Спадает цепь, затворы распахнулись,
На крыльях ангельских душа
Моя навек умчится на свободу.
Я чувствую на мне опять корона,
Достоинство опять в моей душе.
«Мария Стюарт», Фридрих Шиллер
Наверное ни сама Мария Стюарт, ни Фридрих Шиллер, увековечивший ее образ в бессмертной драме, никогда не думали, что через 450 (почти 500) лет эти слова снова станут актуальными. Многие вообще считают, что на референдуме 18 сентября решается судьба некоей «Европы будущего». Будущее Европы (в отличие от будущего Шотландии) не зависит от каких-то конкретных событий, будь то появление нового государства или референдум о независимости. Распад Югославии, Чехословакии мало повлияли на будущее Старого Света – все-таки это «периферия», и из Британии она почти не видна. В Англии есть поговорка о том, что «Европа в Праге заканчивается», дальше это уже не Европа, не субъект и неинтересно.
Распад Советского Союза на будущее, конечно, повлиял. По крайней мере тем, что расширил «границы цивилизованного мира». Советский Союз был для Европы «олицетворенным врагом», «инфернальной субстанцией», и его падение всегда воспринималось как победа «цивилизованного мира».
Правда сейчас выяснилось, что Советский Союз по сути так и не исчез, а «континентальная империя зла» уже под названием Российская Федерация вновь «угрожает европейской цивилизации». Но Россия – это тоже не «Европа», российская (советская) внутренняя политика для Европы всегда была и будет маргинальной. Все это интересно только в плане «проблем у потенциального противника». А значит референдум в Шотландии все-таки событие уникальное, в Западной Европе после войны такого не было. Ни одного нового государства не появилось. Кроме… Ирландии. Но статус свободного государства Ирландия получила еще в 1921 г., конституцию в 1937-м. Поэтому провозглашение (полной) независимости было только вопросом времени.
Следовательно. Хотя судьба континента определяется не здесь и не сейчас, референдум событие важное, и влияние на европейскую политику он окажет. Необходимо помнить, что это уже третий за недавнее время референдум о повышении статуса Шотландии. Первый происходил в 1979 г. и должен был дать ответ на вопрос о восстановлении в правах Парламента Шотландии. Официально в референдуме приняло участие 63,6% избирателей, 51,6% проголосовали «за». Однако по условиям голосования (необходимо было 40% от общего числа избирателей, а получилось только 33%) референдум не был признан. Это привело к отставке правительства лейбористов и к приходу к власти Маргарет Тэтчер.
Началось двадцатилетие неолиберализма и «подморозки». О Шотландии все немножко забыли до ухода Тэтчер с политической арены и возвращения к власти лейбористов. Тони Блэр решил «искупить вину» перед малой родиной, и в сентябре 1997 г. состоялся новый референдум. Теперь уже 74% (почти 45% от общего числа избирателей) проголосовали «за», и 5 мая 1999 года прошли первые в новейшей истории выборы в парламент Шотландии.
Истоки
Многие аналитики полагают, что у шотландского национализма нет истоков и нет корней. В качестве одного из доказательств приводится то, что с момента создания в 1934 г. и до середины 1970-х гг. Шотландская Национальная партия (SNP) была маргинальной политической силой, а ее усиление связано с ростом нефтедобычи на шотландском шельфе («это шотландская, а не английская нефть»).
Это крайне упрощенный подход. Истоки шотландского национализма как раз и надо искать в предсмертных словах Марии Стюарт, и означают они достаточно простую, но более чем значимую вещь – «у шотландцев есть ощущение своего собственного достоинства и своя (неанглийская) общность». А общность и политическая нация – это почти равнозначимые понятия. Да, общность может не быть или не стать отдельной политической нацией. Но может стать, почти всегда хочет стать.
К периоду «шотландской руины», начавшейся в период Марии Стюарт и совпавшей по времени с протестантской революцией, государство насчитывало уже семь веков, и так просто эта память не проходит. Мысли о восстановлении Шотландии существовали всегда, начиная с «Акта об унии» в 1707 г., который и прекратил существование Королевства Шотландия. Но тут следует учитывать и внешние обстоятельства.
