвовавших в чеченской кампании. Другие – в ветеранах-афганцах. Но жизнь показала, что и среди этой категории людей, якобы не подверженных моральной деградации, достаточно тех, кто сам становился на криминальный путь, в том числе и под руководством мафиозных структур. Достаточно вспомнить жестокие криминальные разборки между руководителями фондов участников и инвалидов войны в Афганистане или серийные заказные убийства в Санкт-Петербурге, совершенные бывшими спецназовцами ГРУ.
В поисках «борцов с мафией» отечественная криминология вывела даже закономерность, объясняющую феномен силы мафиозных структур. «В процессе криминальной эволюции, – пишет доктор юридических наук, профессор Сергей Иншаков, – наиболее жизнеспособны криминальные структуры, ведущие беспощадную войну с противником. В строгом соответствии с этой закономерностью во главе мафиозных структур всегда стоят люди энергичные с установкой на бескомпромиссное противоборство всему, что представляет угрозу… Адекватность криминальных функционеров занимаемым ими должностям в мафиозных структурах – одно из условий выживаемости этих структур… Появление на этих должностях случайных людей практически невозможно… Какой-либо протекционизм при назначении на ответственные должности исключен… Механизмы эволюции государственной службы значительно сложнее. Более жизнеспособен в этой сфере не тот, кто ведет бескомпромиссную борьбу, не тот, кто верен своей системе, но тот, кто отказывается от этой борьбы. Взяточник имеет больше шансов выжить и преуспеть, нежели поборник чести…». (Иншаков С.М. Зарубежная криминология. 2-е изд. М.: ЮНИТИ-ДАНА, Закон и право, 2003. С. 307).
В действительности все обстоит иначе. Никакой незаурядностью подавляющее большинство мафиозных лидеров не обладают. Многие из них (в том числе и бандиты, и те, кто действует в криминальной экономике) частенько сдают правоохранительным органам своих «соратников» – кто из соображений материальной выгоды, а кто из чисто шкурных побуждений: просто для того, чтобы «выжить и не сесть». И протекционизма в преступном мире предостаточно: даже воров в законе стали «короновать» не за большие криминальные «заслуги», а за деньги или даже по наследству.
Но постоянные и не всегда продуманные реформы в российских правоохранительных органах и спецслужбах, частые ротации кадров, вызванные многочисленными переменами, размыли профессиональное ядро бойцов антикриминального фронта. Это привело к тому, что те, кто борется с мафией, все чаще оказываются у нее на службе.
ОТ ПРАВОВОГО ИЗОЛЯЦИОНИЗМА К ПРАВОВОЙ ИНТЕГРАЦИИ
Победу в борьбе с мафией можно одержать и без применения радикальных средств. Действующее российское законодательство должно быть отремонтировано не в духе популистских лозунгов, а по международно-правовым чертежам. В первую очередь это означает, что необходима скорейшая ратификация («в одном пакете») вышеупомянутых конвенций ООН и Конвенции Совета Европы. Ратификация этих документов предполагает также приведение в соответствие с их положениями российского законодательства, причем не только уголовного, уголовно-процессуального, оперативно-розыскного и административного. Например, в Конвенции ООН против коррупции содержатся в числе прочих требования к государствам-участникам принять надлежащие меры по обеспечению прозрачности и отчетности в управлении публичными финансами. Такие меры должны охватывать процедуры утверждения национального бюджета, своевременное предоставление отчетов о поступлениях и расходах, систему стандартов бухгалтерского учета и аудита и связанного с этим надзора. Предполагается также осуществить необходимые меры в целях формирования надлежащих систем закупок, достижения большей прозрачности финансирования политических партий и процедур отбора кандидатур на избираемые публичные должности, выработки надлежащих механизмов отбора и подготовки специалистов, которые могли бы занимать наиболее уязвимые с точки зрения коррупции публичные должности, и многое другое.
Что же касается Конвенции ООН против коррупции, то она направлена прежде всего на выявление и пресечение международных переводов незаконно приобретенных активов путем приостановления операций (замораживания), ареста, конфискации и возвращения доходов от преступлений.
Пока, однако, российский законодатель идет вразрез с международно-правовыми стандартами, демонстрируя определенный «правовой изоляционизм». Иначе трудно оценить последние изменения в Уголовном кодексе, принятые в конце 2003 года, то есть тогда же, когда была подписана Конвенция ООН против коррупции. Одновременно с введением положений по либерализации уголовного законодательства отменен такой институт наказания, как конфискация имущества. Конфискация заменена на штрафы от 500 тысяч до 1 миллиона рублей. Теперь преступнику, укравшему у государства 100 миллионов долларов и отмывшему их в офшорах, достаточно оплатить штраф в размере менее 30 тысяч долларов – и тогда Российское государство посчитает ущерб возмещенным. Правда, инициаторы поправок поясняют, что отмену конфискации имущества в Уголовном кодексе могут компенсировать положения Уголовно-процессуального кодекса (УПК). И действительно, в статье 81 УПК «Вещественные доказательства» говорится, что «деньги и иные ценности, нажитые преступным путем, по приговору суда подлежат обращению в доход государства». Но речь здесь идет о том, что в собственность государства переходят деньги и ценности, признанные вещественными доказательствами, – и то лишь при установлении факта, что они нажиты преступным путем. Когда же речь шла о конфискации имущества, то подразумевалось любое имущество лиц, чья вина в совершении преступления была доказана и в отношении которых судом вынесен приговор.
