Вашингтон пытается усвоить новое понятие, описывающее старую угрозу – sharp power (резкая, острая сила). Его изобрели Кристофер Уокер и Джессика Людвиг из Национального фонда за демократию (National Endowment for Democracy). Этим термином описывается информационная война, которую ведут сегодня авторитарные державы, в частности Китай и Россия. В последнее десятилетие Пекин и Москва потратили десятки миллиардов долларов для формирования общественного мнения и поведения во всем мире, используя новые и старые инструменты, делая ставку на асимметрию в открытости между демократическими обществами и своими запретительными системами. Последствия такого влияния глобальны по сути, но в США все озабочены главным образом вмешательством России в президентские выборы 2016 г., а также усилиями Китая по сдерживанию обсуждения чувствительных тем в американских изданиях, фильмах и классах.
В отчете «Национального фонда за демократию» Уокер и Людвиг доказывают, что расширение и совершенствование «резкой силы» Китая и России должно побудить политиков в США и других демократий переосмыслить инструменты для ответных действий. Они противопоставляют «острую или резкую» силу, которая «пронзает и проникает в ткань политического и информационного сообщества в странах, подвергающихся атаке» «мягкой силе», делающей ставку на привлекательность культуры и ценностей для наращивания влияния страны. А демократии, утверждают они, должны не просто быть «вакцинированы и защищены от враждебного авторитарного влияния», но и «действовать гораздо активнее и более наступательно для отстаивания своих принципов».
Сегодня вызов, брошенный информационной войной Китая и России, вполне реален. Вместе с тем, перед лицом этого вызова, демократические правительства и общества должны избегать искушения имитировать методы своих неприятелей. Это означает необходимость воздерживаться от избыточного или чрезмерного реагирования на «резкую власть», потому что в противном случае демократии уподобятся своим противникам и дискредитируют свои подлинные преимущества. И сегодня наше главное преимущество – это «мягкая сила».
Устойчивость «мягкой силы»
«Мягкая сила» (термин, который я использовал в книге 1990 г.) – это способность оказывать влияние на окружающих силой примера и убеждения, а не «жесткой силой» принуждения и угрозы расплаты. Самой по себе мягкой силы редко бывает достаточно, но вкупе с жесткой силой, она превращается в реальную. Подобное сочетание, хотя и не ново (Римская империя полагалась на силу римских легионов и привлекательность римской цивилизации), оно всегда было орудием американского лидерства. Сила зависит от того, чья армия побеждает, а также и от того, чья история побеждает.
Уверенная политическая риторика – это тоже источник силы.
«Мягкая сила» сама по себе не хороша и не плоха. Неизвестно что лучше: выкручивание рук или выкручивание умов. Усама бен Ладен не угрожал и не платил людям, которые направили самолеты на башни Всемирного торгового центра – он привлек их своими идеями. Но, хотя «мягкую силу» можно использовать для злых целей, ее средства работают по добровольному согласию, которое предпочтительнее с точки зрения человеческого самовосприятия.
Напротив, «жесткая сила» опирается на стимулы в виде денег или принуждения силой. Если кто-то приставляет пистолет к вашему виску, требуя отдать ему кошелек, тут уже не имеет значения, что вы думаете, или чего вы хотите. Это жесткая сила. Если этот человек пытается убедить вас добровольно отдать ему кошелек, то все зависит от ваших мыслей или желаний. Это уже мягкая сила.
«Резкая сила», обманчивое использование информации в недружественных целях – разновидность жесткой силы. Манипулирование идеями, восприятием политических реалий и выборными технологиями имеет длительную историю. США и Советский Союз прибегали к подобным методам в годы холодной войны. Авторитарные правительства давно пытаются использовать липовые новости и дезорганизацию общественной жизни для снижения привлекательности демократии. В 1980-е годы КГБ запустило слух, будто СПИД – следствие экспериментов правительства США с биологическим оружием; этот слух начался с анонимного письма в небольшую газету в Дели, а затем распространился в мировом масштабе за счет повсеместного воспроизводства и постоянного повторения. В 2016 г. обновленная версия того же метода была использована для создания «Пицца-гейт» – ложного слуха о том, что руководитель избирательного штаба Хиллари Клинтон совращал детей в вашингтонском ресторане.
Сама модель не нова. Новой является скорость, с которой эта дезинформация может распространяться, а также низкая стоимость ее распространения. Электроны дешевле, быстрее, безопаснее, и их легче отрицать, чем пойманных шпионов. С армиями оплаченных троллей и бот-сетей, а также с такими каналами как «RT» и «Спутник», российская разведка, после взлома почтовых серверов Национального комитета демократов и старших должностных лиц президентской кампании Клинтон, смогла нарушать новостные циклы из недели в неделю, направляя их в нужное для себя русло.
Но, если «резкая сила» нарушила западные демократические процессы и дискредитировала марку демократий, она не преуспела в укреплении «мягкой силы» тех, кто к ней прибег, а в некоторых случаях результат получился прямо противоположный. Для России, которая выбрала для себя роль спойлера в мировой политике, это, может быть, и приемлемая цена. Но у Китая другие цели, требующие привлекательной «мягкой силы», а также принуждающей «резкой силы» в виде дестабилизации и цензуры. Это две трудно сочетаемые цели. Например, в Австралии общественное одобрение Китая росло до тех пор, пока не начали поступать все более и более тревожные сигналы о том, что он использует инструменты «резкой силы», включая вмешательство в австралийскую политику. Это сильно подмочило репутацию Китая. В общей сложности Китай тратит 10 миллиардов долларов в год на инструменты мягкой силы, согласно подсчетам Дэвида Шамбо, сотрудника Университета Джорджа Вашингтона, но получает минимальную прибыль от этих инвестиций. В индексе «Мягкая сила 30» Китай занимает 25-е место, а Россия 26-е место из 30 включенных в него стран.