ΧVΙΙΙ и ΧΙΧ века были самыми успешными в истории британской короны. Огромные территориальные завоевания, колониальная империя – Британия все эти годы была супердержавой номер один в мире, а шотландцы ее неотъемлемой частью. В известном смысле все это (опять-таки) работает как классическая «подморозка». Но «подморозка» когда-то заканчивается, закончились и два века британского триумфа.
Возможно, нефть и играет какую-то роль в нынешнем шотландском сепаратизме, но, скорее, это только «обеспечительная» мера, некая привязка к «реальному миру». Неслучайно, что большинство опросов показывает, что сторонники шотландской независимости меньше обращают внимание на экономику, чем их оппоненты. А, значит, дело не в нефти. Рост шотландского национализма совпал по времени вовсе не с обнаружением на шельфе углеводородов, а с окончательным распадом британской колониальной империи в начале и середине 1960-х годов.
Закончилась эйфория, закончился триумф, Британия из супердержавы стала превращаться в обычную, иногда даже провинциальную страну. Это сразу активизировало и актуализировало поиски «шотландского дома», а нефть просто пришлась к месту. «Партия общей англо-шотландской судьбы» стала провисать, а крайне жесткая позиция консерваторов «нет сепаратизму» только укрепила идеологию сторонников «особого пути» в Шотландии.
1979 год вообще сыграл решающую роль или даже «две решающие роли» одновременно. С одной стороны, выигранный и непризнанный референдум укрепил (морально и идеологически) позицию тех, кто всегда считал, что «Шотландия не Англия». С другой, неолиберализм г-жи Тэтчер вернул Британии утраченное было чувство собственной значимости. Часть шотландцев поверила в это, и на следующие 18 лет ситуация остановилась. На какое-то время актуальность «шотландской идеи» снизилась.
За эти годы в Шотландии сформировались три основные группы избирателей. Первая, наиболее влиятельная и экономически преуспевающая, традиционно поддерживала консерваторов. Эта категория всегда противилась воссозданию шотландского парламента и любым разговорам об автономии. Она находилась в меньшинстве, но благодаря экономическому положению сохраняла существенное влияние на политические процессы.
Большинство было настроено на автономизацию (в британской литературе это получило название деволюция) и восстановление органов власти Шотландии. Сторонники автономии примерно поровну разделялись на жестких сепаратистов (сторонников SNP) и автономистов (поддерживающих лейбористов). Лейбористы, которым удалось вовремя войти в тему автономии, получили определенное стартовое преимущество. Еще в 2003 г. они уверенно и без шансов для SNP выиграли выборы в Парламент Шотландии, но уже на следующих в 2007 г. проиграли. Причем проиграли неожиданно. До последнего момента они лидировали в опросах.
Некоторые британские аналитики связывают это с кризисом в правительстве Тони Блэра, который собственно и был гарантом новой Шотландской автономии. Скорее это повод, чем причина. На место Блэра пришел другой шотландец Гордон Браун, отношение к которому на его родине всегда было нормальным. Уход Блэра повлиял (все-таки ему доверяли больше), но серьезного влияния не оказал. Изменения в сознании и настроениях шотландских избирателей произошли несколько раньше.
Даже при Блэре шотландским избирателям стало ясно, что Лондону «не до них». Все равно парламент в Эдинбурге всегда «ближе и роднее», чем парламент в Лондоне. Так почему же не повысить его статус, почему же не стать «равными». Как показывает практика, попытка «опровергнуть экономическими доводами состояние души» никогда не работает в полной мере. В результате к 2010 г. (поражение лейбористов и уход Гордона Брауна с поста премьера) в Шотландии сложилось критическое меньшинство сторонников независимости, примерно равное числу сторонников SNP.