Отмена положения УК о конфискации имущества нарушает обязательства России по международным договорам: в ратифицированной нашей страной Конвенции Совета Европы об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности под «доходом» понимается любая материальная выгода, полученная в результате совершения уголовных преступлений. В конвенциях ООН против транснациональной организованной преступности и коррупции понятие «доходы от преступлений» означает любое имущество, приобретенное или полученное прямо или косвенно в результате совершения какого-либо преступления (а это далеко не вещественные доказательства).
Таким образом, до внесения поправок в Уголовный кодекс в декабре 2003 года узость значения термина «доход от преступления», понимаемого как «вещественное доказательство» и используемого в таком смысле в УПК, компенсировалась положением о конфискации имущества в нашем же УК. Внесенные в Уголовный кодекс поправки, однако, нарушили баланс между двумя кодексами, отбросив Россию на обочину международного сотрудничества в борьбе с организованной преступностью и коррупцией. С введением новаций фактически сошли на нет многие процедуры сотрудничества в области конфискации, особенно в части распоряжения конфискованными доходами и имуществом. В случае с теми же украденными 100 миллионами долларов это означает, что после уплаты штрафа и отбывания срока наказания преступник, который предусмотрительно положил похищенные средства на счет в зарубежном банке, сможет ими спокойно пользоваться.
Восстановление положения о конфискации имущества в Уголовном кодексе и встраивание международно-правовых механизмов конфискации в Уголовно-процессуальный кодекс – это одна из ближайших задач российских правоведов. Задача эта не такая простая, как может показаться. Она требует пересмотра ряда идеологических установок, связанных с проведением экономических реформ в России. Одной из таких установок является негативное отношение разработчиков либеральных экономических реформ к внедрению жестких законов, направленных на борьбу с организованной преступностью и коррупцией, таких, например, как принятые в США еще в 1970-х законы RICO (набор правовых инструментов в борьбе с вымогательством, коррупцией, организацией преступных сообществ, предусматривающий как конфискацию имущества рядовых членов мафиозных структур, так и ликвидацию их предприятий, а также многое другое).
Зарубежные консультанты российских реформаторов прямо заявляли, что внедрение законов RICO в России «не способствует движению в сторону свободной рыночной экономики. Санкции RICO против преступного сговора приведут к расцвету наихудших черт советской правовой системы – железного кулака исполнительной власти и произвольной конфискации имущества… внедряя RICO, мы внедряем правовое подобие атомной бомбы, последствия взрыва которой отразятся на всей новой глобальной экономике». (Мартенс Ф., Руза С. Внедрение РИКО в Восточной Европе: предусмотрительно или безответственно? // Сб.: Изучение организованной преступности: российско-американский диалог. М.: Олимп, 1997. С. 195–223).
Как можно было убедиться, такие советы были восприняты, положение о «конфискации имущества» вообще исключено из российского УК. При этом проигнорирован тот факт, что именно правовая модель законов RICO о конфискации любой прибыли и собственности, добытых преступным сообществом и его отдельными членами, была положена в основу конвенций ООН против транснациональной организованной преступности и против коррупции.
Исходя из международно-правовых требований, конфискация преступных доходов может осуществляться только на основе борьбы с отмыванием этих же самых преступных доходов. На первый взгляд в России за последние годы немало сделано на данном направлении. Принят и действует соответствующий федеральный закон, создан уполномоченный орган по борьбе с отмыванием – Федеральная служба финансового мониторинга при Минфине России, который назван финансовой разведкой. Но в том-то и дело, что разведкой он, в отличие от аналогичных зарубежных органов, по сути, не является, так как не является субъектом оперативно-розыскной деятельности (не может внедрять агентуру, осуществлять электронный контроль за переговорами, вести наружное наблюдение и т. д.). Служба пользуется только официальными данными подконтрольных структур. Неудивительно, что эффективность этого органа гораздо ниже, чем у его предшественника – Межведомственного центра по борьбе с отмыванием при Главном управлении по борьбе с экономическими преступлениями МВД России (который был облечен оперативно-розыскными полномочиями). Законодательное наделение Службы финансового мониторинга оперативно-розыскными функциями – настоятельная необходимость в борьбе с организованной преступностью и коррупцией.
Введение международно-правовых стандартов борьбы с организованной преступностью и коррупцией – это лекарство от антимафиозного радикализма. При этом само собой разумеется, что «лечение» законодательства приведет к успеху только в том случае, если будет сопровождаться комплексом оздоровительных мер в отношении судебной системы.
В стране, где популярны лозунги «Долой богатых!» и «Всё поделить!», механизм конфискации может на деле оказаться дополнительным средством на вооружении радикалов. В отсутствие независимого и некоррумпированного судопроизводства и должного контроля со стороны общества над деятельностью правоохранительных органов борьба с организованной преступностью чревата сведением счетов, злоупотреблениями и нарушением прав человека. Нет сомнения, что успешная борьба с мафиозными – как и с любыми другими криминальными – структурами должна подкрепляться более совершенной законодательной базой. Но правильные и эффективные законы, направленные на борьбу с преступностью, только тогда обретают реальную силу, когда они применяются беспристрастно и эффективно.