Дилемма демократа
Хотя резкая и мягкая сила действуют по-разному, разницу между ними трудно разглядеть. Отчасти именно поэтому так трудно ответить на «резкую силу». Любое убеждение предполагает выбор: как подавать информацию? Лишь когда эта подача граничит с обманом, лишающим субъекта право на добровольный и сознательный выбор, пересекается опасная черта, за которой начинается принуждение. Именно это качество – открытость и недопустимость умышленного и сознательного обмана – отличает мягкую силу от резкой силы. К сожалению, это не всегда легко распознать.
В публичной дипломатии, когда телеканал RT или агентство Синьхуа осуществляет открытое вещание в других странах, оно использует «мягкую силу», которая должна приниматься, даже если содержание программ не слишком приятное. Когда «Международное китайское радио» скрытно поддерживает радиостанции в других странах, оно тем самым переходит дозволенные границы, вторгаясь в зону «резкой силы», что следует разоблачать. Без правильного раскрытия нарушается принцип добровольности (эти различия относятся и к дипломатии США: в годы холодной войны тайное финансирование антикоммунистических партий на итальянских выборах 1948 г. и скрытая поддержка ЦРУ Конгресса по культурной свободе были примерами резкой, а не мягкой силы).
Современная информационная среда еще больше осложняет обстановку. В 1960-е гг. телеведущий Эдвард Мэрроу отмечал, что самая важная часть мировых коммуникаций – это не десятки тысяч километров электроники, а последний «метр» личных контактов. Но что это значит в мире социальных СМИ? «Друзья» находятся на расстоянии одного клика, и ложных друзей легко сфабриковать; они могут распространять липовые новости, создаваемые платными троллями и механическими ботами. Различение разделительной черты между мягкой и резкой силой в режиме онлайн стало задачей не только для правительств и прессы, но также и для частного сектора.
Когда демократии реагируют на «резкую силу», им важно соблюдать осторожность, чтобы не перегнуть палку и не дискредитировать свою собственную «мягкую силу», приняв советы тех, кто призывает конкурировать с этой резкой силой в авторитарном ключе. В значительной мере «мягкая сила» исходит от гражданского общества. Это больше касается Вашингтона, Голливуда, университетов и фондов, а не усилий, предпринимаемых официальной публичной дипломатией. Ограничение доступа или конец открытости означало бы разбазаривание этого важного актива. Авторитарным странам, таким как Китай и Россия, трудно наращивать свою «мягкую силу» именно из-за их нежелания высвободить колоссальный талант своего гражданского общества.
Более того, глушение легитимных китайских и российских инструментов «мягкой силы» может быть контрпродуктивным. Как и любая разновидность силы, мягкая часто используется в целях конкуренции с нулевой суммой, но она также может оказывать положительное воздействие. Например, если Китай и США пожелают избежать конфликта, программы обмена, повышающие привлекательность Америки для Китая и наоборот, могут быть хороши и полезны для обеих стран. Что касается традиционных вызовов, таких как изменение климата, «мягкая сила» может помочь в укреплении доверия и построения сетей, которые сделают возможным такое сотрудничество. Но, хотя было бы ошибкой запрещать Китаю прилагать усилия в области «мягкой силы» просто потому, что китайцы иногда скатываются к использованию «резкой силы», важно внимательно следить за соблюдением красной черты.
Возьмем, к примеру, 500 конфуцианских институтов и 1000 конфуцианских классов, которые Китай поддерживает в университетах и учебных заведениях всего мира, и которые преподают китайский язык и культуру. Государственная поддержка не означает, что это непременно угроза «резкой силы». ВВС тоже получает государственную помощь, но остается достаточно независимым и вызывающим доверие инструментом мягкой силы. Лишь когда Институт Конфуция переходит определенную черту и пытается посягать на свободу научных исследований (как это имело место в некоторых случаях), к нему следует относиться как к проявлению «резкой силы».
Реагируя на угрозы, демократии должны соблюдать осторожность в отношении наступательных действий. Информационная война может играть полезную роль тактического инструмента на поле боя, как это происходит в войне с Исламским государством (ИГИЛ). Но было бы ошибкой подражать методам авторитарных сил и начинать серьезные программы тайной информационной войны. Подобные действия не останутся долгое время тайными, и когда они будут разоблачены, это дискредитирует мягкую силу.
Тем временем демократические правительства могли бы предпринять некоторые шаги в сферы обороны для противодействия методам агрессивной информационной войны, которую ведут авторитарные страны, совершающие кибератаки для вмешательства в политические процессы и выборы. Демократии пока еще не разработали адекватных стратегий сдерживания и обеспечения устойчивости. Им также необходимо внимательнее следить за тем, чтобы российские и китайские программы мягкой силы не скатывались к применению «резкой» силы. Однако лучшей обороной остается открытость: сталкиваясь с этим вызовом, пресса, академическое сообщество, гражданские организации, правительство и частный сектор должны сосредоточиться на разоблачении методов информационной войны, вакцинируя общественность путем разоблачений.
К счастью, это еще одно преимущество демократий над диктатурами. Верно то, что открытость демократического общества создает возможности для авторитарных правительств использовать старые методы информационной войны. Однако открытость – это также главная сила демократий, чтобы привлекать и убеждать. Даже при нарастающем применении «резкой силы» им не стоит опасаться открытой конкуренции с автократиями за «мягкую силу». Опускаясь до уровня своих противников, демократии могут лишь разбазарить свое ключевое преимущество.
Опубликовано на сайте Foreign Affairs