Консерваторы получили проблему уже в наследство и не нашли ничего лучшего, чем поставить вопрос ребром. Или независимость, или лояльность и отказ от идеи независимости. Алек Сэлмонд, лидер SNP и первый министр Шотландии, вовсе на этом не настаивал. Наоборот, он действительно считал, что время независимости еще не пришло, хорошо бы еще подождать, но противиться Камерону не стал. Так референдум о независимости стал реальностью, а судьба и сам факт появления нового государства теперь зависит только от избирателей.
Что дальше?
Еще полгода назад казалось, что у сторонников независимости нет ни единого шанса. Однако это не до конца правильная трактовка социологической информации. Дело в том, что социологические опросы (естественным образом, по другому просто не может быть) оперируют только данными полученных ответов «да», «нет» и «нет ответа». С первыми двумя категориями все понятно. А вот третья (в данном случае) вовсе не состоит из тех, кто собирался проигнорировать референдум. Наоборот, она состоит из тех, кого в Шотландии называют автономистами.
Обычно, большая часть автономистов голосует за лейбористов. Здесь же перед ними стал дискретный вопрос, на который можно дать только дискретный ответ. И (опять естественно) автономисты с ответом не торопились, взвешивая имеющиеся «предложения». Социологи не обратили на это внимание, британские политики тоже вслед за ними решили, что итог предрешен, «победа в кармане», а значит «можно не беспокоиться» и не раздавать лишние обещания. Потом, после начала избирательной кампании, после телевизионных дебатов стало очевидно, что «предложение» Сэлмонда для автономистов ближе и понятней, и ситуации быстро начала меняться. В пользу сторонников отделения.
Сразу же последовала «реакция» и «предложения из Лондона». Экс-премьер Гордон Браун разрабатывает «новый проект автономии», министр финансов Джордж Осборн предлагает новый налоговый режим, а лидеры всех трех «больших» британских партий срочно направляются в Шотландию для контрагитации. Как будто это нельзя было сделать месяц назад.
Разумеется, подобный подход – это нарушение правил ведения избирательной кампании и явный отход от «традиций британской демократии». Алеку Сэлмонду должны противостоять не лондонские, а эдинбургские политики. Можно было еще привести Жан-Клода Юнкера (собственно, Жозе Мануэл Баррозу на стороне Лондона пару месяцев назад уже «поиграл») и Барака Обаму. Выступал же в свое время Клинтон гарантом договоренностей по Ольстеру.
Но в Лондоне о «правилах» уже не думают. Потому что еще один шаг и от пятисотлетней империи останется только большой остов. А дальше? А дальше – вопрос. Потому что референдум 18 сентября – индикатор. Или даже не индикатор, а переключатель. За которым начнутся новые процессы. И в Британии, и на континенте.
Английские аналитики хорошо изучили одну крайне любопытную особенность британской политики, серьезно отличающую ее, например, от французской или германской. Дело в том, что за пределами Англии активность традиционных английских партий (консерваторов, лейбористов, либерал- демократов) заметно снижается. Это видно уже даже в самом Соединенном Королевстве, а во владениях короны (crown dependency) тенденция еще усугубляется. Английская политическая система создана англичанами и для англичан. Все остальные здесь – только объекты. Разной степени значимости, влияния и …внутреннего комфорта.
За последнюю каденцию во всех «внутренних лимитрофах» влияние региональных и сепаратистских партий заметно усилилось. Исключение составляет Ольстер, но это отдельная история и предельно расколотое общество. Успех Plaid Cymru (Партия Уэльса) — главной региональной политической силы в Уэльсе и Англеси (Isle of Anglesey) уже в порядке вещей. Одновременно значительно усилилась Mebyon Kernow (Сыны Корнуолла). Сейчас рейтинг партии между 10 и 15%. Следует учесть, что только в 2007 г. правительство лейбористов объединило 5 округов в унитарный округ (территорию) Корнуолл. До этого у местных автономистов просто не было «точки приложения».
Дафна дю Морье продолжает оставаться для Корнуолла бесспорным моральным авторитетом. И это очень важный элемент местной идентичности – ее непрерывность. Сейчас предел мечтания Mebyon Kernow – это парламент (ассамблея) Корнуолла. Как здесь говорят «по шотландскому образцу». Весной правительство Великобритании признало корнский язык (cornish) официальным языком этнического меньшинства. Так что дело идет быстро. Все местные аналитики уверены, что шотландский референдум может стать «переключателем скорости» для будущей автономии. Это тоже деволюция. Теперь уже в Корнуоллском варианте.
И еще один важный момент. Корнуоллская идентичность никогда не была массовой. В отличии от близкого Cymraeg, корнский язык не используется уже лет 200 или даже больше, но идентичность при этом сохранялась и здесь. Достаточно посмотреть на итоги любых выборов в регионе, чтобы увидеть простую вещь. Политически – это совсем другой мир. Не имеющий ничего общего даже с соседним Девонширом. А ведь северная оконечность Корнуолла – это меньше 200 миль от Лондона. Почти рядом.
Еще более очевиден «региональный уклон» на «главном» Корнуоллском архипелаге – острове Силли (Isles of Scilly). Одновременно самая западная и самая южная точка Британских островов. Здесь «английских» партий уже нет вообще. Вся политика местная, только в состав Корнуолла Силли больше не входит – это отдельная административная единица со всеми вытекающими последствиями.
Последний крупный «внутренний» британский архипелаг остров Уайт (Isle of Wight) находится в проливе Ла-Манш и примыкает к южному побережью Британских островов. До последних выборов считалось, что это «вотчина консерваторов». Но в прошлом году они потерпели сокрушительное поражение, потеряв 15 из 29 мандатов (всего 40). Победителями выборов стали участники наспех созданной инициативной группы «Независимые Уайта». Все это только «внутренние лимитрофы».
Во «внешних» (остров Мэн, Норманнские острова) британских партий, британской политики нет совсем. Да и сам статус территорий вызывает много вопросов. Официально они именуются «самоуправляющимися владениями Британской короны» и не входят в состав Соединенного Королевства. «Самоуправляемость» не позволяет всем этим территориям быть членами международных организаций и осуществлять полный суверенитет. Фактически внутренняя политика принадлежит самим островам, внешняя полностью контролируется Британским правительством. Английских партий здесь нет уже давно, даже следов от их присутствия не осталось. Нет даже проанглийских активистов. Острова не участвуют в выборах в Великобритании и даже в выборах в Европарламент (вроде как не в Европе).
Есть и отличия. На Гернси и Джерси политика традиционно принадлежит местной знати. Байлифы (одновременно депутаты и окружные судьи) тщательно оберегают свою «особость» от Британской Короны (включая собственную валюту), но традиционно нейтрально относятся к государственному статусу островов. А вот на острове Мэн ситуация меняется и меняется быстро. Впервые за всю историю острова появилась партия (Liberal Vannin), выступающая за государственный статус острова (до этого практически все депутаты были независимыми), впервые она прошла в островной парламент и ее рейтинг по оценкам местных аналитиков уже сейчас в пределах 20%.
Все вместе это закономерность, закономерность направленная. Большие политические нации, объединенные на подъеме в ΧVΙ–ΧVΙΙ веках, сейчас сталкиваются с серьезными проблемами в отношениях с собственными (коронными) частями. Раньше казалось, что это неотъемлемая часть почти вечных империй. Теперь так не кажется, сила притяжения метрополий становится все меньше, а поиск собственного пути все более актуальным.
Иногда это кажется излишне эмоциональным, иногда иррациональным и контрэффективным, но все это действительность. Действительность в рамках объединенной Европы. Все вместе это говорит о недостаточности нынешней Европейской идеи, в ней так и не нашлось места для тех, «на кого не рассчитано». А сидеть на приставном стуле иногда надоедает, иногда просто неприятно.
Все это имеет отношение и к континенту. Британией проблема не ограничивается. Самые слабые звенья – Франция (в меньшей степени, в основном заморские территории) и Испания. Франция большую часть своей колониальной империи потеряла. Та, что осталась, теперь является частью страны, но ситуация в заморских территориях неодинаковая и нестабильная. В Мартинике и Реюньоне устойчивое большинство выступает за независимость островов. В Новой Каледонии постоянный и непреодолимый раскол между французским и полинезийским (меланезийским) населением. Медленно, но устойчиво падает количество европейцев (38% в 1976 г., 29% в 2009-м). Медленно, но устойчиво растет популярность партий, выступающих за независимость от Франции. Сейчас статус Новой Каледонии не определен, метрополия взяла на себя обязательство между 2014 и 2018 гг. провести референдум о независимости. Пока решение о его проведении не принято, у французских властей хватает внутренних проблем.
Совсем сложная ситуация на Таити. Большинство полинезийских лидеров не требует немедленной независимости, но остров сотрясает постоянная борьба за власть, заговоры, досрочные выборы. В таких случаях всегда высока вероятность полной потери управляемости. В последние годы ситуация уже несколько раз была на грани.
В Испании все еще более сложно. Каталония, Страна Басков, Канарские острова уже давно управляются местными национальными партиями, цель которых – создание независимого государства. Последний конфликт между центральным правительством Испании и правительством Канарских островов по поводу разведки нефти на островном шельфе наглядное тому подтверждение. «Недалеко» от сепаратистов находятся Наварра, Астурия. Усиливаются регионалистские и автономистские настроения в Валенсии, Галисии и даже Арагоне. Учитывая те экономические трудности, которые есть в стране, единственная тактика, которую применяет правое правительство – это «держать и не пущать».
Именно так правительство в Мадриде относится к референдуму о независимости Каталонии. Каталонские лидеры тоже проявляют осторожность, не желая раскачивать и так не очень надежную лодку. Но удачный для сторонников независимости итог референдума в Шотландии и здесь станет «переключателем». Сдерживающих моментов может и не остаться. Такое впечатление, что не только в Каталонии.
Все это ставит Европу перед новым вызовом. Что это? Европа идей, Европа регионов. А может быть Европа чиновников? При этом «старые вызовы» никуда не исчезли. Одним из таких «старо – новых» уже стала Украина. Многие аналитики считают, что здесь может быть что-то общее. Попробуем сравнить.
Шотландия и Украина
Сейчас часто можно встретить попытки эксплицировать англо-шотландские отношения на отношения между Россией и Украиной. Собственно ничего нового в этом нет. Подобное сравнение допускал еще Николай Ульянов в своей монографии «Происхождение Украинского сепаратизма». Оснований для этого много. Близкие народы, имеющие длительный (и позитивный) опыт существования в рамках одного государства, проживающие на смежной территории (в общем составляющей одно целое), победившие (опять-таки вместе) не в одной войне. Казалось бы. Все признаки единой политической нации. Но нет. Теория в чем-то не срабатывает, что-то не учитывает.
А если посмотреть более тщательно, то становятся заметными и серьезные отличия. А, значит, и причины шотландского и украинского сепаратизма, во многом, отличны.
Общее
Здесь почти все стандартно.
* Почти один народ, почти один язык, одна (в случае Британии почти одна) религия.
* Длительный и успешный опыт совместного проживания в одном государстве, общие военные победы.
* Увеличение сепаратистских настроений по мере ослабления метрополии как мировой державы.
* Очевидное присутствие комплекса меньшей субъектности (младшего брата).
Особенное
Здесь все сложнее. В своей большой работе «Англия и Шотландия» Александр Кустарев правильно отмечает, что шотландские сепаратисты, например, вовсе не фокусируются на проблемах языка (хотя на истории фокусируются). Они (в большинстве) даже согласны остаться в рамках Британского содружества и сохранить монархию, несмотря на присутствие республиканских настроений.
Можно пойти дальше.
* В Шотландии нет значительной положительной корреляции между теми, кто говорит на Gaelic и популярностью SNP. В Хайленде (это второй по распространенности Gaelic регион Шотландии) вообще очень сильны позиции либерал-демократов. Между конфессиональными предпочтениями и популярностью SNP тоже наблюдается только небольшая положительная корреляция. Это означает (в отличие от Украины), что SNP вообще мало заботят рустикальные атрибуты государственности как то язык или религия (опять-таки в отличие от национально ориентированных партий Украины). Шотландская национальная партия апеллирует исключительно к политической нации, а не к этническим чувствам части граждан.
Разумеется, живущие в Шотландии англичане не поддерживают идею отделения, но никто и ни в чем не ограничивает их права. Речь идет только о естественных предпочтениях, естественном выборе.
* Все эти годы (почти 500 лет) шотландская идентичность существовала. Иногда она «засыпала», потом «просыпалась». Достаточно взглянуть на классику – «Дети Капитана Гранта». Шотландская идентичность встроилась в общебританскую, но полностью в ней сохранилась. Сейчас 88% жителей Шотландии считает себя шотландцами, и между ними нет никаких видимых расколов.
В Украине всегда шла внутренняя борьба идентичностей, и это не раз приводило к драматическим событиям. В нынешней Украине «больших» идентичностей как минимум три – западно-украинская (галицкая), общеукраинская (киевская) и украино-российская (юго-восточная). В Шотландии такого раскола никогда не было, даже в смутные времена Марии Стюарт. Партии были, а раскола не произошло. Несмотря на все коллизии и драматические события.
«Шотландская Руина» была вызвана в том числе и Протестантской Революцией, но при этом имела одновременно и выраженный кланово-политический характер. Достаточно вспомнить, что после Марии Стюарт на престол взошел ее сын. Правил успешно и долго. А значит разрыва традиции не произошло. Даже к унии с Англией и фактическому отказу от государственности страна шла плавно и достаточно долго. Почти 150 лет.
* История Шотландского государства начинается в VΙΙΙ–ΙΧ веке. Задолго до времен Марии Стюарт и Унии с Англией. Шотландская идентичность никак не является новацией ΧΙΧ–ΧΧ веков. У нее практически нет привнесенных моментов. Она просто ждала своего времени. Ждала и проснулась.
История Украины фактически начинается с Переяславской Рады. До этого «идеи Украины», идеи «западного православного» государства не было. При вступлении в Великое Княжество Литовское или Речь Посполитую никто не спрашивал мнение украинцев. Наоборот их права немедленно были нарушены. Хотя бы требованием перехода в католическую веру (церковной унией).
* В Шотландии (как и на Украине) соотношение предпочтений примерно 50 на 50. Но только на Украине в это соотношение входит этнолингвистический и геополитический компоненты, а в Шотландии нет. Достаточно посмотреть на карту электоральных предпочтений в Шотландии. Там нет ровной линии разлома, в определении предпочтений большую роль (в отличие от Украины) играет социальный фактор.
Выбор Шотландии не имеет ничего общего с геополитикой, не наведен извне. Это исключительно внутреннее дело. Шотландия не собирается вступать в Таможенный Союз, ОДКБ и ШОС или как-то еще нарушать обязательства, принятые Великобританией. В НАТО по этому поводу могут быть совершенно спокойны. Несмотря на конфронтационные заявления британского премьера.
* Сами англичане очень спокойно относятся к выбору Шотландии. Примерно 70% вообще не очень интересуется тем, что произойдет 18 сентября. Английский обыватель вообще склонен считать, что все это «его не касается». Но если будет вызов, если Шотландия начнет создавать проблемы, то реакция не замедлит себя ждать. Это понимают и в Шотландии. За все время кампании в адрес Лондона (как здесь говорят Вестминстера) не было ни одного плохого слова, ни одной инвективы. Только спокойное и деловое обращение.
* Сначала казалось, что подобное отсутствие «нерва» обязательно приведет к поражению сторонников независимости. Но, по мере приближения референдума, стало ясно, что это продуманный подход. Лидеры Шотландии не только хотят победить на референдуме. Они хотят победить так, чтобы не создать новых проблем. Ни себе, ни Англии, ни Британской короне, ни Европе.
А если проиграют? Ну что же. Не всегда ж выигрывать. 500 лет ждали, можно и еще подождать. Стабильность, благополучие, предсказуемость и добрососедство все равно важнее.
